Рождение современной науки и основных методов научного познания

Научная революция XVI–XVII веков. Основоположники новоевропейской науки. Механическая картина мира. Становление третьего культурно-исторического типа рациональности и ее классического идеала.

Проблема источника нового знания и построения научной теории. Базисные стратегии построения онтологической картины мира: эмпиризм и теоретизм. Разработка индуктивного (Ф. Бэкон) и аксиоматико-дедуктивного (Р. Декарт) методов научных исследований.

Ф. Бэкон: «Знание – сила». Как очистить путь научному опыту? Идолы пещеры, театра, площади и рода. Невозможность полной индукции. Вероятностный характер знания, получаемого стратегией индуктивизма. Классификация и систематизация знания, возможности аналогии в науке. Версии эмпиризма в философии науки.

Р. Декарт и его cogito-аргумент. «Подвергай все сомнению». Критика Декарта современниками. Философский дуализм и социокультурный контекст классического научного рационализма.

В Новое время научная мысль становится доминантной для культурного развития европейцев. Протест против теологии находит выражение в критике метафизики, которая рассматривается как схоластические «оковы» разума, подлежащие снятию, устранению. Христианское представление о грехе, о противоречивости и саморазорванности человеческой личности («хочет одного, а делает другое») кажется легко устранимым посредством разума и преодоления неразумия: нужно лишь знать, что и как делать, и тогда свобода воли превратится в познанную, осознанную, разумную необходимость. Рационализм входит в третью, антропоцентрическую стадию своего развития, основанием которой становится не космический и не божественный, а человеческий разум. Высший продукт последнего – научное знание, задача философии – исследование возможностей его получения и обоснование достоверности возникающей в результате картины мира. Иначе говоря, научный разум человека вновь сосредоточивается на бытии, на сущем, но, как отмечалось нами ранее, уже таком, «какое оно есть на самом деле, без всяких посторонних прибавлений» (Ф. Энгельс), с отбрасыванием иллюзий и ложных верований. Философия же получает стержень и основное содержание в философии науки (а позднее, в ХIХ веке, и техники, научно-технического прогресса).

Развитие науки, формирование механической картины мира трансформирует идеалы и нормы рациональности. Из познания природы исчезает телеологический подход как в его религиозной, так и в аристотелевской интерпретациях. Согласно Р. Декарту, «весь род тех причин, которые обыкновенно устанавливают через указание цели, неприменим к физическим и естественным вещам». «Природа не действует по цели»
(Б. Спиноза). Еще сто лет целевая причина оставалась объяснительным принципом описания природы души; но и в этой сфере французские материалисты XVIII века попытались устранить понятие цели, распространив механический детерминизм на описание человеческого поведения. Но это довольно быстро закончилось неудачей. Против подобной «философии обстоятельств» восстал впоследствии, например, И. Кант, увидев в последней угрозу не только нравственности и свободе воли, но и самому разуму: разделив теоретический и практический разум, Кант провозгласил человека практически-нравственным существом, являющимся целью самой по себе. Но начатую Декартом дуализацию мира остановить уже не удавалось: науки о природе и о культуре разделили пропастью мир природы и мир свободы, естествознание и этику, сущее и должное. Впрочем, мы несколько забежали вперед. Вернемся к истокам европейской классической (научной) рациональности.

Начало современному этапу развития науки было положено великими основателями экспериментального и теоретического естествознания, к числу которых причисляют обычно Коперника, Кеплера, Галилея и Ньютона. Обоснование польским астрономом Николаем Коперником, который был каноником собора во Фраенбурге, гелиоцентрической модели солнечной системы получило название коперниканского переворота в мировоззрении. Немец Иоганн Кеплер придал этому перевороту строгую математическую форму, дав миру уравнения эллиптического движения планет вокруг солнца. А уже в следующем, ХVII веке итальянец Галилео Галилей развил экспериментальное естествознание, создал первые измерительные приборы. Англичанин Исаак Ньютон, именуемый в современной Великобритании не иначе как сэр (звание даровано королевой за научные заслуги), резюмировал результаты предшественников в знаменитых одноименных законах, будучи одновременно великим теоретиком и замечательным экспериментатором. Это был апофеоз прометеевского прозрения, осознания неограниченных возможностей разума, вырвавшегося на широкий простор научных исследований. Вот как в поэтической форме об этом пишет
М. Волошин:

Мечты и бред, рожденные темницей!

Решетки и затворы расшатал

Каноник Фраенбургского собора

Смиреннейший Коперник; Галилей

Неистовый и зоркий, вышиб двери;

Размыкал своды, кладку разметал

Напористый и доскональный Кеплер;

А Ньютон – Дантов Космос, как чулок,

Распялил, выворотил наизнанку…

Теперь реальным стало только то,

Что можно было взвесить и измерить,

Коснуться пястью, выразить числом…

В два-три столетья был преображен

Весь старый мир: разрушен и отстроен.

На миллионы световых годов

Раздвинута темница мирозданья,

Хрустальный свод расколот на куски

И небеса проветрены от Бога1.

Существует два основных и активно используемых в современной науке способа построения онтологической картины мира. Первый, идущий от здравого рассудка, предполагает, что внешний мир в лице природы есть безусловное и абсолютное начало, а познание условно и производно в том смысле, что является копией, снимком, отражением самой этой материальной действительности. Разум человека здесь – средство, инструмент отражения. Исходным пунктом познания является опыт, наблюдение, эксперимент с последующей теоретической обработкой полученных результатов. Второй, принимающий в качестве исходного пункта само человеческое мышление, рассматривает последнее в качестве безусловного начала, по отношению к которому познание природы, внешнего мира предстают как нечто обусловленное. Иначе говоря, содержание наших знаний о бытии оказывается производным от интенции (ориентации, направленности познания на то, что познается), от того, что познается и как, какими средствами, методами. Разум человека здесь не столько отражает, сколько творит, творчески конструирует реальность, воспроизводимую в форме знания. Воспроизведение имеет характер интуиции, озарения, инсайта и наиболее отчетливо представлено в формах аксиоматики. Какой из этих двух способов в большей мере присущ науке? В чем следует видеть подлинные основания достоверности научного познания? Родоначальники создавали теории, не решив указанного вопроса об основаниях достоверности, о приоритетности эмпирического или теоретического начала в познании. Эту задачу попытались решить Ф. Бэкон в Англии и Р. Декарт во Франции. А уже затем И. Кант в Германии разработал свой, третий путь обоснования теоретического познания.

Френсис Бэкон – человек необычной судьбы. Наследственный лорд, он был далек от науки и почти всю жизнь (1561–1626) занимался политикой, достигнув при дворе места лорд-канцлера и хранителя королевской печати. На этом поприще судьба сыграла с ним злую шутку – Бэкон был уличен в получении взятки за проставленную печать и отправлен в отставку. Благодаря этому случайному обстоятельству его тайное хобби – увлечение экспериментами и размышлениями об основаниях науки в последние годы жизни стало основным занятием, а мир получил родоначальника эмпиризма в методологии научных исследований. Как образованный человек своего времени Бэкон был превосходно знаком с дискуссиями между реалистами и номиналистами позднего средневековья, разделяя позиции номинализма. Понятия – лишь номинальные обобщения человеческого ума, удобные для классификации единичных вещей, данных в опыте. Бэкон – сенсуалист, по его мнению, «нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах». Но чувства обманчивы, оценку им обеспечивает опыт, ибо он дает предмет познания, а уже теоретическое знание предмета дает истину. Исходный пункт науки – опыт, ее задача – польза, состоящая в увеличении власти человека над природой. Знание – это не созерцание ради просветления разума, как полагали в античности, и не обоснование теологии; знание – это сила, средство для получения пользы. Светоносные науки вроде математики открывают причины и аксиомы, они необходимы для большей продуктивности наук практических, плодоносных, приносящих «всяческое могущество в практике». «Два человеческих стремления – к знанию и могуществу – поистине совпадают в одном и том же», – утверждает Бэкон.

Таким образом, Бэкон строит картину мира по первому из рассмотренных выше способов. Как последователь номинализма он убежден: мир прост, сложно наше знание о нем. Цель человеческого разума и цель науки совпадают, это одна цель – понять простые законы мироздания. А задача философии – разработать универсальный метод научного познания, свести, соединить данные опыта в форму теоретического знания ради достижения истины, притом абсолютной истины. Эта цель достижима, считает Бэкон, ибо в основе бытия – однообразие и обратимость. Даже такой относительно сложный предмет исследования, как человеческая история, демонстрирует цикличность и вечное повторение. Поэтому искомым методом науки должен стать метод сведения, индукции.

Но прежде следует очистить опыт от различного рода помех, заблуждений, накопившихся в период донаучного развития разума. Помехи эти двух родов: от ограниченности чувственных впечатлений и от давления ложных традиций. В соответствии с этим Бэкон предваряет выстраиванию индуктивного метода условие борьбы с «идолами», или «призраками» четырех типов: пещеры, театра, площади, рода.Первые знакомы нам по метафоре Платона: индивидуальные восприятия и ощущения субъективны, ограничены, нагружены склонностями и пристрастиями, суть только тени на стене прикованного к ней человека, и задача разума – очистить их от этой субъективности посредством научно-организованного опыта. Вторые идолы – театра – также укоренены психологически, но это уже не индивидуальные, а интерсубъективные помехи, проявляющееся как вера в авторитеты. Научное познание должно быть непредубежденным, свободным от авторитарности существующих и признанных точек зрения. Еще сложнее избавиться от идолов площади, или языка. Это совершенно гениальное заявление Бэкона! Действительно, язык предпрограммирует наше понимание бытия, поскольку действует на человека через сферу бессознательного как в обыденной жизни, так и в процессе получения образования. Мы можем сказать, например, что такой-то ученый занимается экспериментами с эмбрионами человека, и множество людей пройдет мимо этой фразы без всякого осуждения – на то и наука! А можем о том же сказать иначе: этот ученый занимается манипуляциями с человеческими зародышами. И эта форма выражения, несомненно, у многих вызовет отрицательную реакцию. Изменяя язык, мы в состоянии изменить традицию, изменить отношение человека к фактам или действиям различного рода. Но наиболее трудной помехой для разума Бэкон обоснованно считает идолов рода. И здесь Бэкон опережает свое время, показывая, что априорные родовые качества человека не неизменны, они выражают исторически сложившиеся способы его самосознания и проекций сознания на окружающий мир. Таковы, по мнению Бэкона, телеологические взгляды Аристотеля, принуждающие нас приписывать природе смысл и цели, ей не присущие. Такова общая способность людей свои собственные свойства и качества приписывать окружающему миру. Нужно подчеркнуть, что критикой идолов разума Бэкон первым задает новое измерение философии, состоящее в критицизме и преодолении метафизики.

Однако главный результат философского творчества Бэкона – его индуктивный метод. Он не изобрел этот метод (индукция как «наведение» описана уже у Аристотеля), но попытался придать индукции всеобщую, универсальную для науки значимость. Для XVII века крайне характерна эта ориентация на изобретение универсального метода научного открытия, приводящего к формулированию законов науки. Идеал – полная индукция, или классификация, когда выделяется класс предметов, обладающих общим для них всех свойством. Классификация является первой теоретической формой многих наук; типичный пример – биология. Еще в ХIХ веке нетленным образом ученого-биолога был систематизатор классов, видов, подвидов, бегающий с сачком в поисках редких бабочек или жуков. Действительно, наука не может строиться без обобщения. Множество фактов – еще не наука. Чтобы, как говорится, «не смешивать Божий дар с яичницей», необходимо разработать критерии качественного и количественного сравнения, измерения, разграничения признаков по типу сходства (тождества) и различия, выявления общего основания для выделяемого класса. Однако полная индукция как закрытая, завершенная классификация формальна. Всякая реальная классификация открыта и незавершена, а переходы между классами – достаточно условны. В этом, заметим, тупик индукции как претензии на универсальный метод получения необходимого и всеобщего (то есть обладающего статусом научного закона) знания. Таким образом, основное препятствие на этом пути разработки универсального метода состоит в невозможности полной индукции. Так, закон всемирного тяготения при индуктивно-экспериментальном обосновании потребовал бы испытания всех тел, обладающих массой, что невозможно. А неполная индукция дает лишь вероятное, а не достоверное, знание. Этот вид индукции получил название метода аналогии, основывающегося не на тождестве, а на более размытой «похожести» изучаемых явлений. Так, из схожести колебательных процессов в механической системе с пружиной и грузом с процессами в электромагнитном колебательном контуре было сделано заключение, что второй тип процесса описывается классическим уравнением второго порядка типа Х²+АХ+В=О, а аналогами груза, пружины и сил трения являются электрическая емкость конденсатора, индуктивность катушки с током и сопротивление. И. Ньютон называл аналогию «вторым правилом философствования»: «Поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода проявлениям природы»1. Но слабость аналогии – в вероятном характере вывода. Например, наблюдая два схожих процесса А и В, мы можем применить следующую цепочку рассуждений: если А имеет признаки а, в, с, и если В имеет признаки а и в, то можно предположить (вероятно), что В обладает также признаком с. Слабое место аналогии – в этом «вероятно» вместо «следовательно» нормальной фигуры силлогизма (скажем, если а=в, а в=с, то, следовательно, а=с). В истории науки много случаев ошибочных выводов по аналогии. Поэтому метод индукции применяется сегодня преимущественно в той его модификации, которая выработана в ХIХ–ХХ веках и получила название системного подхода. Этот подход стал междисциплинарным и не сводится к систематизации, включая выявление системообразующего принципа и выстраивание вокруг него специфических для данного типа систем внутрисистемных связей.

После Бэкона индуктивный метод пытался усовершенствовать философ ХIХ века Джон Стюарт Милль. Однако по рассмотренным причинам сделать этот метод универсальным средством обоснования и доказательства законов науки не удалось. Тем не менее эмпиризм как общий подход к научному познанию сохранился и в ХХ веке распространен в англо-американской аналитической философии, в методологии позитивизма и неопозитивизма. После Бэкона он сохранял большую популярность среди последователей последнего в Англии, хотя приверженцы эмпиризма демонстрировали достаточно поучительные противоречия. Кратко эти противоречия состояли в неспособности эмпиризма прийти к согласию относительно природы ясных, самоочевидных исходных принципов или начал познания, природы опыта. Джон Локк (1632–1704), врач по образованию, политик по роду деятельности и философ-номиналист по увлечению, считал таковыми отражающие свойство вещей ощущения и чувственный опыт человека, разум которого есть чистая доска, tabula rasa, то, на чем природа запечатлевает свои письмена. И вместе с тем Локк выстраивает иерархию родов познания, начиная с интуиции (самопознание), затем у него идет так называемое «демонстративное познание», открывающее человеку бытие Бога, и лишь в конце – наинизшее по достоверности сенситивное познание, дающее знание единичных вещей. Несмотря на эти нечеткости в позиции Локка, он причислен к лику материалистов. Однако ввиду этой нечеткости спустя недолгое время другой эмпирик Д. Беркли (1685–1753), оказавшийся, к несчастью для эмпиризма, эпископом, сильно дискредитировал этот подход, заявив, что эти запечатленные в человеческих чувствах и разуме письмена на самом деле – письмена не природы, но Бога! Бог одарил творение столь гармоничной системой прекрасных ощущений и памятью, поэтому чувственный опыт – цвета, вкусы, запахи – это лишь метки Бога, дар творца богодухновенному творению. Знаменитый афоризм Беркли «существовать – значит быть воспринимаемым» вошел в энциклопедии. И что самое поразительное, подобная аргументация может критиковаться, но она неопровержима, ибо теоретически непротиворечива и согласуется с данными чувственного опыта. Более того, в известной степени она согласуется и с ленинским определением материи как объективной реальности, данной нам в ощущении и существующая независимо от ощущений человека и человечества, ибо Беркли, как и полагается епископу, объективировал свой афоризм разъяснением о существовании бытия как восприятия Бога.

В известной мере компромиссное для эмпиризма решение предложил еще один известный сторонник эмпиризма и философский скептик Давид Юм (1711–1776), оказавший значительное влияние на И. Канта. Согласно Юму, основными элементами опыта являются впечатления и идеи. Первые образуются в результате прямого переживания воздействий на человека внешнего мира, и вопросы об их причинах или соответствии вещам не являются ни общенаучными, ни философскими (это дело анатомов и физиологов). То, с чем имеет дело наука и что анализирует философия – идеи, или «слабые образы этих впечатлений в мышлении и рассуждении», благодаря свойствам ума (памяти и воображения) связываются в ассоциации. Эти связи (представления о них) получены из опыта. Но когда мы называем нечто следствием, в нем не содержится то, что называют причиной. Поэтому нет достаточных опытных оснований для вывода о существовании причинности, существуют только связи следования; не существует субстанции, а только совокупности простых идей, во имя удобства объединенных воображением и наделенных особым именем. Он не исключает из науки логику и математику, а лишь показывает, что в этих дисциплинах нет приращения знаний, они условны. Так, связь основания и следствия в логике не совпадает со связью причины и следствия (действия) в мире явлений: первая не дает нового знания, отличного от уже заключенного в посылках, а вторая связана с появлением нового (в самом бытии). Юм предложил по сути ограничиться в науке только теми суждениями, которые прямо вытекают из опыта. Это стало впоследствии установкой для целого методологического направления в философии науки ХХ века – позитивизма.

Французский философ Рене Декарт (1596–1660) впервые в истории философии первый принцип разума и вместе с ним начало науки попытался обнаружить в самом разуме. Он, следовательно, разрабатывает второй способ обоснования онтологической картины мира из двух возможных, о которых уже говорилось выше. Что такое это искомое «начало»? По-видимому, рассуждал Декарт, это принцип, во-первых, не нуждающийся в иных предпосылках, то есть беспредпосылочный, безусловный и самоочевидный, а, во-вторых, – достаточный для выведения из него всей системы философского знания, а по сути – всякого рационального знания, почему мы и говорим о начале науки. Но подобный необходимый и достаточный принцип называется аксиомой. И Декарт надеялся вывести, дедуцировать (дедукция = выведение) строгую систему высшей науки, науки наук – философии аксиоматически, без обращения к опыту. Он обратился к проблеме самосознания, рефлексии, и выдвинул принцип «Я мыслю, следовательно, я существую». В истории философии и науки этот принцип получил название cogito-аргумента (от лат. – ego сogito, ergo sum). Обращение к самосознанию, мышлению, мысли для него предпочтительнее, чем к образу, ощущению или чувственному опыту, ибо последние обусловлены тем, что в них «дано» – внешним для человека бытием, а, кроме того, – зависимы от мышления, которое их интерпретирует. К самой же мысли это, по мнению Декарта, не относится. Нас могут обманывать чувства, может вводить в заблуждение собственный разум. Мы можем во сне испытывать отчетливые и ясные представления, не уступающие тем, которые относятся к бодрствующему состоянию. Но то, в чем сомневаться невозможно, – это сам факт наличия мысли. Даже когда мы сомневаемся, факт собственного сомнения присутствует в нас в форме мысли как то, в чем невозможно сомневаться. Таким образом, появляется второй знаменитый афоризм Декарта – «Подвергай все сомнению». Заметим, однако, что сфера сомнения не затрагивает сам факт существования мысли. Тот, кто сомневается в истинности других предметов, не может сомневаться в собственном существовании, то есть в своей способности мыслить. Другими словами, философ может сомневаться во всем, кроме одного – собственного мышления. Это начало классической европейской рациональности есть последовательный и абсолютный рационализм третьего культурно-исторического типа, пришедший на смену античному логосу и средневековому божественному свету. Можно сказать, что по лекалам Декарта создавались философские концепции Канта и Гегеля, по этим же лекалам начертано современное математическое естествознание. По сути, Декарт переключает начало исследования от метафизики, от онтологии как учения о бытии на самосознание и критику, на исследование самой способности человека познавать мир и познания как возможности. Чтобы отчетливее понять Декарта, нам следует вспомнить, что разум, рациональность с момента возникновения в осевое время рационального мироотношения имеет дело с умозрительными и сверхчувственными реальностями, будь то субстанция Парменида, эйдосы Платона или элементарные частицы – волны квантовой механики. Исходно все это – теоретические конструкты человеческого разума, отношение которых к физическому миру нуждается в обосновании. Различие лишь в процедурах обоснования.

Вот как об этом пишет сам Декарт в работе «Рассуждение о методе»: «Существование этой способности (собственного мышления – В.К.) я принял за первое основоположение, из которого вывел наиболее ясное следствие…В этом все мои первоначала, которыми я пользуюсь по отношению к нематериальным, т.е. метафизическим вещам»1. Иначе говоря, первооснова есть мысль, которая может быть познана сама по себе, помимо знания о конкретных вещах, в то время как эти вещи не могут быть познаны без первоначала, то есть из начала можно вывести все остальное. Первоначало Декарта имеет сугубо индивидуальный, личный характер. «Мы никогда не должны поддаваться ничему, кроме очевидных доказательств нашего разума», – пишет он. И принимает решение стать скептиком относительно любой «истины, в которой меня убедил только пример и обычай». Избавление от заблуждений требует освобождения от культуры, от примера и обычая, как он это называет. Целые народы с жаром, достойным лучшего применения, а часто с яростью и бешеным самодовольством защищают вопиющие нелепости. Мы знаем, что они глупцы. А застрахованы ли от глупости мы сами? Как освободиться от глупостей и заблуждений? Освобождение достигается очищением через сомнение. Только разум вне сомнений и не вызывает у нас подозрений.

Обратите внимание на особенность этой философской позиции теоретика, считающего недостаточно убедительными и наивно-реалистическими эмпирические методы исследования. Декарт говорит ведь и о том, что знания, которыми мы обладаем, в какой-то степени (для Декарта – в существенной) зависят от нас самих, от индивидуальных (Кант скажет – от априорных родовых, то есть присущих всем разумным существам одинаковым способом) свойств и качеств самого человека, человеческого разума. Отсюда вырастают впоследствии конструктивизм и неклассические теории истины в науке, о чем пойдет речь в дальнейших лекциях. Теория зависит от личности ее творца. Индивидуализм и рационализм тесно связаны, считает Декарт, ибо коллективное и привычное не рациональны.

В результате применения своей исходной позиции Декарт создает аналитическую геометрию и разрабатывает аксиоматико-дедуктивный метод научных исследований. Все вопросы должны быть подразделены на возможно большее количество частей. Мысль-аксиома проста. Следует двигаться от простого к сложному с максимальной методичностью и давать себе настолько полный и всеобъемлющий мысленный отчет, «чтобы можно было быть уверенным, что ничего не было пропущено». Попутно заметим, что многие современные исследователи видят в этом влияние на Декарта нового культурного синтеза ХVII века, синтеза индивидуализма, классического рационализма и буржуазного духа, сочетания сознательного и ясного замысла с чувством порядка, его критериев, меры и простоты. Декарт считает дедуктивный метод универсальным для получения истинного знания, подобно тому как Бэкон считал универсальным индуктивный. И действительно, эти два метода, дополняя друг друга, вместе с производными процедурами анализа и синтеза, классификацией, системным подходом, аналогией составляют основу современной методологии, являются общетеоретическими методами, то есть такими, которые «работают» в любой сфере научных исследований независимо от предмета изучения.

Поскольку у Декарта познание начинается с разума как источника самоочевидных истин, его философия проводит резкое разграничение между самосознанием и природой («картезианская революция» в философии, приведшая впоследствии к достаточно резкому разграничению наук о природе и наук о духе). Поэтому философская позиция Декарта получила название дуализма (от дуа – два). Он считал, что бытие включает две независимые субстанции: протяженную и мыслящую. Первая характеризуется модусами фигуры, протяженности и движения, вторая – модусами воображения, чувства, желания. По мнению многих авторитетных исследователей, в значительной степени эти процессы в философии были вызваны протестантизмом с его подчеркиванием уникальности человека, его неподвластности законам природы, интимности связи с Богом. Превосходно это было показано М. Вебером, сумевшим раскрыть внутреннюю связь между протестантизмом, капитализмом и рационализацией (наукой).

Но в результате рациональность «закрывается», замыкается на себя. Это отмечает В.С. Швырев: если античную рациональность он характеризует как открытую, то рациональность Нового времени – закрытая. Закрытость проявляется в стремлении получить завершенную теоретическую модель познаваемого явления, а в практической плоскости – в прагматизме установки на конечный эффект. В этом проявляется действительный смысл поисков универсального метода: на место ориентиров деятельности становится эффективность путей достижения цели. В чем выход? Во внерациональных формах сознания или в разработке нового ее культурно-исторического типа? Как преодолеть разрыв установок на объективность познания и одновременно на выработку смысложизненных ориентиров если стремиться к этому не путем заранее допускаемого тождества мышления и бытия либо не получающего рационального объяснения дуалистического соответствия между ними?