Понедельник, 23 декабря
С самого утра надо мной нависает черное облако тревоги.
По дороге на работу позвонил Кену Тупсу и Гэри Вялоку сообщил, где мы сегодня встречаемся.
– Тебе удалось заполучить знаменитость? – спросил Тупс.
Я заверил его, что почетный гость отобедает с нами в «Императорском драконе», а затем мы отправимся выпить кофе в мой лофт, где гость выступит с речью.
Колокольчик на двери магазина звенел не переставая, посетители входили и выходили. Иногда даже к камину выстраивалась очередь.
Заглянули родители. Рождественские подарки они, как всегда, покупают в последний момент. Мама поинтересовалась, что я хочу на Рождество. Попросил веревку, чтобы повеситься.
– Что такой мрачный? – осведомилась мама – Говори, чего тебе надо, а не то куплю две пары трусов от Калвина Кляйна, будешь знать. Надеюсь, ты придешь на Глициниевую аллею на рождественский обед? Это ведь в последний раз, на следующий день после Дня коробочек мы переезжаем.
Я тоже спросил, что они хотят на Рождество.
Мне бы пригодилась кувалда, ответил отец.
А мама сказала, что у нее закончился глубоко проникающий увлажняющий крем для тела «Клиник». И добавила, что на праздники могут приехать моя сестра с Саймоном, надо им тоже купить подарки.
– И не забывай, на Рождество первая годовщина смерти Нового Пса, – напомнила мама.
– Уж он-то этого не забудет. Он же его убил, – заметил отец.
– Послушайте! – возмутился я. – Сколько раз повторять, что не давал я Новому Псу кость от индейки. Он подпрыгнул и стянул ее с моей тарелки!
Спросил маму, не знает ли она каких-нибудь знаменитостей, которые могли бы в последнюю минуту откликнуться на приглашение на мою сегодняшнюю вечеринку.
Оказалось, мама знакома с бывшей женой дальнего кузена Гэри Линекера, которая любит рассказывать о том, каким забавным был Гэри в детстве.
– Вряд ли трескотня этой дамы сможет увлечь группу творческого письма, – покачал головой я – Впрочем, если Гэри с пеленок увлекался Достоевским…
В 5.30 вечера я попросил мистера Карлтон-Хейеса быть почетным гостем на обеде группы творческого письма.
Он вздохнул:
– Дорогой мой, какая жалость. Сегодня вечером я устраиваю фуршет для соседей. За оставшееся время ты можешь заполучить только того, кто без ума от звука собственного голоса.
И мы одновременно воскликнули:
– Майкл Крокус!
Я сверился с плакатом лицедеев. Сегодня вечером у Крокуса представления не было. Я немедленно позвонил ему. Трубку сняла Нетта и сообщила, что муж отправился в больницу к Маргаритке. От нее я также узнал, что следующим утром Маргаритку выпишут.
Тогда я позвонил во 2-ю хирургию и сказал, что мне надо срочно поговорить с Майклом Крокусом. Медсестра спросила, родственник ли я. Ответил, что нет.
– Тогда, боюсь, я не могу вас соединить.
Мне позарез требовалось переговорить с Крокусом, так что пришлось назваться женихом Маргаритки.
Когда Майкл Крокус взял трубку, я объяснил ему, что меня в последнюю минуту подвела Шери Блэр и я срочно ищу ей замену на сегодняшний вечер. Не окажет ли он нам такую честь.
– В качестве будущего тестя с радостью тебя выручу, – ответил Крокус.
И спросил, не хочу ли я что-нибудь передать Маргаритке.
– Да-да, передайте ей мои наилучшие пожелания, – пробормотал я.
Крокус хохотнул в трубку:
– Ну и ну, Адриан, ты совсем одурел от любви. Даже меня стесняешься, влюбленный ты обожатель. Ладно уж, скажи девушке, что ты любишь ее.
Как я мог отказаться, дорогой дневник? Я ведь был в его власти.
Затем я позвонил Найджелу и попросил его пойти со мной на обед. Он снисходительно согласился:
– Почему бы нет? Поем на халяву.
Найджела я вел, ухватив за рубашку. И все равно по дороге он натыкался на стулья, столы и дважды уронил трость. О том, что он при этом говорил, я лучше умолчу. С тех пор как Найджел ослеп, у него заметно испортился характер.
Уэйн сумел втиснуть дополнительный столик рядом с аквариумом, который отбрасывал на стол неприятные зеленоватые отблески, но мне было не до жиру.
Кен Тупс и его жена Гленда напоминали марсиан среднего возраста. Гленда – немножко вульгарная с виду марсианка, но вполне дружелюбная.
– А я не против, что Кен пишет, – сказала она. – Дешевое хобби, не то что гольф.
У Гэри Вялока загорелись глаза, стоило ему увидеть Найджела. Неудивительно, потому что спутником Гэри оказался юноша с физиономией хорька, реденькой бородкой и торчащими, словно ручки на кружке, ушами.
Жаль, не было возможности предупредить Вялока, что с Найджелом у него нет никаких шансов. Найджел любит работяг с натруженными лапами и чтобы эти работяги им помыкали и заставляли страдать.
С Вялоком пришли еще две унылые девицы, с которыми он познакомился месяц назад на групповой психотерапии. Похоже, девицы считали Вялока гением.
Крокус заставил себя ждать и свое появление в ресторане обставил с помпой, взревев с порога:
– Меня ждут за писательским столом!
Одет он был в твидовый костюм, а на голове красовалась большая фетровая шляпа.
Я объявил, что прибыла обещанная знаменитость.
Кен Тупс оглянулся:
– Так этот хрыч торгует на рынке в лавке здоровой пищи!
Гленда Тупс мигом спрятала в сумочку тетрадку для автографов.
Разочарование сгустилось над столом снежной тучей. Трапеза вышла крайне неудачной. Уэйн Вонг то и дело напоминал мне, что мы должны уйти к 9-30.
Кен Тупс и Майкл Крокус сцепились из-за Ирака. Кен – воинствующий антиамериканец, Гленда шепнула, что он даже кока-колу запрещает в дом приносить. А Майкл Крокус именует себя пацифистом (он не в курсе, что мне известно, как мистер Карлтон-Хейес отправил его в нокдаун в той драке на автостоянке).
Я вставил слово в их спор, сказав, что хотя супруга премьер-министра подвела нашу писательскую группу, я по-прежнему полностью доверяю мистеру Блэру. И оружие массового поражения непременно найдут, но это все равно что искать иголку в стоге сена размером с Францию.
– Или искать индейку в этом долбаном блюде якобы из индейки, – продолжил сравнение Найджел.
Гэри Вялок объявил, что страсти вокруг Ирака замешаны на нефти. Его поклонницы затрясли головами и вытаращились на него, точно Гэри – крупный авторитет в политике.
Найджел упрямо отказывался принимать помощь в поисках индейки на тарелке, беспрестанно роняя лапшу на свою рубашку от Кензо.
Унылые девицы разговаривали исключительно друг с дружкой, явно не горя желанием вносить лепту в общую беседу.
Майкл Крокус очень быстро переключился в режим монолога – в иных обстоятельствах я бы помер от смеха, слушая его речи. В конце трапезы он предложил объявить мне благодарность:
– Мы должны поблагодарить моего будущего зятя Адриана за то, что он организовал столь приятную вечеринку.
Найджел издал мефистофельский смешок и потребовал шампанского. Уэйн Вонг принес большую бутылку, поставил на стол девять бокалов и поинтересовался:
– По какому поводу?
– Адриан обручился с Маргариткой Крокус, – выдал Найджел.
– Шутишь? – воскликнул Уэйн. – Только не с этой тощей грымзой, которая боится карпов!
Я поторопился вмешаться:
– Уэйн, это Майкл, отец Маргаритки.
Уэйн по-быстрому сунул Крокусу ладонь, затем повернулся ко мне:
– 9-25, так что давайте пейте шампанское поживее.
Когда бокалы были наполнены, Найджел запел «Поздравляю», песенку Клиффа Ричарда, с которой тот победил на Евровидении.
Остальные посетители ресторана подхватили, и Кен Тупс заставил меня встать, чтобы поприветствовать зал.
Одна из унылых девиц щелкнула нас с Майклом Крокусом, когда мы обнимались и жали друг другу руки. Фотокарточку она пообещала передать через Гэри Вялока.
Вот так, против собственной воли, я стал официальным женихом Маргаритки Крокус.
Сэр Гилгуд и прочие лебеди кучковались в углу автостоянки. Я указал на них Майклу Крокусу, и тот сказал:
– Смекаю я, здесь надобно передвигаться с осторожностью. Ты знаешь, что лебедь может сломать человеку руку?
Мы сидели в «рейндж-ровере» Крокуса и ждали, когда подъедут остальные.
Лестница была сплошь в лебедином дерьме, и башмаки гостей разнесли его по моей квартире.
Готовя кофе, я, как водится, предупредил гостей о стеклянном туалете. Предупреждение не остановило Майкла Крокуса, чья струя гремела, точно Замбези в половодье.
Найджел с Гэри Вялоком устроились на белом диване. Унылые девицы уселись по-турецки на пол. Кен Тупс с женой неуклюже развалились на футоне. Под хоровое шипение лебедей я принес с балкона стулья. Один стул оккупировал юноша-хорек, на другом воссел Майкл Крокус. Я же привалился к разделочному столику, мне уже было все равно. Мечтал я только об одном: чтобы этот ужасный вечер поскорее закончился.
Крокус молчал, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Потом он вскинул голову и провозгласил:
– Прежде чем я начну, придвинемся поближе друг к другу и образуем круг.
Мы принялись бестолково передвигать мебель, после чего Крокус сказал:
– Я хочу, чтобы вы взялись за руки, закрыли глаза и прониклись атмосферой этого жилища.
Я закрыл глаза, взял за руки Кена Тупса и Хорька и почувствовал неловкость, раздражение и скуку.
Крокус принялся читать нараспев буддистскую мантру (во всяком случае, он называл это мантрой), периодически понукая нас присоединиться к нему.
Вскоре Кен Тупс рывком поднял жену с футона:
– Нам пора домой, собаку выгуливать.
Я отправился их провожать, и Кен процедил, уже стоя на лестнице:
– Да я лучше джигу спляшу босиком на битом стекле, чем буду слушать эту ахинею.
Крокус уже вовсю разглагольствовал:
– В шесть лет я прочел Вольтера, а в семь – Толстого.
– А вам не приходилось писать романы? – пролепетал Гэри Вялок.
Крокус ответил, что в 60-е годы написал «канонический английский роман». Прочесть рукопись он попросил своего закадычного друга Филипа Ларкина.[35] И тот якобы написал в ответ: «Привет всем вам» – роман века! Более скромные литераторы вроде меня, Эмиса[36] и пр. должны выбросить перья и облиться слезами. Майк, мой добрый приятель, ты гений. Все лондонские издатели станут обивать твой порог».
– Возможно, я лишь невежественный гей, – задумчиво обронил Найджел, – но я никогда не читал «Привет всем вам».
Крокус закусил нижнюю губу и отвернулся, словно сдерживая рвущееся из груди рыдание.
– Вы и не могли его прочесть. – По заунывному голосу Крокуса я догадался, что он пытается изобразить обреченность. – Моя первая жена Кончита сожгла рукопись.
Гэри Вялок, Хорек и две унылые девицы в ужасе ахнули.
– И что, это был единственный экземпляр? – не унимался Найджел.
Крокус кивнул:
– Да, я писал фиолетовыми чернилами на тонкой бумаге ручной работы.
Найджел скривил губы:
– И такую драгоценность вы отправили мистеру Ларкину обычной почтой?
– Наши почтовики – лучшие почтовики во всем мире! – вскинулся Крокус. – Я всецело им доверяю.
Тут вмешался я, заманивая Крокуса в ловушку:
– Но письмо Ларкина ведь сохранилось?
– Нет, – вздохнул он. – Кончита уничтожила все, что было мне дорого.
Одна из унылых девиц открыла рот:
– А я писала диссертацию о Филипе Ларкине, называется «Филип Ларкин, сверхчувак». Я прочла все, что имеет к нему отношение, но не помню, чтобы он упоминал имя Майкла Крокуса.
Крокус улыбнулся и снова вздохнул:
– Милая девушка, часть бумаг бедняги Фила была сожжена.
– Значит, – уточнил я, – нет ни единого доказательства вашей дружбы с Филипом Ларкином? А также того, что вы написали шедевр под названием «Привет всем вам»?
Не в силах более терпеть весь этот фарс, я сказал, что мне необходимо глотнуть свежего воздуха. Несколько минут торчал на балконе, пока мороз не загнал меня обратно.
Крокус опять распинался:
– Я приложил все силы, чтобы остановить ползучую диктатуру автомобилей. Я пытался воспрепятствовать производству «форда-кортины». Я лежал у ворот Дагенема.[37] Мне было ведомо, что пролетарий на автомобиле уничтожит окружающую среду Англию и в конечном счете все, чем мы дорожим.
– У моего папы была «кортина», – произнес Найджел. – Светло-голубая с чехлами под леопарда. Можно узнать, кто-нибудь из пролетариев бросил свою хорошо оплачиваемую работу из-за того, что вы разлеглись посреди шоссе?
– Позиция рабочего класса огорчила меня до глубины души, – ответил Крокус. – Увы, они осыпали меня насмешками, а некоторые даже не преминули… начистить мне рыло. Так, кажется, принято у них выражаться?
Гэри Вялок вызвался подбросить Найджела до дома, а Хорьку поручил позаботиться об унылых девицах.
Крокус прощаться не спешил. Он все говорил и говорил. По большей части о Кончите.
– В Мексику я отправился, посмотрев спектакль «Охота короля Солнце» в ратуше Лафборо. Я был молод, пребывал в поисках альтернативы европейской цивилизации и верил, что найду ее на руинах ацтекской культуры. Кончиту я встретил во внутреннем дворике гостиницы «Крест».
– Она там жила? – спросил я.
– Нет, подметала. Мы перебросились парой слов. Она похвалила мой испанский и предложила показать развалины храмов майя в Паленке. Любовниками мы стали почти сразу. Она познакомила меня со своей семьей. Нищета страшная – десять человек жили в лачуге с земляным полом, прямо рядом с мусорной свалкой. Младшие братья бегали без штанов. Я дал отцу Кончиты пятьдесят долларов и увез ее в Англию. – Он вздохнул. – Это все равно что пересадить экзотический теплолюбивый цветок в вязкую английскую почву. После рождения Георгины Кончита выглядела даже счастливой, но, когда малышке исполнилось три годика, ее мать упорхнула обратно в Мексику.
– С колбасником из Мелтон-Моубрей, – подсказал я.
– Прошу тебя… – Крокуса перекосило, словно я содрал засохшую корочку со старой болячки.
Секунды мерно щелкали, и я уже раздумывал, не покажется ли грубостью, если я переоденусь в ванной в пижаму.
Но он заговорил снова:
– Нетта буквально спасла мне жизнь в Стоун-хендже.
– Буквально? – удивился я. – То есть одна из тамошних каменюг падала вам на голову, а Нетта…
– Ну может, не настолько буквально, – перебил Крокус, – но Нетта круто изменила мою жизнь. Она заботилась обо мне и любила меня до самого недавнего времени. – Он помолчал. – Однако с женщинами покончено! Пора направить свою энергию на нечто куда более значительное – на борьбу за будущее нашей великой державы.
Когда он наконец ушел, я рухнул на футон, не в силах даже раздеться. В голове само собой сложилось письмо:
Уважаемый Мартин Эмис,
Обращаюсь к Вам с просьбой. Не могли бы Вы на скорую руку просмотреть корреспонденцию, дневники, записи и прочие письменные материалы Вашего покойного отца и проверить, не упоминается ли там, хотя бы мимоходом, дружба Филипа Ларкина с неким Майклом Крокусом из Бибина-Уолде. В частности, не существует ли письма Ларкина с отзывом на рукопись под названием «Привет всем вам». Мне известно, что Ваш отец и Филип Ларкин были лучшими друзьями…
Вторник, 24 декабря
Сочельник
Утром позвонил отец. Событие столь невероятное, что, услышав его голос, я первым делом подумал, что с мамой либо удар, либо она вовсе умерла.
– Ты разбил матери сердце, – сказал он. – Почему ты не пригласил нас вчера на вечеринку по случаю твоего обручения? Ты что, стыдишься нас? Да, мы курим и даже немного попиваем, а твоя мать бывает упрямой ослицей, но…
Я перебил его:
– Папа, не было никакого обручения.
– Полин, не было никакого обручения, – сказал отец.
До меня донесся приглушенный голос матери, она что-то гневно говорила сквозь всхлипы.
Отец перевел:
– Твоя мать говорит, что, по словам нашего молочника, весь вчерашний вечер в «Императорском драконе» пели здравицы в твою честь.
– Передай маме, чтобы ваш молочник проверял факты, прежде чем распускать сплетни.
Отец, отняв трубку от уха, передал мои слова. Мама выкрикнула что-то невнятное, мне удалось разобрать лишь «лжец» и «обручение».
Отец снова забубнил в трубку, но я перебил:
– Могу я обратиться к информбюро напрямую?
– Не можешь. Информбюро лежит на тахте и ревет белугой, – ответил отец.
Тогда я объяснил, что сам не знаю, как обручился, что все это ужасающая ошибка и я не люблю Маргаритку, да что там, она мне даже не нравится. После чего пообещал перезвонить вечером.
Когда я пришел на работу, в магазине уже толпились покупатели – из тех, что в последние минуты, оставшиеся до Рождества, рыщут по городу в поисках подарков. Мистер Карлтон-Хейес едва справлялся с наплывом.
В 11 утра позвонила Нетта Крокус. Маргаритка благополучно вернулась домой из больницы.
– Малышке не терпится повидать тебя, Адриан, – сказала она. – Ты не заглянешь к нам завтра на рождественское чаепитие?
– Извините, миссис Крокус, но завтра в нашей семье вместо чая поминки по нашему любимому псу.
– Маргаритка страшно подавлена, – продолжала Нетта. – Я сделала ей индийский массаж головы и обрызгала всю комнату лавандой, но все без толку.
Стыдно признаваться, дорогой дневник, но я беззвучно шептал в трубку непристойности, надписывая на подарочном ярлыке «Маме от Адриана».
– Даже Георгина не в силах развеселить бедняжку, – добавила Нетта.
– Так Георгина у вас? – откликнулся я.
– Да, в этом году все мои девочки собрались дома на Рождество.
Сказал, что заеду сегодня в Биби и привезу Маргаритке рождественский подарок.
– Мы все тебя любим, Адриан! – С этими словами Нетта повесила трубку.
Примерно в 4.30 вечера снова позвонил отец. О моей помолвке написано в «Лестерском вестнике» на странице частных объявлений, а им уже оборвали телефон – друзьям и знакомым не терпится расспросить о Маргаритке.
– Маме это тяжело дается, Адриан. Она приняла двойную дозу прозака и завалилась спать. Индейку не нафаршировала и вообще ничего не приготовила.
Сбегал на угол за «Лестерским вестником». Извещение было заключено в рамочку, выделяясь среди прочих объявлений:
Майкл и Нетта Крокус
с радостью извещают о помолвке
их дорогой дочери
Маргаритки
и
Адриана Моула.
Мы желаем им гармонии
и духовного совершенства.
О месте и дне свадьбы будет сообщено
дополнительно.
Тираж «Лестерского вестника» 93 156 экземпляров, а приблизительное количество читателей – 239 000. Я похолодел от ужаса.
Возвращаясь в нашу книжную лавку, обнаружил, что большинство магазинов на Хай-стрит закрыто. А ведь я собирался в обед купить рождественские подарки – и что же, теперь поздно? Ворвался в «Хабитат» и потребовал кувалду. Потом ломился в музыкальный магазин, умоляя допустить меня в секцию с Джонни Кэшем.
Правда, в состоянии безумия пребывал не только я. К 5.30 мы остались единственным открытым магазином на Хай-стрит.
К нам ввалилась толпа подвыпивших строителей. Весь день они пропьянствовали, вместо того чтобы закупать подарки для жен и подружек. Строители потребовали подобрать что-нибудь подходящее.
К тому моменту мы уже сбыли все кулинарные книги, в том числе талмуд Делии Смит с автографом и полное собрание Рика Стайна[38] с отпечатком лапы его собачки Чоки.
Подходящая книга нашлась только для одного строителя, штукатура, – руководство по соколиной охоте. Штукатур заявил, что заглянет после Рождества – поискать еще книжек на эту тему. Уходя, он заметил, что штукатурка вокруг камина «какая-то левая», и пообещал после Нового года «навести тут у нас красоту».
Я запер дверь, повесил табличку «Закрыто». В этот момент к двери подскочила темноволосая женщина совершенно невменяемого вида и закричала:
– Вы продаете лампочки для гирлянд?
Я покачал головой и произнес одними губами:
– Извините.
Как же я сочувствовал бедняге.
Перед уходом выбрал несколько книг для своих родных, Пандоры и Найджела.
Потом показал мистеру Карлтон-Хейесу объявление в «Лестерском вестнике». Он пожал плечами:
– Я отродясь не верил тому, что пишут в газетах, дорогой мой.
Только что позвонил на Глициниевую аллею узнать, ждут ли меня завтра по-прежнему. Трубку снял отец.
– У нас все плохо, сынок, – зашептал он. – Звонила Рози, она не приедет на Рождество. Твоя мать наверху плачет под Леонарда Коэна, врубив его на всю катушку.
Я слышал, как где-то вдалеке Леонард Коэн распевает хриплым голосом о сексе и смерти.
– Пожалуйста, приезжай завтра, сынок, – попросил отец. – Без тебя мне этот день не пережить.
По пути в Биби-на-Уолде мне то и дело попадались семьи, готовящиеся к Рождеству. Я подумал об Уильяме в Нигерии и Гленне в казармах Олдершота и понадеялся, что они проверили электронную почту и получили мои поздравления с Рождеством. В глубине души я знал, что мальчики куда больше обрадовались бы нормальным открыткам.
Маргаритка лежала в кровати-карете. Трагедия ее жизни, да и моей тоже, в том, что она походит не на Золушку, но на одну из ее уродливых сестриц. Маргаритка вручила мне подарок и настояла, чтобы я открыл его при ней. Внутри оказался кукольный лофт. С тех пор как я в последний раз видел это сооружение, Маргаритка его изрядно усовершенствовала. На балконе теперь сидел лебедь, а в домике – два малыша. Мальчик походил на меня, а девочка – на Маргаритку. Степень детализации поражала – на кухоньке имелись даже миниатюрный тостер и кофеварка.
– Тебе нравится? – спросила Маргаритка.
– Даже не знаю, что сказать, – пробормотал я.
– Я трудилась над ним днем и ночью, – сказала она. – Глаз не смыкала. Наверное, из-за этого и заболела.
– Тебе нужен отдых, – посоветовал я. – Не вставай с кровати все Рождество, и до встречи в новом году.
– Но мы почти не видели друг друга после помолвки, – возразила она.
Я взял ее руку:
– Но это ведь не настоящая помолвка, верно, Маргаритка?
– Без кольца не настоящая, – согласилась она.
Я вручил Маргаритке свой подарок и попросил не открывать его до утра. Мне не хотелось видеть ее разочарования – это был раритетный неподписанный экземпляр моей кулинарной книги «Потрохенно хорошо!», изданной в дополнение к телепередаче.
Маргаритка притянула меня к себе. Я запнулся о колесо кровати-кареты, кукольный домик-чердак упал, и вся семья – Маргаритка, я и двое детей – вывалилась на пол.
Прежде чем выйти из спальни, я спросил, разделяя каждое слово:
– Так ты согласна с тем, что мы не обручены?
Маргаритка кивнула и откинулась на подушки.
Георгина была внизу в гостиной – ежилась у хилого огонька в камине.
– Вы знаете, что в романах Достоевского всегда плохо топят? – спросил я.
– Сроду не читала Достоевского, – ответила Георгина, – и при удаче и попутном ветре, надеюсь, читать не доведется.
Странно, но я вдруг расслабился и спросил, какое у нее любимое литературное произведение.
– Предпочитаю познавать мир на собственном опыте, – сказала она. – Я сама рассказчик и главная героиня собственной жизни. Мне все в этом мире интересно. Не желаю жить по книгам. Мне хочется попробовать жизнь на ощупь, почувствовать ее запах и вкус.
Георгина взяла с каминной полки бокал и залпом выпила. Я понял, что она пьяна – высокие каблуки едва держали ее.
– А я знала, что Маргаритка тебя охомутает, – продолжала Георгина. – Она такая с детства, всегда получает все, что захочет. Ты ведь ее не любишь, да?
Из соседней комнаты донеслось пение, я узнал мотив «Остролиста и плюща».[39]
Отвечать я не стал, лишь помотал головой.
– Так скажи ей об этом, и дело с концом. Иначе живым не уйдешь, затягивать помолвку она не позволит.
– Несколько минут назад я сказал ей, что мы не обручены, – проинформировал я Георгину.
– Так ты вольная птица?
– А знаете, – сказал я, – лишь сейчас сообразил, кого вы мне дико напоминаете. Найджелу Лоусон,[40] только худую.
– Ага, в прошлом году решила стать Найджелой, – объяснила Георгина. – Сиськи увеличила, волосы перекрасила, губам пухлястости добавила. Но вообще-то я не богиня домашнего очага. Терпеть не могу домашнюю суету.
Она протянула руку и сдернула с меня очки. Я тотчас ощутил себя голым.
– А мне нравится, как у тебя на затылке вьются волосы, – сказала Георгина.
– Наверное, пора в парикмахерскую, – пробормотал я.
– Не-а, не стригись. – Она провела ладонью по моему затылку. – Слыхала, вы завтра какую-то дохлую псину поминаете или что-то типа того, но приходи к нам обедать в День коробочек. Мне позарез нужен союзник.
«Остролист и плющ» закончился, и мы отступили друг от друга.
Я надел очки, и мир приветствовал меня разноцветьем красок.
Среда, 25 декабря
Рождество.
Как и положено взрослому человеку, проснувшись, дико расстроился от того, что у кровати нет мешка с игрушками. Небо было серым, моросил дождик. И почему погода хоть раз в жизни не может порадовать снегом на Рождество?
По дороге на Глициниевую аллею миновал ребятню, обновляющую рождественские подарки. Человек в пижаме и халате поддерживал мальчишку, который катил на велосипеде по тротуару. За ними толкала кукольную коляску девочка в форме медсестры. Дождь им был не помехой.
Атмосфера в доме моих родителей соответствовала скорее книгам Гарольда Пинтера, чем Диккенса. Чахлая елка жалась в углу, будто извиняясь за свои лысые ветки. Мать постаралась от души – три гирлянды лампочек, шары, мишура. Я с удовольствием отметил, что «колокольчик», который я смастерил из коробки из-под яиц и ершика для посуды, когда мне было семь лет, висел на самом видном месте.
Мама пребывала в глубочайшем унынии.
– Сердце мое разбито, Адриан, – пожаловалась она. – Я так ждала, что Рози приедет домой на Рождество.
Где же носит мою сестру, поинтересовался я.
– В Халле! – негодующе воскликнула мама. – Ну скажи, кто проводит Рождество в Халле?!
Отец только добавил тоски:
– А я скучаю по Уильяму. Помнишь прошлое Рождество, Полин? Мальчику так понравилась ударная установка, которую мы ему подарили.
– Пожалуйста, Джордж, не произноси имя нашего дорогого малыша, – попросила мама. – Я не вынесу разлуки с ним.
– И плохо, что нет Гленна, – добавил отец. – Вот кто всегда готов прогуляться в паб.
Мама вздохнула:
– А еще сегодня годовщина смерти Нового Пса. Ни одно Рождество не похоже на другое. Вовек не забуду, как бедный пес поперхнулся костью от индейки.
Подарки сиротливо лежали под елкой. Я добавил к ним свои, и мы, рассевшись, ударились в воспоминания о прошлых рождественских праздниках, поднимая бокалы с шампанским за отсутствующих друзей.
В 11 часов отец нахлобучил русскую шапку-ушанку которую он всегда носит зимой, и сказал, что ему надо сходить кое-куда кое-зачем. В окошко я видел, как он забрался в видавший виды трейлер и уехал.
– Удивляюсь, мама, как ты разрешаешь отцу носить эту шапку, – сказал я. – У него в ней такой странный вид.
– Моцарт, Ван Гог и Эйнштейн тоже были странными! – огрызнулась мама.
На кухне я нафаршировал безногую и бескрылую индейку. В брюхе птицы еще поблескивали льдинки, но честное слово, дорогой дневник, отравление сальмонеллой казалось далеко не самой мрачной перспективой.
В 11.30 вернулся отец, волоча большую картонную коробку, на которой болтался огромный бант из алого капрона. Мы встали вокруг рождественского древа.
Отец протянул маме коробку со словами:
– Счастливого Рождества, Полин, и надеюсь, это компенсирует прошлогодний проступок Адриана.
Коробка была явно тяжелой, и мама едва не уронила ее на журнальный столик. Она открыла крышку, и из коробки выглянул странного вида щенок. Необычнее собаки я в жизни не видел. Он напоминал страуса эму, которому сделали химическую завивку. Щенок тут же принялся облизывать маме лицо самым негигиеничным образом.
Мать с отцом сгорбились над щенком так, словно поклонялись мессии. На меня они даже не взглянули. Я был презренным рабом на галере, который убил их предыдущего пса.
Мне, как всегда, подарили ерунду. Самый никчемный подарок был от отца – набор для игры в гольф: три мячика, сумочка для них, керамическая кружка с надписью «19-я лунка» и пара перчаток с пупырышками.
– Знаю-знаю, ты терпеть не можешь гольф, но я понятия не имел, чего тебе еще подарить, – сказал отец.
Мама посвятила меня в тайну «Рождественского соуса Моулов».
– Я надеялась передать секрет Рози, но поскольку ее нет, – с горечью сказала она, – то я передам его тебе.
Секретом она делилась со мной на кухне при плотно закрытых дверях.
– Значит, так. Надо сварить потроха индейки в трех пинтах воды с одной луковицей, одной морковкой и одной картофелиной. Затем процедить эту жидкость и сок индейки, образовавшийся на сковороде, потом растворить два куриных бульонных кубика в получившейся жидкости. Затем развести маленький говяжий кубик в рюмке для яиц…
– Почему в рюмке для яиц? – поинтересовался я.
– Потому что, – снисходительно сказала мать, – соус не должен получиться слишком густым. Смешай все ингредиенты, вскипяти на медленном огне, и voilà! Вот вам рождественский соус Моулов.
Разочарование мое не ведало границ. Я-то рассчитывал приобщиться к тайне волшебного ингредиента, редкой экзотической специи, о которой я слыхом не слыхивал и которую можно достать только под Рождество, выменяв под покровом ночи у загадочной иностранки.
– Нет, – махнула рукой мама, – все ингредиенты можно купить в супермаркете.
Так меня лишили еще одной детской иллюзии.
Мама настояла, чтобы я позвонил Уильяму в Нигерию. Я нехотя подчинился. Уильям рассказал, что его отчим Воул подарил ему велосипед. Он болтал о своей новой жизни и о сводных братьях и сестрах, а меня распирало от желания обнять его, уткнуться носом в его волосы, взять его липкую ладошку в свою. Интересно, толкает ли отчим велосипед с Уильямом по пыльным тротуарам Лагоса? Наверное, не стоило так легко его отпускать.
Я рассказал Уильяму о новом щенке, и он спросил, как его назвали. По традиции собаки в семье Моулов не имеют кличек, пояснил я.
– Пожалуйста, папа, не убивай нового пса, – попросил Уильям.
Твердым тоном я сказал, что не убивал и предыдущего.
Тут трубку отобрала мама, рядом толкался отец. Я вышел в прихожую, сел на лестнице. Нет ужаснее зрелища, чем плачущие родители-старики. Прихожая была забита ящиками и коробками. Кровать, на которой я спал с детства, разобранной стояла у стены.
Я разогревал рождественский соус, когда на мобильник позвонил Гленн. Его отправляют на Кипр. Спросил, смогу ли повидать его перед отъездом, он ответил, что ничего не выйдет – они выступают на рассвете. Формулировка мне совсем не понравилась, в ней крылся очевидный намек на неотложность и опасность. У меня засосало под ложечкой от страха за Гленна. Стараясь говорить как ни в чем не бывало, я спросил, получил ли он мой рождественский подарок.
После небольшой заминки Гленн пробормотал:
– Да, пап, спасибо. Именно это я и хотел.
Все-таки он очень добрый мальчик. И я не стану сердиться на него за эту ложь. Грустная правда, дорогой дневник, заключается в том, что я забыл послать ему подарок. И ответственность за эту свою непростительную оплошность я решил перевалить на почтовые службы.
Когда я сказал родителям, что Гленн отправляется за границу, мама побледнела точно смерть.
– Только не в Ирак!
Я постарался ее успокоить: Гленну всего семнадцать, он слишком молод для Ирака, а вот для Кипра в самый раз. Однако, дорогой дневник, мне крайне тревожно от мысли, что мальчика отправляют за пределы страны, когда мир пребывает в смятении.
В 5 часов мы почтили минутой молчания память пса, в убийстве которого год назад, ровно в это же время, обвинили меня.
Когда минута закончилась, я опять повторил:
– Не давал я псу кость от индейки!
И опять мне никто не поверил.
Мама вышла в сад и возложила на могилу пса букетик молочая. Когда она вернулась, отец протянул ей кухонное полотенце вытереть слезы.
Он обнял ее:
– Хочешь, чтобы я перезахоронил его на новом месте, когда мы переедем?
– Нет, – ответила мама. – Он так любил резвиться в нашем саду и сдергивать белье с веревки.
Они нежно улыбнулись друг другу, но я-то помню, как разъярился отец, когда пес стянул с веревки его лучшие джинсы и хорошенько извозюкал в грязи.
Съев кусок рождественского «полена» и расколов несколько орехов со скорлупой потоньше, я решил вернуться к себе. Родители уселись перед телевизором смотреть видеозапись Рождества-2001: бесконечное соло на ударных в исполнении Уильяма. Удивительно, но оглушительный грохот их совсем не раздражал.
Четверг, 26 декабря
День коробочек.
Проснулся в приподнятом настроении, но никак не мог сообразить, чему же я радуюсь. Потом вспомнил – сегодня я встречаюсь с Георгиной Крокус.
Бесит меня эта привычка Маргаритки выскакивать навстречу, стоит только припарковаться. Я люблю побыть наедине с собой, собраться с мыслями перед тем, как войти в чужой дом.
Маргаритка помахала у нас над головами веточкой омелы и чмокнула меня в щеку. На ней было платье с пышной юбкой и блестками, более подходившее к передаче «Пойдем потанцуем», чем к обеду в день подарков.
Сумел сесть рядом с Георгиной, вся в черном она выглядела дико элегантно. Георгина спросила, как прошло Рождество. Полная жуть, ответил я.
– Ну вряд ли хуже, чем здесь, – сказала она. – Гортензия угодила волосами в чесночный соус, который перемешивала мама. А папа напился своего дурацкого глинтвейна и давай рыдать из-за мамы и Роджера Мидлтона.
Нетта Крокус пустила по кругу блюдо с домашним печеньем.
– Тяжко смотреть, как с ним расправляются, – посетовала она. – Чтобы его приготовить, я целый месяц трудилась по ночам.
Разумеется, я вытянул печенье с именем Маргаритки. Внутри оказалось пластмассовое колечко с безвкусной имитацией рубина. Маргаритка захотела, чтобы я надел кольцо на безымянный палец ее левой руки.
Когда я исполнил ее прихоть, она взвизгнула:
– Гляньте, родичи мои, гляньте, родичи мои, обручена навеки я!
Господи, как же мы смеялись.
– Не сомневаюсь, – сказала Нетта, – Адриан купит тебе что-нибудь поистине роскошное, как только откроются ювелирные магазины. Думаю, тебе подойдет крупная гроздь бриллиантов, Магги.
Тут-то я и понял, что Маргаритка не сообщила об отмене нашей помолвки.
А затем со мной произошло нечто очень странное. Я будто отделился от тела и парил над столом. Голоса звучали так, словно доносились издалека.
Сейчас, сидя в тиши своего лофта, я понимаю, что всю вторую половину дня провел в полной прострации. Если бы Георгина не держала мою руку под столом, я вполне мог сорваться. Я похож на человека, упавшего в яму с зерном, – чем энергичнее он перебирает ногами, пытаясь выбраться, тем глубже его засасывает.
Пятница, 27 декабря
Сегодня родители переехали в поле, продуваемое всеми ветрами, точнее, в самый дальний угол этого поля. Теперь их адрес выглядит так Свинарники, Нижнее поле, Дальняя просека, Мэнголд-Парва, Лестершир. Большая часть мебели и вещей сдана на хранение, хотя, если быть честным до конца, дорогой дневник, к мебели следовало проявить милосердие и сжечь ее дотла, избавив от дальнейших мучений.
Воюя с северо-восточным ветром, мы натянули палатку. Темнота опустилась задолго до того, как в слякотную землю был вбит последний колышек. Мы сидели в кузове трейлера с новым щенком, а мама готовила чай на походной газовой плите. Вокруг машины завывал и стонал ветер, нас раскачивало так, будто мы находились в открытом океане.