Разлетелись, как птицы, дороги

Еле слышно рокочут вдали.
Вот опять я стою на пороге
Золотой прибайкальской земли.
Возле ног распростёрлась долина -
Вольным махом уходит к реке.
На ветру разгорелась рябина -
Сердце Данко в сентябрьской руке.
А моё - отгорело, остыло.
Пустота тяжко ноет в груди.
Потому что о прошлом забыла
И не знаю, что ждет впереди.
Я не знаю: зачем я и кто я,
Как мне жить в этой «новой» стране,
На пороге у прошлого стоя,
На колючей и горькой стерне.
Разлетелись, как птицы, дороги,
Не настичь мне теперь ни одной.
Только издали, полный тревоги,
Всё зовёт меня голос родной...

И эти бетонно-железные, мёртвые стены

Взяли меня в свой квадратный,

безвыходный круг.
Давят, сближаясь, и мысли сотрут постепенно,
Тело сломают и бросят, как высохший прут.

Вот уж и песня заглохла, ушла в подсознание.
Пальцы на пульсе уловят замедленный стук...
Но неотступны недобрые воспоминания:
Хоть бы, как птицы, порой улетали на юг!

Кружатся, каркают -

с ними не выстроишь ладу.
Муть унижений былых поднимают со дна...
Ночью я корчусь под плетью

насмешливых взглядов,
И бесполезная слава больна и бледна.

Путь мой сиротский

под утренней чистой звездою!
Зорька-звезда - называли её на Руси.
Скользко и холодно...

Крошится лед под ногою.

Март на исходе.

Божественный взор в небеси.

ДЕРЕВО ВЕТРА

Крону раскинуло

Дерево Ветра,
Сильные ветви шумят надо мной.
Красными розгами хлещется верба,
Хлещется озеро черной волной.

Это весна, но похоже на осень.
Холод ноябрьский, но это - весна!
Озеро с хрустом кромсает торосы,
Бьется о берег обмылок весла.

Пыль штормовая над буйным Байкалом.
Крылья ломая, там чайка кружит.
Посвист печальный да посверк металла -
Точно разбойники точат ножи!

И, словно кони во время пожара,
Сбились, столпились у пирса суда...
Шторм на Байкале! Весенняя кара!
Жди: скоро солнце нагрянет сюда.

А ветровое залито слезами...

Последний снег. Вернее, первый дождь.
Владеет первобытными лесами
тяжелая, пронзительная дрожь.
Хотят деревья голыми плечами
оцепененье зимнее стряхнуть,
прорваться к солнцу,
листья развернуть,
упиться впрок горячими лучами.

Лесам - своё. А что здесь надо мне,
стремглав бежавшей гомона людского?
Мне - воздуха! Мне - ветра!
Мне - лесного

сырого шума в сером полудне.
Не завсегдатай этих тихих мест,
я так люблю высокие деревья!
От сырости и ветра леденея,
не надышусь, не нагляжусь окрест.

- Ау, Россия! Родина лесная!
Ау, Сибирь, растилище лесов!
Я к вам бежала, вас и окликаю,
я жажду ваших певчих голосов.
Лес глух и слеп.
Ему не до меня.

Он так спешит скорей собраться с силой
той, что когда-то кроны выносила
под самый потолок земного дня...

Я так мала - ничтожней муравья,
стою в ногах у патриарха-кедра.
(Гудят тайги таинственные недра...
Разносит ветер запахи зверья.)
Кедр говорит: «Эй ты, там, на земле!
Что можешь ты? На что имеешь право?»
Что я могу? Не мудрствуя лукаво,
лишь рассказать кому-нибудь в тепле,
как злой денёк, высвобождая травы,
кипел дождем на ветровом стекле.

Прощаю всех, кто был со мною груб:

Обида в сердце - не рубец на коже.
Вот день прошёл.

Он выстрадан и прожит,
А новый день как будто новый друг.

Прощу того, кто мне солгал не раз.
Желанье лгать - особый род болезни.
Здесь недостойна месть. Куда полезней
Лжеца дарить насмешливостью глаз.

Прощаю тех, кто около меня
Весь век живёт, меня не замечая.
Я тоже, право, в них души не чаю,
За семь печатей душу хороня.

Прощаю всех - затем, что старый друг
Ко мне приедет с первой электричкой,
С весенним ливнем,

с птичьей перекличкой -
Нетерпелив его знакомый стук!

Каков ни есть: веселый он с утра
Или угрюм - пусть встанет на пороге.
Спасибо, рельсы, улицы, дороги:
Его душа всегда была добра.

РЕБЁНОК БОЛЕН

Ребёнок мой болен - горящие веточки рук
В мои упадают бессильно...
Какое мученье!

Все стороны света стенами сомкнулись вокруг.
И жизнь моя вдруг - замерла. Потеряла значенье.

Над личиком бледным страданья стоит ореол.
Где силы найти,

чтобы выдержать взгляд этот горький?
Под нежную кожу вошёл за уколом укол,
А Матери в сердце вошёл за укором укор:
О, всем бы пожертвовать,

только не этим, не стольким!

Шепчу заклинанья и солнцу, и белой луне,
Хрустальной воде и траве

на высоких нагорьях:
Оставьте страданье, оставьте страдание мне,
Верните ребёнку румяные, резвые зори!

Я вырву из тьмы это тельце, родное до слёз,
Сама унесу на руках до границы рассвета -
Туда, где струятся молочные речки берёз,
Где нежно восходит дыхание близкого лета.

Пусть белая роща пошепчет листвою над ним,
И свет от ромашек, играя,

скользнёт под ресницы,

И встанет мальчишка,

как колос, землёю храним,

Где ветер шумит,

где летают над полем зарницы.