Глава 30. германско-варварский элемент в средневековой 5 страница

Подвиг рыцаря если и не обесценивается, то заметно падает в цене, стано-вясь^всего лишь приключениемлнесмотря на то_ч.то в нем доминируеьобазлхельное для ге^я самоутверждение. Здесь имеют значение три^б^стоятельства. Во-первых, действитёлы1О, самоутверждение в его жестком виде несовместшд^хоттшис^ъом^ а приключение, 1<аТб^Гж?Ътр^Ш7Тс^рьТца"рь остаться"¥ пределах достойного и доб-'родётельного, к_с^мрхще^ждению тяготеет. Второе место после самоутверждения в приключении занимает потребность в_необычном^удивительном и экзотичном. Гро- g_ иадное, страшное, величественное, безмерное тоже не чужды жаждущим приклю­чений. Без них невозможен героизм. Но рыцарский авантюризм ищет особого рода выходы в сферу подчеркнуто противостоящего повседневной реальности. Рыцаря влечет вовсе не мир сакрального из мира профанного и не мир хаоса из космически устроенного мира. В сакральном мире христианства рыцарский героизм не приме­ним. Хаотическое требует обуздания другими усилиями помимо героических. Хаос в христианском универсуме смыслов — не предбытие, устрояемое демиургом и доу-строяемое культурными героями. Хаос, или, точнее, то, что именовали им язычники,

— от грехопадения и действия в мире сатаны и его слуг. Вот и остается для cajvionpo-
явлений pыщa^LC^oJ|OJ|eJp^юмa_^pJиключeнияx странный и двусмысленный мирч^-
десного. г^удеаноёр— этонеса!фальное~^нё~хаотическое, но одновременно и не
профанное и космическое. Каково же оно тогда? Чудесное для христианина только и
может быть чем-то полуреальным. Оно от мечты, в которую поверил или вот-вот
готов поверить сам шэчТаТеТгьТХможет быть~ к чудесному стоит подойти как к чарам
и наваждению, которые кто-то напустил на рыцарство, чтобы оно обрело наконец
мир, где оно у себя дома? Почему бы йчтет. Ведь в любом случае влекущий рыцаря
мир чудесного лишается настоящих и устойчивых оснований, зыбкими и сомнитель­
ными становятся рыцарские приключения. Третье обстоятельство, понижающее в
цене рыцарские подвиги-приключения, состоит в том, что£ыцадь_нехотв, остава­
ясь рыцарем, KjiOj^imiiiQjyiyjij^Hj^^ оно у него остает­
ся неполным. Приключениями рыцарь бесконечно отодвигает от себя катастрофи-
ческБё^самоуднерждение, точнее, он тщится бесконечной цепью подвигов-приклю­
чений уйти от принятия|_гюследнегр_решения в пользу святости и спасения или геро-
из^^_тр_агедии. Для этого, в частности, рыцарством создается мир чудесного, в
котором возможны самые невероятные повороты и превращения и легко забыть о
том, что приключения когда-то заканчиваются в реальной, далекой от мечты и фанта-1
зии жизни. За мечту и фантазию рыцарь держится, даже сознавая их иллюзорность.
В приключении рыцарский героизм обрел свою зыбкую и ненадежную
почву. Потом7~оТГТГдапал^а них такую ставку, что более надежн^гх^^ст^йчидых
оснований для героизм^^,х^жш1ШХжодшэ^1Н£1ва]^ё1ГО . Иначе
обстоит дело с другим проявлением рыцарского героизма — служением даме. Оно
если и не укореНё1н5;тоТГмеет^ои истоки в германском языческом "героизме. Этот
героизм знал и_служениёТё~роя герою, одного^тица другому, и соотнесенность_геро-
ического начала с женщиной. Более того, любовь для древнего германца могла
быть сродни подвиТуТГпоединку. Рыцарство из наличного уже опыта германского
героизма создало новае_сочетание, ощутив и помысливлыцарскую любовь к даме
Kajcjjp^BbjujejHHoe, сродни героизму служение. Своим прямым аналогом оно имеет
привычные рыцарю васс^^ьные^тнЖйёнТшТУже начина"я^~сХ1Гв7обращения^рыцаря
к даме как сюзерену становятся~общим местом. "Донна — до моих седиТГ— 7 Вот
мой сеньор, мой господин"1, — восклицает трубадур Бернартде Вентадорн. И надо
сказать, что его уподобление далеко HejwibKO^cnom^ocTb. За ним стоит признание
превосхо^стваженщиньпюрер, мужчинЫСкак и перед сюзереном, рыцарь встаёт
перед дамой на одно коленоТНеТювёргается ниц, наподобие раба перед царем, а
отдает даме подобающую честь. Но если дама возвышается до уровня сеньора, то
и отношение к ней уже не может быть чем-то второсортным, отодвигаемым на зад­
ний пТшнПтодвигами и при^Щчениями. Связь^с flajviOH теперь становится одной из их
разновидностей. Длд_идеадьного рыцаря равно 3Ha4jiMbijToj]m:im-npj^Krj^^

со своей дамой. "Любовь и шпаги

острие" дополняют и проникают друг в друга.РТща£ь]соЕюршает. подвиги_во__имя
своейдамы, они делаюхрыцаря достойным e^J^пpocлaшlЯioтJqaмyT^дp^yroй сторо­
ны, любовь к даме сродни воинским подвигам ипщкгиочениям. Она несет в себе
тяжегТыёТ^сг1^аТ1и^ГТр1зб^§т^ .

Всего того, что когда^тсТфОявлял в отношении своего вождя служивший ему дру-жинник, а теперь вассал проявляет в отношении своего сюзерена. Сводить любовь
р,ыца{щ<ламе кодному только наслаждению так же неуместно, как и служение
вождя дружиннику, вассала сюзерену — к выгоде ^корысти И любовь рыцаря к
даме, и его воинское служение равно осуществляются под знаком верности. Вер­
ность же не ищет награды, она может ее принять, может без нее обой?и№: КогдгГ
такое утверждает воин-германец применительно к своему вождю — это звучит при­
вычно. Но вот строчки из того же Бернарт^де^еладО-Рна: "Коль любят не самозаб-1
вешю2_/_А_вади_ласки и наград, — / То не любви они хотят"1. В них, несомнёТто, |
УвучитТероическое самоотречение влюбленного рыцаря. Оно ничего решительно не
сказало бы пылающему любовной страстью античному... чуть не сказал герою. В
том-то, однако, и дело, что античный герой не позволит увлечь себя любовному
пылу: он или ограничит его волевы^ГуЪилиё1^й]]и^~пбв^ прах, переста-

негбытъпэроем. ДляИнтичного чел6Тзёка~любовь не только негероична, в известном / с~мьюшГона~дочелЪвечна или сродни болезни. Ант^ч^н^зш^гювек^какую бы страсть/ Д / или экстаТон ни Й^ьгть1вап7по~существу, не шел дальше уподобления лТобвисла-у / достной болезни, страстной лихорадке, которая больному дороже здоровья. Сила^ ' любви к женщине в античном смысле об2атно_прогюр_циональна героическому^пафо^ Кс^индивйде. ч1м~более"о*Гвлюблен,темжертвенночтассивнеестановится. При-мероТэтому не_счесть. Один из них мне представляется особенно красноречивым ввиду своей контрастности всему строю отношений рыцаря с прекрасной дамой. В знаменитом романе Ахилла Татия "Левкиппа и Клитофонт" есть такой эпизод. Очень много претерпевший от своей постоянной и неизменной любви к Левкиппе Клито­фонт подвергается в храме Артемиды очередному испытанию, когда в него врывает­ся некий Ферсандр, всеми силами желающий овладеть Левкиппой. Вот что расска­зывает в романе Клитофонт о действиях Ферсандра после их перебранки: "...он изо всех сил ударил меня по лицу, потом еще, из носа у меня хлынула кровь, — видно, весь гнев свой он вложил в эти удары. Он наносил мне уже третий удар, когда по неосторожности расшиб свою руку о мои зубы, поранив при этом пальцы. С воем он тотчас отдернул руку. Так мои зубы отомстили за оскорбленный нос. Ведь они разод­рали пальцы, наносящие удар, без всякого моего участия, так что рука оскорбителя была наказана за свои деяния. Итак, Ферсандр закричал и с неудовольствием пре­кратил свои побои, я же сделал вид, что не заметил причиненного ему увечья, и на весь храм принялся причитать, жалуясь на этого тирана и насильника..."2

Чему иному являемся мы свидетелями в романе Ахилла Татия, какде паро-Д^му1§_един^б^рство_героев? Героям положено обмениваться ударами, пытаясь уравновесить или превзойти наносимый друг другу ущерб. Однако все противосто­яние Клитофонта сводится к перебранке и адресованным к зрителям причитаниям. Так вела бы себя под напором Ферсандра женщина, да и то7если бы она совсем потеряла голову от боли и страха. Правда, у Клитофонта находится защитник в лице собственных зубов. По сравнению со своим хозяином они действительно "лицо", так как проявили свою зубастость, не изменив своей природе, да еще и отомстив за нос — своего родственника и соседа. В отличие от зубов мужчина Клитофонт, а в антич­ном представлении свободнорожденный мужчина всегда хотя бы потенциально воин, никак своей мужественности и мужества не проявляет. Вряд ли потому, что такова его женственно-пассивная природа. Все дело в TOM^jjo_miB£iio6jieH, целиком[захва­чен страстью. Она, эта страсть, захватила Кттофонта bliom числе и у его мужеского \ естества. И пока она его не оставит, он_об£ечен_на страдание и страдательность. / "Ахилл ТатиТ^рекрасно^тает^ что иначе и быть не может, знает и о недостоинстве Клитофонта как мужчины. Отсюда вольная или нeJoлJьнaяJщнj^aвJOpaJ^o отноше­нию к вызывающему его сочувствие герою в романе вполне серьезного жанра.

II

Странно и удивительно ведет себя Клитофонт, сточки зрения обычного грека — гражданина своего полиса, если находится в здравом уме и трезвой памяти. Но еще более непозволительно странен он с позиций страстно влюбленного рыцаря. Ij Рыцарь на подъеме, у вершины своей высокой страсти как раз в наибольшей степе-I ни героичен. Страсть не уводит его с пути подвига, а ведет пспнему. Она даже не передышка и отдохновение между подвигами и не только вожделенная награда за подвиг. Для рыцаря возможно и абсолютно исключенное для грека — подвиг страс-ти, совпадедиетершчёскогоТ! любовного пафоса. Поэтому, в частности, соперниче­ство из^а_дамы, темТзолее посягатёгГьство на нее со стороны одного из влюблен­ных, тем более клеветников и завистников, ведет к по_е,дин_ку. Не зубы отвечали бы у Клитофонта за оскорбление носа, будь он р^|царем7а меч или шпага.

Может показаться, что рыцарь, борющийся вооруженной рукой за даму сво­его сердца, проявляя себя активно-наступательно, всего лишь возвращается из гре­ческого провала и зияния к исконно и первобытно-человеческому, а то и животному. Разве не отстаивает, например, олень свое право на избранную им самку в крова­вом и беспощадном поединке с другим самцом? Да, отстаивает, когда его ведет слепой порыв инстинкта, то, что для человека станет страстью. Но грек-то как раз страсть и страстность в себе не ценит, боится ее как недочеловеческое и хаотичное в себе. Отношения с женщиной страстны по преимуществу. Значит, они и макси­мально дочеловечны, хаотичны и внеличностны. Из-за женщины можно биться на­смерть и быть героем лишь тогда, когда тобой не овладевает страсть.

Троянская война, например, имеет своим истоком стремление вернуть Ме-
нелаю прекрасную Елену. Но греческими героями движет при этом оскорбленная
гордцсть, сознание попранной справедпивос[^Х1ДЩзрнос1Ь1^М§иепавм. Что угодно,
только не любовь к Елене. Она практически не ощутима на страницах "Илиады"
!1^ не ходить в героях и Гомер не посвятил бы его подвигам

две из двадцати четырех песен эпоса. Страстно влюбленный в женщину грек, меж­ду прочим, не тянет даже на звериную страсть — порыв отстоять для себя свою ("самку" только потому, что она слишком обуревает и захватывает его. Если влюблен­ный способен биться за возлюбленную, значит, он недостаточно влюблен, т.е. болен, — пожалуй, что-то близкое могл^пр^йТТТ^Хшмаут^ёкуГСовсем иное дело ^р^щзрь. Для него страсть^тюЛрвь не опускает человека в дочеловеческое и хаоти­ческое, а поднимаетjr^BegxjHejiQafi4ecjLoe. Всякие аналогии между скрестившими ^.мечи рыца^яТйТГи~сцепившимися рогами оленями вводят в заблуждение. Рыцарь, бьющийся на поединке за даму, защищает свою святыню. Как бы ни напоминал его порыв пароксизм любовного пыла, требующего устранения противника, на самом деле рыцарь действует, обязан действовать в полноте ответственности и индивиду-I ального самоопределения. Любовь к даме сопрягается для него с вассальными * отношениями к сюзерену и служением Богу. Любя, он священнодействует, или по­чти священнодействует, или же совершает нечто сродни героическому деянию. Со- ответственно и на борьбу с противником выходит герой, а не какой-нибудь там боль­ной, расслабленный и потерявший себя индивид, бывший гражданин и свободно­рожденный, рухнувший в рабствование.

Любовь для античного человека заканчивается там, где рыцарь достигает ее
высот. Отрекаясь от себя во имя любви, он, конечно, не зачеркивает свое индивиду­
ально и свободно определяющееся бытие. Рыцарь преодолевает в себе человечес­
кое, только человеческое. В служении дружинника своемуЪождю такое преодоле­
ние означалоИдт-говременно его самоутверждение. Оно могло состояться тогда, ког­
да герой-дружинник оказывался достойным своего героя-вождя, как и наоборот —
вождь своего дружинника. Сходным образом и вместе с тем иначе обстоит дело в
любви-служении рыцаря даме. Своим подвигом верности и самоотвержения он ста- ^
новится достойным своей дамы. А вотflocTOHHCTBj^qjMbijM^iOM. В отличие от рыца-
ря ей ни к чему такие же усилия аскетического самопреодоления и восхождения. В
его глазах дама обладает в изобилии прирожденными достоинствами и добродете- J^
лями. Она едва ли не воплощенное совершенство, что и оправдывает служение и
поклонение ей рыцаря. Даму рыцарского сердца вполне можно сравнить счелове- '
ком до грехопадения. Bjm^ci^ny^^^ec^^ невозможно по--^

нять, в чем ее коснулся первородный грех. Такое восприятие дамы рыцарем только g и~могло возникнуть в результате перенесения на нее хотя бы некоторых характерней тик сакрального ряда. Конечно, дама никогда впрямую не отождествлялась и не уподоблялась божеству. Но любовь к ней осмыслялась как нечто^подобное таинству и святыне. На даму и любовь к ней происходило наложение двух непересёкаюЩйхг )

^р (служение даме по образцу отношения вассала ,

|\сюзерену) и сакрального (уподоТэл^нйёПпшбвйi священнодействию). В итоге рыцар-
скаялюбовь принимала странные!? прихотливые черты. Рыцарь стремился герои­
чески служить не героине же, а существу, в котором проглядывали черты своага.
рода мирской_святости. Отсюда известная незаконченность и даже условность его
героизма. Подлинный героизм служения не замыкается~целиком на том, кому герой
служит. И герой-дружинник, и герой-вождь равно обращены к судьбе,. Наиболее по­
четная и возвышенная участь дружинника заключается в том, что он становится
причастным подвигу-катастрофе-триумфу своего вождя. Максимумхешизма, кото­
рый можно обнаружитьддюйаИ-Еыцаря к даме, проявляется в Зё
в_етной..его верности. Той верности, которая обретает свою ^_
требует ндерады. Но рыцарь может быть и очень часто бывает любим. Это ничуть не
противоречит и не препятствует служению. Правда, в этом случае героическое са­
моотречение и самовозвышение завершаются вовсе не героическим исполнением
желаний. Результат оказывается неадекватен затраченным усилиям. Частично из­
бегнуть его позволяют огромные и непомерные требования к любви. Она не завер­
шается моментом обладания рыцарем своей дамой. Чтобы оставаться достойным
своей любви, рыцарю постоянно нужно быть начеку, преодолевать внешние и внут­
ренние препятствия, сознавать достигнутое в любви как частичное и неокончатель­
ное, себя — не вполне достойным блаженства и т.д. и т.п. Короче, рыцарскаядюбовь
,незавершима. В этом, может быть, ее главное сходство с героическим служением
дружинника вождю, вассала сеньору, чья верность подвергается непрерывным ис­
пытаниям. Если и любовь существует под знаком верности, а такова именно рыцар­
ская любовь, в ней навсегда сохранится дистанция между достигнутым и должным.
Само должно^_абсодЮ1Ь1а44-бесконечно. К нему нужно стремиться в сознании его недостижимости. Рыцарь верен даме и своей любви. Как это далеко от обладания дамой и наслаждения любовью! ВсякоВ'обладание и наслаждение здесь не само-цельны и самоценны. Они^напэада, которая только знактого_,^о_служение-верность . Награда П£ив^ываетр1>1ц1^

завершает его томление и страсть. Страсть остается, только направлена_она на слу->KejHiiejifleEH^CTb^HejHaj}fljiQ наслаждение и обладание. Такая страсть не может быть вовсе чуждой героическому пафосу.

ГЛАВА 33. ВЫСОКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ. БЮРГЕРСКАЯ КУЛЬТУРА

Бюргерская культура в Средние Века представлена далеко не так ярко и впечатляюще, как культура рыцарская. Связано это стой ролью, которую играл в эту эпоху средневековый город. Исходно она не была доминирующей. Первона­чал ьноТТГпериОДкультурного' безвременья и в Раннее "Средневековье, центрами |^ы^ы_да_3ададе_оставались монастыри и, в'"^еньшей~степени,1<рамьТ¥¥пис-копские резиденции. 1^н!чал7Высокого~Средневековья все большую роль в куль­туре начинает играть замок. В замках королей и владетельных князей сосредоточи­вался двор, помимо рыцарей и дам они привлекали образованных людей из других сословий. Приблизительно в это же время начинается оживление городской жизни. В старых, сохранившихся еще с античных времен городах заметно увеличивается население, в них идет интенсивное строительство. Возникает и множество новых городов. О cepegmeXW в. можно_говорить как о поре расцвета городской жизни. И все-таки недород делал_в^Сред^ние Века погоду в западной культуре. Соответствен­но, и бюргерство так и не стало ведущей культурной силоР^Средневековья. Вплоть до разложения средневековой культуры таковой оставались

J Бюргерская же культура была в тени. Несмотря на

растущее благосостояние бюргеров, богатство и влияние городского патрициата, бюргер (в буквальном смысле слова — горожанин) так и не стал чем-то подобным по значимости античному горожанину-гражданину.

Дело здесь в том, что античная культура исходно была городской. Она, соб­
ственно, и начиналась с возникновения городов. В Греции этот процесс назывался
_синойкизмом, объединением в один полис нескольких ранее независимых и распо­
ложенных отдельно общин. С синойкизма начинались многие известные греческие
города. И что же собой знаменовал синойкизм? Вовсе не переход от земледелия к
ремеслу и торговле, как это можно предположить. После своего возникновения мно­
жество городов длительное время, а некоторые и навсегда, оставались сельскохо­
зяйственными поселениями. Очень показательно, что и тогда, когда греческие горо­
да, такие, например, как Афины, становились преимущественно центрами торговли
и ремесла, о^игура земледалыда^оставалась в них более почтенной, чем ремеслен­
ника и торговца. В еще большей стёг^мШазатое^м^^^бшь^тнесеноТРйму.
Столетиями римпянеТТьТпйТючтйП^ и, добавим, обяза-

тельно еще и_воинами. И для Греции, и для Рима горожанин изначально был вои­ном-земледельцем, а вовсе не торговцем и ремесленником. При этом воинские за­нятия ценились гораздо выше земледельческих. Уже говорилось о том, что антич­ный человек был прежде всего мужем войны и мужем совета, воевал и управлял в народном собрании или на^борных^опт^тшшКзШ.вмНогеПтошеатВТаком сочетанТГй^войньГй совета и проявлялся прежде всего человек как граждашн-Соот- ветственно и гражданином его делал не способ получения материальных благ, а заботы более возвышенные. Именно поэтому переход от сельской жизни к городс­кой, т.е. полисной, не был непосредственно связан с изменением характера произ­водства. Оно могло оставаться почти исключительно сельскохозяйственным, и все-таки полис становился чем-то в корне иным по сравнению с сельским поселением. Отличали его от сельского поселения не только размеры. Если говорить лишь о внешних признаках, то существенное значение здесь имели уже стены. В русском языке этот момент выражен со всей очевидностью. У нас слово "город" — производ­ное от слова "городить". Город действительно всегда городят, ограждают от внешне­го пространства. Если не во внешней выраженности, то по смыслу он представляет собой отгороженное пространство. Отгорожено же оно от природы, от безличной ра-створенности в ней. В городе люди собираются вместе, но и каждый из горожан в той или иной степени тоже собран и сосредоточен внутри себя. Поэтому город — это нщгда не "мы - бытие". Он состоит из индивидов, чья жизнь определяется взаимо­соотнесенностью, отношениями "человек — человек", а не "человек — природа" или "люди — природа". Последнее имеет место при проведении сельскохозяйственных работ. Но не случайно античные горожане — это прежде всего "мужи войны" и "сове­та" и только потом — земледельцы. Война для них не уступает по значимости "сове­ту" ввиду того, что она представляет собой или защиту родного города, предполага­ющую общность и ответственность людей, их концентрацию на совместности вне-природной вн^г^стетП1ройсходящейжизни, ^пи^^лзпадете^которое соверша­ется в пространстве чужого. Последнее особенно важно, так как создает предпо­сылки для внутренней и_вн^шнJeJJvlc^щы^ocти индивидов. В нападении человек преодолевает свою сращенность и отождествленность с пространством своего. В войне он больше, чем где бы то ни было, предоставлен самому себе, отваге, сообра­зительности, импровизации и т.п.

Средневековая культура, в отличие от античной, начиналась не с возникно­вения городов, а на их развалинах. И если потом города расцвели, то уже в ситуа­ции расцвета монастыря и замка. Последние задавали тон и правила игры, с которы­ми не мог не считаться_хор_од. Его вторичность состояла уже в том, что город отвое-вывал свое npaBOjHjjj:ym.ecTjK^Hiie_YjviOHacTbipfl и прежде всего у замкаГВсе Средневековье буквально переполнено борьбой становящихся городов со своими феодальными ceHbopajyui- Это была бор_ьба за самоуправление или независимость, за судебный иммунитет и освобождение от податей, за то, чтобы горожанина, не ото2кд^стдяди-.С-^ф.§стьянином и признавали свободным человеком. Последний момент был особенно важен и характерен для развитйя~срёдневёкового города. Его разительное отличие от античного заключалось, в частности, в том, что образовыва-

ли город Bj)j?|[nef|e]^^ цьП(онечно, многие из них, особенно мелкие, вынуждены были заниматься еще и сельским хозяйством, обрабатывать участок земли, пасти скот. Однако всегда это были побочные, малопочтенные занятия. Господствовало правило, согласно которо-му^б|оргеры-лротивопоставлялипь крег.ткяням На своем несходстве и противопо­ложности настаивали и они сами. Для бюргеров, вслед за рыцарями, крестьяне_бьщи

. Нередко презираемыми и высмеиваемыми. Средневе-

ковый город рано противопоставил открытость и разнообразие своей жизни замкну­тости и монотонности существования в сельской местности. Противопоставленность средневекового города деревне ощутима уже в са­мом его облике. Он практически всегда был очень скученным, с узкими, кривыми улочками, крошечными площадями, без всякого намека на растительность. Как и средневековый замок, город устремлялся ввысь. Дома часто были многоэтажными. Над ними возвышались ратушная башня и башни соборов, так что городская верти­каль часто была сопоставима по своим размерам с горизонталью. Современный человек, прогуливаясь по улицам средневекового французского или немецкого го­рода, испытывает впечатление его интерьерности. В нем все настолько сближено и прижато одно к другому, что возникает ощущение того, что ты находишься внутри одного и того же дома. И в действительности средневековый город в значительной степени был таким одним на всех домом, который запирался на ночь городской стражей, с последним ударом колокола затихал, а с первым ударом пробуждался. Из городских ворот горожане выходили на пригородный луг, как из того же дома. Здесь, а не на городской площади, могли отмечаться большие городские праздни­ки. Какая-то особым образом П£цч£р_кнутая_сделанность и ио<^ственносЕь_орёДН£.- — это, разумеется, свидетельство того, какие жители в нем обита-

ют, какими себя ощущают и как смотрят на мир. В любом случае ничего подобного такому городу не создали бы обитающие в нем земледельцы. А вот ремесленнику он вполне соответствует.

Ремесленник имеет дело с вещью, с некоторой природной данностью сы­рья, которая подлежит переработке таким образом, чтобы запечатлеть в себе осу­ществленный замысел ремесленника. Из естественной реальности он сделает ис­кусственную. Последней же являются не только бочка, сапог, плащ, кубок, доспехи, ТюТГгород в его целом. Еще и поэтому в нем практически не остается ничего есте-ственно-гТриродного. Природу город не оформляет и обрамляет, а переиначивает заново, точно так же как горожанин ту вещь, над которой трудится. Ндфоле_антич-

отсутствием в них общей планировки, малей-

шего намека Haj^a^o^j^ojjejibHbieZnafcibi-M прдекш7Ха>^}и16рожати на денном или купленном им месте строил по своему уразумению, как Бог на душу I положит. В результате возникали города прихотливые и уютные, с пространством, Г чрезвычайно разнообразно оформленным. Но чего в них^е_было, так это стройности и величия. Исключение могли составлять городской замок, ратуша и, в особеннос­ти, соборы. Однако это были вкрапления стройного и величавого в беспорядочное и произвольное. Во всем_этом было свое неотразимое обаяние. Но в этом же ощути­мы вторичностьи периферийность города в средневековой_культуре. СоднШГсТОро-f ны,£Н£Юдражает замку, сдругойже — в замкеТа не в городе сосредоточена власть, ! он, а~нё7ород"является началом своеобычно-средневековой государспзёТнТюстТТТТТо последнему пункту^Срелневековье прямо противопоппжнг) Античности В Греции попип, tr__ город, и государство fihinn гинпнимями В средневековой же Франции или Германии горазда только и делали, что боролись за свою независимость от госу-дарства. Они стремились стать вольными/ородами. Те, кому такое стремление уда-Тзагюсъ, в Германии так и назывались -^вольные имперские города". Они как бы и входили, и не входили в Священную Римскую империю. Чего Средневековье, по существу, не знало, так это исходящую из города и прикрепленную к нему в каче-

В лучшем случае города могли поддерживать

королевскую власть в ее борьбе с крупными феодалами за объединение страны, но сами центрами и источниками такой борьбы никогда не были.

Средневековые города ассоциируются у нас с цехами и цеховым строем.
Действительно, цеховая организация в XIII в. получила в средневековых городах
широкое, хотя и не повсеместное распространение. Цехами в эту эпоху назывались
объединения ремесленников по профессиям. Однако мы сильно ошибемся, если
решим, что Средние Века знали четкую и последовательную классификацкшэ про­
фессий и ремесел. Они складывались беспоёядочТю]и]сл^айно, приблизительно
-Ш~жё7как; строились средневековые города^. Обыкновенно даже1з крупных городах
ТряШогшГобъединятьпредстав!*т¥л1гй1нёскольких ремесел, если они были совсем
немногочисленны. Но и в этом случае численность входящих в определенный цех
ремесленников сильно отличалась у разных цехов. Так, в Париже XIII в. самь1й боль­
шой цех — сапожников — включал в себя 396 человек, тогда как в цехе резчиков по
каМюШсчитывалось 12 членов. Сколько-нибудь крупные цехи, как правило, сели­
лись yjT^ajy^Hj|flan^j<OTOjDbj^ Тут же "бьТгТТГхрам святого
— покров|£геля_цеха. Цех представлял собой тесно_сплоченную коргюдацию, члены
ко~торой нередко из поколения в поколение занимались~однТГм и тем же ремеслом.
Начинался путь ремесленника в цехе_с^еничества. В ученики поступали еще деть-
гаСДлилось уче1нйчеств6Тзависимости от решэсла 6—10 лет. Затем ученик перехо­
дил в подмастерья. Подмастерьем, даже самым удачшвьГОГ и способным, нужно
было пробыть^несколысо-лет, но можно было им так и остаться, не достигнув положе­
ния мастера. Мастер же получалlbcjojiojihot^jtpjb Bjjexe^ У него были свои ученики
и подмастерья, своя мастерская, дом и хозяйство. Наиболее видные из мастеров
избиpалиcь<вJ;^e2<OJЬleJ^pиcя>кньle, следившие за работой всех мастерских цеха, и
даже в магистры цеха. Магистр возглавлял цех и пользовался наибольшим почетом.

В значительной степениЪся жизнь средневекового бюргера-ремесленника, а таковых было большинство, протекала в пределах своего цеха. Он жил его интере­сами, общался преимущественно со своими коллегами, участвовал в цеховых праз­дниках и т.п. Такое существование, на современный взгляд, может показаться одно­образным и рутинным. До некоторой степени оно так и было. Но, с другой стороны,

к, работая по своей профессии, не просто добывал хлеб

насущный, достигал богатства и преуспеяния. Собственный труд он воспринимал еще Hj<a£jvu^^ioj^j]ipji3jiajiH§. Точно так же как для рыцаря его воинские Занятия должны были быть оправданы и санкционированы с позиций христианства, для ре­месленника необходимо было освящение его ремесла. Оно достигалось уже нали­чием святого — покровителя цехаГСам жеТр^рем^есленника был сродни послуша-нию_и аскезе^З нем был очень^аже^момент благообразия и добротносТйТНйкаких претензий на творческие порывы и вдохновение еге~бьТло*дажб*У'"тех, чье ремесло сег^ня_^осг]ринимается как искусство. Все ремесла считались равными друг пе­ред другом^отяТТаибольшТш почетом пользовались те, которые соответствовали или были приближены к нуждам богослужения и других проявлений церковной жиз­ни.