Выдал несколько краткосрочных векселей, и день платежа настал. Жестокие

волнения! А как бодрят они юные души! Я не рожден для того, чтобы рано

Состариться; моя душа все еще была юной, пылкой, бодрой. Мой первый вексель

Пробудил было все прежние мои добродетели; они пришли медленным шагом и,

Опечаленные, предстали передо мной. Мне удалось уговорить их, как старых

Тетушек, которые сначала ворчат, но в конце концов расплачутся и дадут

Денег. Мое воображение было более сурово, оно рисовало мне, как мое имя

странствует по Европе, из города в город. Наше имя -- это мы сами! --

сказал Евсевий Сальверт[*]. Как двойник одного немца, я

После скитаний возвращался в свое жилище, откуда в действительности и не

Думал выходить, и внезапно просыпался. Когда-то, встречаясь на улицах Парижа

С банковскими посыльными, этими укорами коммерческой совести, одетыми в

Серое, носящими ливрею с гербом своего хозяина -- с серебряной бляхой, я

Смотрел на них равнодушно; теперь я заранее их ненавидел. Разве не явится ко

Мне кто-нибудь из них однажды утром и не потребует ответа относительно

Одиннадцати выданных мной векселей? Моя подпись стоила три тысячи франков --

столько, сколько не стоил я сам! Судебные пристава, бесчувственные ко

Всякому горю, даже к смерти, вставали передо мною, как палачи, говорящие

приговоренному: "Половина четвертого пробило! " Их писцы имели право

Схватить меня, нацарапать мое имя в своих бумажонках, пачкать его,

насмехаться над ним. Я был должником! Кто задолжал, тот разве может

Принадлежать себе? Разве другие люди не вправе требовать с меня отчета, как

Я жил? Зачем я поедал пудинги а-ля чиполлата? Зачем я пил шампанское? Зачем

Я спал, ходил, думал, развлекался, не платя им? В минуту, когда я упиваюсь

Стихами, или углублен в какую-нибудь мысль, или же, сидя за завтраком,

Окружен друзьями, радостями, милыми шутками, -- передо мной может предстать

Господин в коричневом фраке, с потертой шляпой в руке. И обнаружится, что

Господин этот -- мой Вексель, мой Долг, призрак, от которого угаснет моя

Радость; он заставит меня выйти из-за стола и разговаривать с ним; он

Похитит у меня мою веселость, мою возлюбленную -- все, вплоть до постели.

Да, укоры совести более снисходительны, они не выбрасывают нас на улицу и не

Сажают в Сент-Пелажи, не толкают в гнусный вертеп порока; они никуда не

Тащат нас, кроме эшафота, где палач нас облагораживает: во время самой казни

Все верят в нашу невинность, меж тем как у разорившегося кутилы общество не

Признает ни единой добродетели. Притом эти двуногие долги, одетые в зеленое

Сукно, в синих очках, с выгоревшими зонтиками, эти воплощенные долги, с

Которыми мы сталкиваемся лицом к лицу на перекрестке в то самое мгновение,

Когда на лице у нас улыбка, пользуются особым, ужасным правом -- правом

сказать: "Господин де Валантен мне должен и не платит. Он в моих руках. О,

посмей он только подать вид, что ему неприятно со мной встречаться! "

Кредиторам необходимо кланяться, и кланяться приветливо. "Когда вы мне

заплатите? " -- говорят они. И ты обязан лгать, выпрашивать деньги у

Кого-нибудь другого, кланяться дураку, восседающему на своем сундуке,

Встречать его холодный взгляд, взгляд лихоимца, более оскорбительный, чем

пощечина, терпеть его Баремову мораль[*] и грубое его

Невежество. Долги -- это спутники сильного воображения, чего не понимают

Кредиторы. Порывы души увлекают и часто порабощают того, кто берет взаймы,

Тогда как ничто великое не порабощает, ничто возвышенное не руководит теми,

Кто живет ради денег и ничего, кроме денег, не знает. Мне деньги внушали

Ужас. Наконец, вексель может преобразиться в старика, обремененного

Семейством и наделенного всяческими добродетелями. Я мог бы стать должником

Какой-нибудь одушевленной картины Греза, паралитика, окруженного детьми,

Вдовы солдата, и все они стали бы протягивать ко мне руки с мольбой. Ужасны

Те кредиторы, с которыми надо плакать; когда мы им заплатим, мы должны еще

Оказывать им помощь. Накануне срока платежа я лег спать с тем мнимым

Спокойствием, с каким спят люди перед казнью, перед дуэлью, позволяя

Обманчивой надежде убаюкивать их. Но когда я проснулся и пришел в себя,

Когда я почувствовал, что душа моя запрятана в бумажнике банкира, покоится в

Описях, записана красными чернилами, то отовсюду, точно кузнечики, стали

Выскакивать мои долги: они были в часах, на креслах; ими была инкрустирована

Моя любимая мебель. Мои вещи станут добычею судейских гарпий, и милых моих

Неодушевленных рабов судебные пристава уволокут и как попало свалят на

площади. Ах, мой скарб был еще частью меня самого! Звонок моей квартиры

Отзывался у меня в сердце, поражая меня в голову, куда и полагается разить

Королей. То было мученичество -- без рая в качестве награды. Да, для

Человека благородного долг -- это ад, но только ад с судебными приставами, с

Поверенными в делах. Неоплаченный долг -- это низость, это мошенничество в

Зародыше, хуже того -- ложь. Он замышляет преступления, он собирает доски

Для эшафота. Мои векселя были опротестованы. Три дня спустя я заплатил по

Ним. Вот каким образом: ко мне явился перекупщик с предложением продать ему