Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 18 страница

Париж

Запах мочи заставил Диму очнуться. Он вспомнил, что так пахло в квартире. Вонь застряла у него в глотке и вместе с пылью мешала думать. Но он не видел квартиру — он ничего не видел. Он не мог пошевелиться. Был и другой запах — запах гари. Затем Дима вспомнил, что произошло, и от этого воспоминания окончательно пришел в себя. Его охватила злоба на самого себя за то, что он допустил такую глупую ошибку. Нет, хватит, теперь будем делать все по правилам. Все по очереди. Дима пошевелил пальцами ног, затем пальцами рук. Из носа текла кровь: он чувствовал на лице теплую липкую жидкость, во рту стоял металлический привкус. Дима был в ловушке, он был похоронен заживо.

— Мне надо выбраться отсюда, — произнес он вслух. Собрав последние силы, Дима позвал на помощь, но, очевидно, его никто не слышал. Он попытался вытянуть ноги и при этом обнаружил, что может двигать головой. Но затем поморщился от новой боли — в бедре и левой руке. В его рабочей руке. Ну что ж, он может неплохо стрелять и правой. Нужно думать о хорошем. Это единственный выход. От негатива никакого толку.

Соломон, очевидно, знал, что они придут. Знал, что они ищут бомбу и что у них есть навигатор, чтобы отслеживать сигнал. Диму снова захлестнула ярость, и он рванулся вверх. На этот раз что-то подалось, и облако штукатурки заставило его закашляться. В груди горело.

Доски или балки, лежавшие сверху, приподнялись, и луч света, упавший прямо на лицо, ослепил Диму.

— Мать твою!.. Он здесь! — воскликнул Кролль. Дима уставился на друга, похожего на призрак — не только из-за царившей вокруг темноты, но и из-за слоя белой пыли, покрывавшей его лицо.

— Ты какого хрена это сделал, а? Хотел нас всех убить?

— Давай-ка вытаскивай меня отсюда, ладно?

С улицы доносился вой пожарных сирен. Этот звук придал Диме сил. Кролль и Владимир извлекли его из «могилы» и помогли встать на ноги. Ноги были как желе.

Этому могло быть только одно объяснение. Россен.

Форт-Дональдсон, США

Джеки Дуглис не понадобилось много времени на то, чтобы понять: молодой человек, лежащий на полу, нуждается в ее помощи. Во-первых, он страдал от обезвоживания — это было ясно по цвету его лица и желтоватым белкам глаз. И еще она видела, что он уже давно ничего не ел. Для нее было важно только это, а не то, что он якобы кого-то там убил; для нее человек был невиновен, пока его вина не доказана в Суде.

Старший охранник Хэлберри разозлил ее еще больше, называя малышкой. Конечно, он был в два раза старше и годился ей в отцы, но сейчас двадцать первый век, и она не собиралась никому спускать подобное.

В конце концов они пришли к компромиссу: задержанного переводят в лазарет для наблюдения и лечения обезвоживания. Но только в наручниках. Это не обсуждалось, и Джеки пришлось согласиться: она понимала, что ничего не знает о заключенном и что спорить с охраной бесполезно. Однако жизнь в медицинском центре базы Дональдсон внезапно стала гораздо более интересной.

Наконец Джеки выгнала всех охранников, и они с солдатом остались вдвоем. Она тщательно осмотрела пациента. Вдруг он заговорил:

— Доктор Дуглис.

Джеки еще не привыкла к такому обращению, но звучало это здорово. Она взглянула на молодого человека по имени Блэкберн и улыбнулась. Он оживился:

— Вы улыбнулись.

— Ну да.

Она улыбнулась снова.

— Спасибо, — произнес сержант. — Я уже не думал, что когда-нибудь увижу такую улыбку.

Четыре часа спустя Джеки неохотно вышла, оставив солдата на попечении ночной медсестры; голова у нее шла кругом от услышанного. Она легла спать, но не могла заснуть: ее преследовали мысли об атомных бомбах в чемодане, о русских спецназовцах и иранских террористах. Два часа спустя, так и не уснув, Джеки решила позвонить отцу.

— Простите, милая моя, но его комитет будет заседать всю ночь, — произнесла личный помощник сенатора Джозефа М. Дуглиса Шейла Перкис, также известная под именем Бронежилет, потому что никто не мог добраться до сенатора, минуя ее. Значит, она теперь принимает звонки и на его личный номер… Ну ничего, Джеки с этим разберется.

Она отправила отцу письмо по электронной почте с просьбой позвонить. Срочно!

Две секунды спустя он позвонил:

— Дорогая, с тобой все в порядке?

Возблагодарив Бога за увлечение отца смартфоном, Джеки передала ему историю сержанта Блэкберна.

— Не хочу тебя обидеть, доченька, но на свете полно людей, которые рассказывают подобные сказки. Особенно солдаты из горячих точек — у них часто сносит крышу.

— Тогда я звоню в «Нью-Йорк таймс» и говорю: «Дочь члена сенатского комитета по безопасности обнаруживает террористическую угрозу в Нью-Йорке, но отец не желает ее выслушать». Коряво, конечно, но я думаю, они придумают хороший заголовок.

Помощник прикоснулся к локтю Джо Дуглиса. Нужно было возвращаться к работе. Он тяжело вздохнул — спорить бесполезно. Она всегда была упряма как бык, даже хуже матери.

— Предоставь это дело мне, ладно, дочка?

— Ты мне обещаешь?

— Обещаю.

— Прямо сейчас?

— Я же сказал, что обещаю.

Когда на следующее утро Джеки Дуглис приехала на работу, сержанта Генри Блэкберна в лазарете не оказалось. Она смогла узнать лишь то, что за ним без предупреждения прилетела группа спецагентов и увезла его. В неизвестном направлении.

Париж

На этот раз машину вел Дима, а Кролль и Владимир пытались удержаться в вертикальном положении. Машина летела по парижским улицам, задевая другие автомобили, делая резкие повороты; Дима почти не касался тормозов. Он не знал наверняка, живет ли Россен по старому адресу, и сомневался, что тот сейчас дома.

Допустим, Тимофеев мог информировать Соломона, но Россен?

Соломон был его лучшим учеником — лучшим за всю его жизнь. Он как губка впитывал все, чему мог его научить Дима, словно уже давно все знал и просто нуждался в небольшом напоминании. У него был готов ответ еще прежде, чем Дима успевал закончить вопрос, он схватывал все с первого раза, без всяких упражнений. Он действовал ножом, кулаками и ногами с большей точностью и силой, чем любой другой курсант. Он справлялся с любой задачей, предложенной Димой, с легкостью, унижавшей учителя. Не раз у Димы возникало чувство, будто Соломон может читать его мысли и предсказывать его действия. И сейчас оно возникло опять. Соломон всегда на шаг опережал противника.

Дима резко затормозил около фургона Россена. Машина еще не успела остановиться, а он уже выскочил на дорогу, рванул дверцу фургона и вытащил Россена наружу. Прежде чем француз рухнул на асфальт, Дима приставил к его горлу нож. Россен выпучил глаза. Дима быстро заглянул внутрь фургона. Салон был заставлен чемоданами.

— Должен тебе сообщить, что твой рейс только что отменили.

— Дима, пожалуйста, отпусти меня. Я… я не понимаю…

Дима сжал горло француза одной рукой, а другой покрепче ухватил нож.

— Не понимаешь, почему мы еще живы?

Дима едва сдерживался, чтобы не вонзить нож в горло Россену, но на сегодня было достаточно ошибок. Однако Россену надо было побыстрее дать понять, что дело серьезно. Дима отвел нож от его горла и срезал мочку уха.

Россен взвизгнул, как свинья, и продолжал верещать до тех пор, пока Дима не приставил нож к его губам, а острие не просунул в ноздрю.

— Где он, говори — БЫСТРО!

Слюна, стекавшая из уголка рта Россена, смешивалась с потоком крови, хлеставшим из раненого уха.

— Едет в аэропорт. Он собирается в Нью-Йорк.

— А как же Париж? Он взорвет Биржу?

Россен покачал головой:

— Биржа под усиленной охраной. Их предупредили.

— А бомбы? Их уже перевезли?

Россен кивнул, затем помотал головой:

— Я не знаю. Я не…

— Каким рейсом он летит?

— Компания «Атлантис» — это там, где только бизнес-класс…

— А откуда мне знать, что ты опять не лжешь?

Дима снова приставил нож к уху Россена.

— Он сам мне сказал. Сказал, что вылет в семь утра.

Кролль уже звонил Оморовой, чтобы проверить информацию.

— Под каким именем?

— Не знаю. Это истинная правда, Богом клянусь.

Дима приблизил к нему лицо:

— И последний вопрос: зачем?

Россен сглотнул ком в горле; по лицу его текли слезы, смешиваясь со слюной и кровью.

— Пожалуйста, не убивай меня! Он меня заставил. Дима, ты же знаешь, как он может. Я не мог отказаться. Ты же понимаешь, Дима! Ты меня знаешь. Я не гожусь для такой работы. Наружное наблюдение — это пожалуйста…

Усилием воли Дима поборол желание вонзить нож в горло французу и покончить с ним навсегда — это могло вызвать только новые проблемы. Он выпустил Россена, и тот повалился на асфальт. Дима посмотрел на свои часы — они остановились после взрыва. Сорвал часы с руки Россена. Пять пятнадцать. У них остался час сорок пять минут.

Он повернулся к Кроллю, который разговаривал по телефону.

— Тебе нужен список пассажиров? — спросил тот.

— Нет времени. Разберись здесь. Возьми его ноутбук, вытряси из него все. Допроси эту тварь как следует. Если откажется отвечать, убей. Я еду в аэропорт.

— Тебе не пройти мимо охраны.

— Возьму с собой Булганова. Я знал, что он нам пригодится.

— Это еще что такое? — скривился Булганов при виде побитого «ситроена».

Его только что вытащили из постели после трехчасового сна, и настроение у него было отвратительное.

— Это то, на чем ездят простые смертные. Залезай.

По дороге Дима рассказал ему о последних событиях.

— А я тебе зачем?

Очевидно, за ночь жажда приключений у олигарха несколько ослабла.

— Помашешь своим волшебным паспортом перед охранниками. Он сидит в ВИП-зале ожидания на рейс «Атлантиса», но если его там нет, найдем его у выхода к самолету.

— Но у меня нет билета.

— Уже есть. Оморова все устроила. Плюс один телохранитель. Только мы никуда не полетим.

Дима позаимствовал кое-что из гардероба Булганова. Даже в компании знаменитого олигарха он не мог войти в аэропорт в одежде, покрытой штукатуркой и кровью Россена.

— А ты уже придумал, как его задержать?

— У них в этих залах ожидания еще подают металлические вилки и ножи? Иначе мне придется отобрать оружие у охранника.

— Мы навсегда испортим мою репутацию.

— Ну и что? Мы же русские. Мы всегда были, есть и будем плохими парнями.

Министерство внутренней безопасности США, Нью-Йорк

Последним, что помнил Блэкберн, была улыбка Джеки. Он цеплялся за это воспоминание как за спасательный круг, который не давал ему утонуть в океане беспамятства. После улыбки перед ним мелькали чьи-то лица. А потом пустота — и чувство, что его куда-то везут, сначала на носилках, потом, видимо, на самолете, потому что у него заложило уши. Очнулся он, одуревший от снотворного, в кресле на колесиках, в поднимающемся лифте. До него доносился шум машин, автомобильные гудки, рев моторов — он был в большом городе.

Кто-то ударил его по щеке. Не сильно, но достаточно враждебно. Однако он уже привык к враждебности окружающих, она больше не трогала его. Блэкберн слышал песню. Это было послание от Димы. Русский действовал. «Он хотел, чтобы я знал».

В комнате были окна, но в нижней их части стояли матовые стекла. Две флуоресцентные лампы испускали желтоватый свет, придававший серо-зеленым стенам тошнотворный оттенок. Сильно пахло табачным пеплом.

— Итак, Генри. Как долетел?

Блэкберн попытался сфокусировать взгляд на сидевшем перед ним человеке. Седые, коротко стриженные волосы, щетина на подбородке. Толстая шея, широкие плечи. Сложен, как капитан футбольной команды.

— Сколько сейчас времени?

— Прекрасно. Рад видеть, что ты уже способен соображать. Третий час ночи. Добро пожаловать в Большое Яблоко.

Он наклонился к Блэкберну:

— Я агент Уистлер из министерства внутренней безопасности. Насколько я понимаю, тебе взбрело в голову, что кто-то собирается взорвать атомную бомбу в самом знаменитом городе мира.

Блэкберн не ответил.

— Восемь часов назад мне позвонили и сообщили, что один морпех, сидящий в тюрьме на базе Дональдсон за убийство командира, вбил себе в голову идиотскую мысль. И знаешь, кто мне об этом сообщил? Ни больше ни меньше как сенатор. Хорошо иметь связи наверху, Генри.

— Я об этом ничего не знаю.

— А это очень важно, потому что мы ни за что не стали бы тратить доллары налогоплательщиков на перевозку тебя в Нью-Йорк, если бы не просьба сенатора. Ну а теперь, раз уж ты здесь, можем от нечего делать выслушать твою историю.

Блэкберну казалось, что с каждым разом его рассказ звучал все менее убедительно. Террорист, бывший агент ЦРУ, переметнувшийся на сторону врагов, одержимый идеей уничтожения Запада, одновременные ядерные взрывы в Париже и Нью-Йорке плюс вся информация, известная Диме и Блэкберну, — карты в хранилище, последнее слово Башира, история Соломона… Пока он говорил, Уистлер не отрываясь смотрел в окно. Через верхнее, прозрачное стекло в комнату проникали первые лучи утреннего солнца. Потный лоб агента блестел. Блэкберн не мог понять, слушает он или нет. Скорее всего, он просто выполнял положенные по инструкции действия, потому что кто-то приказал ему. Когда Блэкберн закончил, Уистлер повернулся к нему:

— Итак, из всего этого я понял вот что. Поправь меня, если я сверну с лыжни. В каком-то банке в Тегеране ты видел две карты: Парижа и Нью-Йорка. На карте Парижа прямо над зданием Биржи стоял жирный крест.

— Оно было обведено маркером.

— Не важно. И на карте Нью-Йорка тоже был кружок, на Таймс-сквер. Какие-нибудь даты, время было?

— Две бомбы в один день — для создания максимального хаоса. Как одиннадцатого сентября.

— Это твои домыслы.

— Так сказал Дима.

— А он что, Господь Бог? Может, он все сочинил про этого негодяя-террориста. Это тебе не комиксы, а ты уж точно не Супермен, Блэкберн.

— Я видел, как он отрезал голову американскому солдату. Я видел его лицо, его глаза. И того же человека я увидел выходящим из здания тегеранского банка с чемоданом с бомбами.

Уистлер опустил взгляд, рассмотрел свой сломанный ноготь, затем оторвал его.

— Да уж, интересная сказочка, сынок. И этот твой русский приятель, Дима. Зачем ты его прикрываешь, а?

— Я никого не прикрываю.

— Ты убил своего командира, чтобы спасти его шкуру. Я называю это «прикрывать».

Блэкберн почувствовал, что терпение его кончается.

— Слушайте, Уистлер, а почему вы все, ребята, прикрываете Соломона?

Уистлер резко обернулся, с отвращением скривив губы:

— Сынок, здесь я задаю вопросы.

— Значит, у меня больше нет ответов. Почему никто не пойдет и не разузнает про этого Соломона? Неужели, раз он агент ЦРУ, его теперь нельзя пальцем тронуть?

— Сынок…

— Я тебе не «сынок», мать твою!..

— Соломон — ценный агент ЦРУ, работающий под глубоким прикрытием. Не может быть и речи…

— Ты так будешь объясняться перед своим сенатором, когда на Уолл-стрит рванет бомба? «Сэр, об этом не могло быть и речи, поэтому мы ничего не стали, мать вашу, проверять!»

Вспышка гнева лишила Блэкберна последних сил, но он не сводил взгляда с Уистлера. Ему нужно убедить их. Он обязан сделать это ради Димы. Ради себя самого.

Париж

Димина манера вести машину стоила Булганову немалого количества нервных клеток, зато он окончательно проснулся к тому моменту, когда они подъехали к ВИП-парковке. Два могучих охранника хотели было прогнать их, но паспорт и ВИП-карта Булганова сделали свое дело.

— Pardon, monsieur.[22]

— Они просто стараются делать свою работу, — вздохнул Булганов.

— Все мы стараемся, — буркнул Дима.

Служащий компании «Атлантис» ждал их с билетами.

— Начало посадки через двадцать минут. У вас есть багаж?

— Мы путешествуем налегке.

Дима велел Булганову держаться сзади. Он должен был сделать это в одиночку, и отвлекаться было нельзя. Сердце его глухо стучало. Он чувствовал себя как Франкенштейн, собирающийся встретиться со своим чудовищным творением. Зал ожидания был уставлен серыми кожаными диванами и стеклянными столиками. Гораздо скромнее, чем в пентхаусе Булганова, но это все-таки Франция, а не Россия. В зале находилось примерно двадцать пассажиров, большинство — мужчины, одни склонились над ноутбуками, другие стояли у компьютерных терминалов, некоторые говорили по телефону, кое-кто просто сидел в комфортабельном кресле. И все это в пять утра. «Когда эти люди спят? — подумал Дима. — А когда я в последний раз спал?»

Дима осмотрел зал, методично исключая каждого человека по очереди, пока не дошел до того, кто сидел дальше всех от двери. Лицо его скрывала «Уолл-стрит джорнэл», но было что-то в его руках и фигуре, что навсегда отпечаталось в памяти Димы. Когда Дима подошел ближе, газета опустилась. Они взглянули друг на друга впервые за последние двадцать лет.

Удивительно, но он выглядел довольно молодо. Возможно, работа пластического хирурга. Волосы, разделенные пробором, были немного длиннее, чем раньше, и, как и брови, все еще оставались черными как смоль. Сквозь кожу щек проступали кровеносные сосуды, белки глаз были розоватыми, налитыми кровью. На нем был костюм, сшитый на заказ, белая рубашка наполовину расстегнута — такая одежда скорее подходила для плейбоя, чем для террориста, пылающего ненавистью к Западу.

Соломон пристально взглянул на Диму из-под полуопущенных век и слегка приподнял одну бровь, как будто увидел очередного надоедливого пассажира, жаждущего поболтать, а не человека, сделавшего из него машину-убийцу.

Соломон заговорил первым:

— Ты все никак не успокоишься, да?

Дима ощутил странную смесь ненависти и нежности. Трудно окончательно избавиться от дружеских чувств к человеку, с которым когда-то был так близок. Однако, судя по выражению лица Соломона, это чувство не было взаимным.

— Ты же меня знаешь. — Дима кивнул в сторону — на богатых людей, ожидавших дорогостоящего рейса. — Похоже, у тебя все в порядке. Ты к этому стремился?

Соломон отвел взгляд:

— Вряд ли ты, Маяковский, способен понять, к чему я стремлюсь.

— Разумеется, не способен, поскольку я не маньяк.

Соломон устало пожал плечами:

— Равновесие в мире нарушено. Что-то должно погибнуть.

Он аккуратно свернул газету и положил ее на столик. Затем сплел пальцы. Все его движения были точными, как у робота. «Именно так, — подумал Дима, — это робот, машина в человеческом теле».

Соломон натянуто улыбнулся:

— Когда я узнал, что ты идешь по моим следам, меня это позабавило. Я о тебе не вспоминал с… даже не знаю, сколько лет. Поэтому решил собрать о тебе кое-какие сведения.

По громкой связи объявили о начале посадки на нью-йоркский рейс компании «Атлантис».

Дима наконец обрел дар речи:

— Нечего там собирать.

Соломон приподнял брови:

— Да, правда, ты совсем опустился, несмотря на то что бросил пить — или уже опять начал? Но есть много такого, о чем ты забыл рассказать мне, Дима, в ту пору, когда я был твоим прилежным учеником. Например, я бы никогда не подумал, что в молодости ты любил одну женщину и что она даже родила тебе сына. — Соломон снова изогнул губы в усмешке. — Так что ты почти семейный человек. Как трогательно! Жаль, что ты никогда его не видел. Как тебе известно, он работает на Бирже. Симпатичный парень, похож на тебя.

Сердце Димы колотилось как бешеное, едва не выпрыгивало из груди.

— Тимофеев мертв. Я его убил. Кафаров — тоже. Все кончено. Ты остался один.

Соломон ухмыльнулся:

— Ты забыл, Дима. Я всегда работал один.

— В Париже у тебя ничего не получилось. Думаешь, в Нью-Йорке повезет больше?

Соломон нахмурился в раздражении, глаза его сверкнули.

— Что значит — не получилось? У меня всегда все получается. Неужели ты и об этом забыл?

Глаза Соломона походили на два колодца, наполненные ядовитой черной водой.

— Знаешь, о чем я больше всего сожалею? О том, что не устроил так, чтобы срубить эту безмозглую голову с твоих старых сутулых плеч замечательным острым лезвием. Так приятно было бы посмотреть, как ты подыхаешь.

Он начал подниматься. Дима бросился вперед и двумя руками схватил его за горло. Железные пальцы Соломона сомкнулись на его запястьях. Тут же завыла сирена, и словно из ниоткуда возникли пять или шесть человек охраны. Четверо из них оторвали Диму от Соломона и заставили его лечь на пол.

Соломон поправил костюм и повернулся к выходу, куда уже спешили остальные пассажиры, испуганные потасовкой. Но помедлил, опустился к Диме и прошептал ему на ухо:

— Бедный старый Маяковский. Вечно ты лезешь туда, куда не надо. Сейчас тебе следовало бы быть в здании Биржи, спасать своего сына. — Он взглянул на часы. — Как жаль, что ты его так и не увидишь. В десять тридцать… — он щелкнул пальцами, — прощай, Париж.

Нью-Йорк

Прошло двадцать минут с того момента, как Уистлер позвонил в Лэнгли, но пока ничего не добился. Служащий ЦРУ, отвечавший за связи с министерством внутренней безопасности, видимо, заболел, а заместителя у него не было.

— Вот вам и сотрудничество между агентствами, — пробурчал Уистлер, обращаясь к Вивальди, чья музыка играла в телефоне.

Человек, который в конце концов взял трубку, вынужден был куда-то уйти и дважды проверить допуск Уистлера и лишь затем связал его с подразделением под названием Отдел регистрации иностранных агентов. Уистлер попросил женщину с сонным голосом по имени Шерил раздобыть любую информацию об агенте с кодовым именем Соломон, но та ответила, что информация «в настоящее время» недоступна.

— А когда она будет доступна, Шерил?

Женщина фыркнула:

— Думаю, что никогда. У вас нет допуска, дорогой мой.

Уистлеру надоело, что его гоняют туда-сюда. Блэкберн бросил ему вызов. А как, действительно, будет он оправдываться перед начальством, если выяснится, что в рассказе солдата что-то есть? Как он будет чувствовать себя в случае, если окажется виноватым в трагедии? Он часто думал о тех людях, которые решили не проверять подозрительных пассажиров, направивших потом самолеты в небоскребы. Неужели он поступил бы так же на их месте? И как они живут после этого?

Поэтому Уистлер совершил поступок, за который ему предстояло получить выговор. Он позвонил в офис Джозефа Дуглиса и попросил к телефону сенатора. К его изумлению, его сразу же соединили.

— Сэр, я тот агент, которому поручили разобраться в деле сержанта Блэкберна.

— Очень рад вас слышать, агент Уистлер. Чем я могу вам помочь?

Уистлер кратко рассказал о своих затруднениях, и сенатор пообещал немедленно все уладить. Три минуты спустя запищал телефон. Это был заместитель главы министерства внутренней безопасности, человек, которого Уистлер даже никогда не видел.

— Уистлер, чего вы добиваетесь — чтобы вас уволили?

— Сэр, я предпочитаю быть уволенным за то, что пытался найти ответ, чем за то, что не стал задавать вопросов.

Прошло полчаса. Уистлер принес Блэкберну кофе:

— Я хочу, чтобы ты знал: из-за тебя я поставил под угрозу свою карьеру.

Блэкберн не ответил. Он был поглощен своей первой чашкой кофе после ареста в Ираке.

Прошло еще полчаса, и в помещении появились три незнакомых Уистлеру человека в сопровождении его непосредственного начальника Дамфри, красного от ярости, в костюме для гольфа. На лицах троих агентов застыло одинаковое угрюмое выражение. Невысокий лысый человек нес альбом с фотографиями.

— Ладно. Давайте.

— Молитесь, чтобы из этого что-нибудь вышло, Уистлер, иначе вам конец, — прошептал Дамфри.

Париж

— Ладно, хорошо, хорошо. Погодите минутку, господа.

Булганов оказался в таком унизительном положении, в котором ему еще никогда не приходилось бывать.

— Господа, я прошу прощения. Мы русские. Мы люди возбудимые. Когда мы ссоримся — это бывает ужасно. Слава богу, никто не был вооружен — благодаря превосходной охране аэропорта. Если хотите, я сам позвоню министру внутренних дел и принесу извинения прямо сейчас.

Намек на наличие связей в верхах оказал действие на охранников. Но офицер Жиро, начальник службы безопасности аэропорта имени Шарля де Голля, не собирался уступать какому-то русскому олигарху, сыпавшему деньгами направо и налево.

Жиро отвернулся от Булганова и внимательно присмотрелся к Диме. Этот человек выглядел подозрительно. В волосах у него виднелась цементная пыль. От него слабо пахло мочой. Жиро просмотрел иранский паспорт, слушая сбивчивые объяснения Булганова о том, что его «телохранитель» — беженец, противник режима. Но это его не убедило. А кроме того, ему все казалось, что он где-то видел это лицо. Нужно проверить.

Дима мысленно проклинал себя за дурацкое нападение на Соломона. Еще одна ошибка. Он стареет, теряет форму. Но последние слова Соломона совершенно лишили его способности нормально соображать.

Этот человек никогда бы не отказался от попытки взорвать Биржу из-за усиленной охраны. Соломон никогда не отступал. Либо он установил бомбу еще до получения сигнала тревоги, либо проник туда под видом охранника.

Булганов все еще пытался вызволить Диму:

— Послушайте меня, если вы сейчас сделаете исключение для моего человека и выпустите его, я буду перед вами в неоплатном долгу…

Но Жиро не слушал. Он смотрел на фотоснимок, появившийся на экране его айфона. Внезапно он приподнял брови:

— Дмитрий Маяковский. Вы пройдете с нами.

Нью-Йорк

Человека, отвечавшего за сохранность папки с фотографиями, звали Гордон, он работал в нью-йоркском офисе ЦРУ. Он был ниже ростом и плотнее Уистлера, но прямо-таки излучал превосходство — типичный бюрократ из Лэнгли.

— Джентльмены, прошу вас отойти от стола, когда я открою папку, спасибо. Это совершенно секретные материалы. Мне нет необходимости вам напоминать, что, показывая фото тайных агентов ЦРУ уголовному преступнику, мы оказались в совершенно беспрецедентной ситуации.

Уистлер услышал, как его босс, прежде чем повиноваться, негодующе фыркнул.

Гордон положил папку на стол перед Блэкберном. Все смотрели, как он переворачивает страницы. В папке было пятьдесят снимков. Блэкберн не спешил. Несмотря на кофе, он еще не окончательно пришел в себя после сильнодействующего снотворного, и веки его все время опускались. Он вспоминал человека в тюрбане, обезглавившего Харкера. Он вспоминал лицо на экране в подвале банка. Соломон, имя, которое произнес умирающий Аль-Башир. Блэк переворачивал страницы, рассматривая лица.

Один из агентов министерства вздохнул и посмотрел на часы. Но Блэкберн не собирался торопиться. Он обязан был докопаться до правды, даже если это окажется его последним полезным поступком в этой жизни.

Париж

Девять тридцать. Они надели на Диму наручники и посадили его на заднее сиденье «рено», между двумя сотрудниками охраны аэропорта. Третий офицер сел впереди, рядом с водителем. Солнце уже взошло. В сторону города тянулась вереница машин. Спешащие на работу люди неохотно уступали дорогу при звуке сирены. Дима закрыл глаза — это помогало ему сконцентрироваться. Осталось меньше часа. Соломон все-таки пронес в здание бомбу — или это сделали его люди. Она могла находиться где угодно. Наверняка ее замаскировали под… подо что? Под какую-то посылку — контейнер, коробку. Что-то такое, что приносят туда каждый день.

Может быть, Россену известно больше? Если так, Кролль это выяснит. А этот фургон «Карготрак», — может, на нем бомбу доставили на Биржу? Бернар, Сико, Рамон. Что им известно?

Они направлялись к центру города. Показалась Эйфелева башня, затем машина обогнула Триумфальную арку, петляя между автомобилями. Водитель явно развлекался. Один из охранников, сидевших рядом с Димой, велел ему сбавить скорость, но тот не обратил внимания. Дима сидел неподвижно, не жаловался, не протестовал. Трудно оставаться настороже, когда пленник не сопротивляется. Он собирал силы для броска, ждал подходящего момента. Никто из пассажиров не пристегивал ремни. Это хорошо. Дима заметил у водителя пистолет в наплечной кобуре. Взглянул на дорогу — они приближались к очередной машине. Ему необходимо столкновение. Перед ними ехал грузовик со строительными материалами. Дима сделал глубокий вдох и постарался вложить все силы в удар. Он оттолкнулся ногами, скованными руками обхватил водителя за горло и, упершись коленом в спинку сиденья, принялся душить человека цепью, соединявшей наручники. Голова водителя запрокинулась, он выпустил руль. Двое сидевших по сторонам охранников вцепились в Диму, но было поздно: «рено» врезался в грузовик.

Скрежет металла заглушил хлопок — надулись подушки безопасности, намертво припечатавшие водителя и офицера к сиденьям. Диму от удара защитила спинка водительского кресла. Когда несколько секунд спустя подушки сдулись, водитель, обмякнув, повалился вперед. Но могучим охранникам, которые к тому же не были пристегнуты, не повезло. Того, что сидел справа от Димы, швырнуло вперед, и, подмяв под себя офицера, он проломил головой лобовое стекло. Дима выпустил горло водителя, выхватил из его кобуры пистолет, одновременно сняв предохранитель, и выстрелил ему в бок. Охранник слева от него был в сознании и уже готовился стрелять. Выхода не было. Дима выпустил пулю ему в висок, и кровь забрызгала салон. Дима ощупал его карманы, нашел ключи от наручников и удостоверение охранника — полезная вещь. Он перегнулся через труп, открыл дверцу, выпихнул мертвого на асфальт и выкарабкался сам. Какой-то пешеход с разинутым ртом смотрел на эту сцену. Дима махнул пистолетом, зажатым в одной руке, и ключами.