В Берлине живет молодой поэт, Карл Грюн,чью «Книгустранствий» я на днях прочел— оченьхорошая вещь 265. Ноему, кажется, уже27 лет, и он мог бы поэтомуписать лучше

* Далее воспроизводится копияоригинала следующего шутливого текста: «Мы, Фридрих Энгельс, верховный поэт в бременском магистратском погребке и привиле­гированный бражник, объявляем ивозвещаем всем прошлым, настоящим, отсутствую­щим и будущим, что вы все ослы, ленивые твари, чахнущие от пустоты собственного существования, не пишущие мне канальи и так далее. Дано на конторской стойке в товремя, когда не было у нас похмелья. ФридрихЭнгельс». Рев.

434 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.

У него иногда очень удачные мысли, но часто отвратительная гегелевская риторика. Например, что это значит:

«Софокл — это высоконравственная Греция, давшая разбиться своим титаническим порывам о стену абсолютной необходимости. В Шекспире выявилось попятие абсолютного характера».

Позавчера вечером я изрядно нагрузился в винном погребке двумя бутылками пива и двумя с половиной бутылками рюдес-геймера 1794 года. Был в компании с моим издателем in spe * и различными филистерами. Вот образчик диспута с одним из сих филистеров на тему о бременской конституции. Я: В Бре­мене оппозиция правительству но настоящая, ибо она состоит из денежной аристократии, старейшин, сопротивляющихся чиновной аристократии, сенату. Он: Однако этого вы в сущ­ности не можете полиостью утверждать. Я: Почему нет? Он: Докажите свое утверждение. — Это здесь сходит за диспут! О филистеры, идите прочь, изучите греческий и тогда пожа­луйте обратно. Кто знает греческий, тот может диспутировать rite **. Но таких молодцов я до смерти задиспутирую шесте­рых сразу, хотя бы я был наполовину пьян, а они — трезвы. Эти люди не в состоянии и в течение трех секунд развивать ту или иную мысль с необходимой последовательностью; напро­тив, все у них идет толчками; достаточно дать им говорить лишь полчаса, задать им несколько как будто невинных вопро­сов, и они splendidamentc *** противоречат самим себе. Эти филистеры — отвратительно размеренные люди; я начал петь, и вот они единогласно решили наперекор мне, что они хотят сначала поесть и лишь потом петь. Тут они стали жрать устрицы, я же с досады курил, пил и орал, мало думая о них, пока не впал в блаженную дремоту. Я теперь чрезвычайный поставщик за­прещенных книг для Пруссии: 4 экземпляра бёрневского «Французоеда» ²⁸, «Парижские письма» ²⁰ его же, в 6 томах, «Пруссия и пруссачество» Венедея ^2М, строго запрещенная вещь, в 5 экземплярах, лежат у меня готовыми к отправке в Бармен. Оба последних тома «Парижских писем» я еще не про­чел, они великолепны. Там ужасно достается королю Оттону греческому; так, он говорит в одном месте:

«Будь я господом богом, я бы устроил чудесную штуку: я вызвал бы из могил в одну прекрасную ночь всех великих греков» ****.

И далее следует замечательное описание, как эти эллины, Перикл, Аристотель и прочие, прогуливаются по Афинам.

* Буквально: в надежде, здесь — предполагаемым. Ред. •* — по всем правилам. Ред. *** — блестяще. Ред. **•* Л. Берне. «Парижские письма». Письмо восемьдесят девятое. Ред.

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГГЕВЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г. 435

В это время приходит известие, что прибыл король Оттон. Все собираются в путь, Диоген зажигает свет в своем фонаре, и все торопятся в Пирей. Король Оттон сходит на берег и держит следующую речь:

«Эллины, посмотрите вверх. Небо украсилось баварскими националь­ными цветами». (Эта речь так хороша, что я должен ее списать целиком.) «Ведь Греция в древнейшие времена принадлежала Баварии. Пелазгп жили в Оденвальде, а Инах был родом из Ландсгута. Я приехал, чтобы осчастливить вас. Ваши демагоги, зачинщики волнений и газетные писаки привели вашу прекрасную страну на край гибели. Пагубная свобода пе­чати породила всеобщий хаос. Посмотрите только, как пыглядят масличные деревья. Я бы уже давно прибил к вам, но не moi- сделать этою раньше, ибо я еще не так давно существую па свете. Теперь вы — член Германского союза ", мои министры сообщат вам последние решения Союзною сейма ^1?. Я сумею блюсти права своей короны п сделать вас постепенно счастливыми. Для моего цивильного листа» (содержание короля в конституционном государстве) «вы будете мне давать ежегодно шесть миллионов пиастров, и я позволю вам заплатить мои долги» *.

Греки приходят в смущение, Диоген тычет королю свой фонарь в лицо, Гиппократ же посылает за шестью телегами чемерицы и т. д. и т. д. Вся эта ироническая вещица — шедевр едкой сатиры и написана божественным стилем. Тебе меньше нравится Берне, вероятно, оттого, что ты читаешь одно из его слабых и ранних произведений — «Описания Парижа» ^2во. Несравненно выше стоят «Страницы драматургии» ^24в, критиче­ские статьи, афоризмы, а особенно «Парижские письма» и изу­мительный «Французоед». Описание картинной галереи очень скучно, в этом ты прав. Но грация, геркулесовская сила, глу­бина чувства, убийственное остроумие «Французоеда» недося­гаемы. Мы, надеюсь, на пасху или еще осенью увидимся в Бар­мене, и тогда ты получишь иное представление об этом Берне. — То, что ты пишешь об истории дуэли Торстрика, расходится, конечно, с его сообщением, но, во всяком случае, больше всего неприятностей от этого имел он. Это славный парень, но у него сплошные крайности: то сильно пьян, то несколько педантичен.

Продолжение. Если ты думаешь, что немецкая литература постепенно заснула, то ты глубоко ошибаешься. Не воображай, что если ты, подобно страусу, спрятал от нее свою голову и не видишь ее, то она перестала существовать. Au contraire **, она недурно развивается; ты бы в этом убедился, если бы обращал на нее больше внимания и жил не в Пруссии, где про­изведения Гуцкова и других нуждаются в особом, редко предо­ставляемом разрешении. — Точно так же ты заблуждаешься,

* Л. Берне. «Парижские письма». Письмо восемьдесят девятое. Ред. ♦• — Напротив. Ред.