Критика практического разума

§ 7. ОСНОВНОЙ ЗАКОН ЧИСТОГО ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА

Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодатель­ства (IV, ч. 1, стр. 329, 347).

[ПОЗНАВАЕМОСТЬ ЗАКОНА ЧИСТОГО УМОПОСТИГАЕМОГО МИРА]

Моральный [...] закон дает нам хотя и не надежду, но факт, безусловно необъяснимый из каких бы то ни было данных чувственно воспринимаемого мира и из всей сфе­ры применения нашего теоретического разума; этот факт указывает нам на чистый умопостигаемый мир, более того, положительно определяет этот мир и позволяет нам нечто познать о нем, а именно некий закон.

Этот закон должен дать чувственно воспринимаемому миру как чувственной природе (что касается разумных существ) форму умопостигаемого мира, т. е. сверхчувст­венной природъц не нанося ущерба механизму чувственно воспринимаемого мира.

[СВЕРХЧУВСТВЕННАЯ ПРИРОДА ПОДЧИНЕНА АВТОНОМИИ ЧИСТОГО ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА]

[...] Сверхчувственная природа, насколько мы можем составить себе понятие о ней, есть не что иное, как при­рода, подчиненная автономии чистого практического ра­зума. А закон этой автономии есть моральный закон, ко­торый, следовательно, есть основной закон сверхчувствен­ной природы и чистого умопостигаемого мира, подобие которого должно существовать в чувственно воспринимае­мом мире, но так, чтобы в то же время не наносить ущер­ба законам этого мира (IV, ч. 1, стр. 362.—363).

[ОБЪЕКТИВНОСТЬ МОРАЛЬНОГО ЗАКОНА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДОКАЗАНА, И ВСЕ ЖЕ ОНА НЕСОМНЕННА]

[...] Объективная реальность морального закона не мо­жет быть доказана никакой дедукцией и никакими уси­лиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума; следовательно, если хотят отка­заться и от аподиктической достоверности, эта реальность не может быть подтверждена опытом, значит, не может быть доказана a posteriori, и все же она сама по себе не­сомненна (IV, ч. 1, стр. 367).

[АПРИОРНЫМ ОСНОВАНИЕМ ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ФОРМАЛЬНЫЙ ЗАКОН]

[...] Только формальный закон, т. е. не предписываю­щий разуму ничего, кроме формы его всеобщего законода­тельства в качестве высшего условия максим, может быть a priori определяющим основанием практического разума (IV, ч. 1, стр. 387).

[ЛЕГАЛЬНОСТЬ И МОРАЛЬНОСТЬ]

[...] Понятие долга объективно требует в поступке со­ответствия с законом в максиме поступка, а субъектив­но — уважения к закону как единственного способа опре- 1 деления воли этим законом. На этом основывается разли­чие между сознанием поступать сообразно с долгом и со­знанием поступать из чувства долга, т. е. из уважения к закону; причем первое (легальность) было бы возможно и в том случае, если бы определяющими основаниями воли были одни только склонности, а второе — (мораль­ность), — моральную ценность должно усматривать толь­ко в том, что поступок совершают из чувства долга, т, е. только ради закона (IV, ч. 1. стр. 407).

[ДОЛГ И ЛИЧНОСТЬ]

Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ни­чего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь под­чинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пу­гало бы; ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли может сни­скать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение); пе­ред тобой замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали, — где же твой достойный тебя источник и где корни твоего благородного происхож­дения, гордо отвергающего всякое родство со склонностя­ми, и откуда возникают необходимые условия того досто­инства, которое только люди могут дать себе?

Это может быть только то, что возвышает человека над самим собой (как частью чувственно воспринимаемого мира), что связывает его с порядком вещей, единственно который рассудок может мыслить и которому вместе с тем подчинен весь чувственно воспринимаемый мир, а с ним эмпирически определяемое существование человека во времени и совокупность всех целей (что может соответ­ствовать только такому безусловному практическому за­кону, как моральный). Это не что иное, как личность, т. е. свобода и независимость от механизма всей природы, рас­сматриваемая вместе с тем как способность существа, ко­торое подчинено особым, а именно данным собственным разумом чистым практическим законам; следовательно, лицо как принадлежащее чувственно воспринимаемому миру подчинено собственной личности, поскольку оно при­надлежит и к умопостигаемому миру; поэтому не следует удивляться, если человек как принадлежащий к обоим мирам должен смотреть на собственное существо по отно­шению к своему второму и высшему назначению только с почтением, а на законы его — с величайшим уважением.

[ИДЕЯ ЛИЧНОСТИ]

Моральный закон свят (ненарушим). Человек, правда, не так уж свят, но человечество в его лице должно быть для него святым. Во всем сотворенном все что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство; только человек, а с ним каждое разумное су­щество есть цель сама по себе. Именно он субъект мораль-

його закона, который свят в силу автономии своей свобо­ды. Именно поэтому каждая воля, даже собственная воля каждого лица, направленная на него самого, ограничена условием согласия ее с автономией разумного существа, а именно не подчиняться никакой цели, которая была бы невозможна по закону, какой мог бы возникнуть из воли самого подвергающегося действию субъекта; следователь­но, обращаться с этим субъектом следует не только как с средством, но и как с целью. Это условие мы справедливо приписываем даже божественной воле по отношению к разумным существам в мире как его творениям, так как оно основывается на личности их, единственно из-за кото­рой они и суть цели сами по себе.

Эта внушающая уважение идея личности, показыва­ющая нам возвышенный характер нашей природы (по ее назначению), позволяет нам вместе с тем замечать от­сутствие соразмерности нашего поведения с этой идеей и тем самым.сокрушает самомнение; она естественна и лег­ко понятна даже самому обыденному человеческому ра­зуму. Не замечал ли иногда каждый даже умеренно чест­ный человек, что он отказывался от вообще-то невинной лжи, благодаря которой он мог бы или сам выпутаться из трудного положения, или же принести пользу любимому и весьма достойному другу, только для того, чтобы не стать презренным в своих собственных глазах? Не под­держивает ли честного человека в огромном несчастье, ко­торого он мог бы избежать, если бы только мог пренебречь своим долгом, сознание того, что в своем лице он сохранил достоинство человечества и оказал ему честь и что у него нет основания стыдиться себя и бояться внутреннего взо­ра самоиспытания? Это утешение не счастье и даже не малейшая доля его. Действительно, никто не станет же­лать, чтобы представился случай для этого или чтобы жить при таких обстоятельствах. Но человек живет и не хочет стать в собственных глазах недостойным жизни. Следовательно, это внутреннее успокоение лишь негативно в отношении всего, что жизнь может сделать приятным; но именно оно удерживает человека от опасности потерять свое собственное достоинство, после того как он совсем отказался от достоинства своего положения. Оно результат уважения не к жизни, а к чему-то совершенно другому, в сравнении и сопоставлении с чем жизнь со всеми ее

удовольствиями не имеет никакого значения. Человек жи­вет лишь из чувства долга, а не потому, что находит ка­кое-то удовольствие в жизни.

[ЧИСТЫЙ МОРАЛЬНЫЙ ЗАКОН — ВОЗВЫШЕННОСТЬ НАШЕГО СВЕРХЧУВСТВЕННОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ]

Таков истинный мотив чистого практического разума. Он не что иное, как сам чистый моральный закон, по­скольку он позволяет нам ощущать возвышенный харак­тер нашего собственного сверхчувственного существова­ния, и поскольку он в людях, сознающих также и свое чувственное существование и связанную с этим зависи­мость от их природы, на которую в этом отношении ока­зывается сильное патологическое воздействие, субъектив­но внушает уважение к их высшему назначению (IV, ч. 1, стр. 413-416).

[ЕСТЕСТВЕННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ПРИСУЩА ТОЛЬКО ЯВЛЕНИЮ, А СВОБОДА ПРИСУЩА ВЕЩИ В СЕБЕ]

Если [...] хотят приписывать свободу существу, чье существование определено во времени, то по крайней мере в этом отношении нельзя исключать его существование, стало быть и его поступки, из закона естественной необ­ходимости всех событий; это было бы равносильно предо­ставлению его слепой случайности. А так как этот закон неизбежно касается всякой причинности вещей, поскольку их существование определимо во времени, то если бы оно было тем способом, каким следовало бы представлять себе и существование этих вещей в себе, свободу следовало бы отбросить как никчемное и невозможное понятие. Следо­вательно, если хотят спасти ее, то не остается ничего дру­гого, как приписывать существование вещи, поскольку оно определимо во времени, значит, и причинность по закону естественной необходимости только явлению, а свободу — тому же самому существу как вещи в себе (IV, ч. 1, стр. 423-424).

[ЕСЛИ БЫ ПОСТУПКИ БЫЛИ ЧЕРЕЗ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВО ВРЕМЕНИ

ОПРЕДЕЛЕНИЯМИ ЧЕЛОВЕКА КАК ВЕЩИ САМОЙ ПО СЕБЕ,

СПАСТИ СВОБОДУ БЫЛО БЫ НЕЛЬЗЯ]

[...] Если бы поступки человека, поскольку они принад­лежат к его определениям во времени, были определени­ями человека не как явления, а как вещи самой по себе,

то свободу нельзя было бы спасти. Человек был бы марио­неткой или автоматом Вокансона, сделанным и заведен­ным высшим мастером всех искусных произведений; и хо­тя самосознание делало бы его мыслящим автоматом, но сознание этой спонтанности в нем, если считать ее сво­бодой, было бы лишь обманом, так как она может быть названа так только относительно, ибо хотя ближайшие причины, определяющие его движения, и длинный ряд этих причин, восходящих к своим определяющим причи­нам, внутренние, но последняя и высшая причина нахо­дится целиком в чужой власти (IV, ч. 1, стр. 430).

Если надо помочь науке, то следует вскрывать труд­ности и даже искать те, которые тайно ей мешают, ведь каждая из них вызывает к жизни средства,"которые нель­зя найти, не добиваясь приращения науки в объеме или в определенности, так что даже препятствия становятся средством, содействующим основательности науки. Если же трудности скрываются сознательно или устраняются только паллиативными средствами, то рано или поздно они превратятся в неизлечимый недуг, который разрушает науку, ввергая ее в полный скептицизм (IV, ч. 1. стр. 433).

[РЕАЛЬНОСТЬ ОБЪЕКТАМ ИДЕЙ ДАЕТ ЧИСТЫЙ ПРАКТИЧЕСКИЙ

РАЗУМ]

Для всякого применения разума к тому или другому предмету требуются чистые рассудочные понятия (катего­рии), без которых нельзя мыслить ни один предмет. Эти понятия могут быть использованы для теоретического при­менения разума, т. е. для такого рода познания; лишь в том случае, если под них подведено также созерцание (которое всегда чувственно), и, следовательно, только для того, чтобы посредством них представлять объект возмож­ного опыта. Но здесь именно идеи разума, которые не мо­гут быть даны в опыте, должно мыслить посредством ка­тегорий, чтобы познать этот объект. Однако дело идет здесь не о теоретическом познании этих идей, а только о том, что они вообще имеют объекты. Эту реальность дает чистый практический разум, и теоретическому разуму ни­чего не остается при этом, как только мыслить эти объек­ты посредством категорий, что, как мы уже ясно доказали, вполне возможно и без созерцания (чувственного или сверхчувственного), так как категории имеют свое место и происхождение в чистом рассудке исключительно как

способности мыслить независимо и до всякого созерцания и всегда обозначают лишь объект вообще, каким бы спо­собом он ни был нам дан (IV, ч. 1, стр. 470—471).

[С. ТЕЛЕОЛОГИЯ В ИСКУССТВЕ И В ОРГАНИЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ]

Наши рекомендации