Письмо ci

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Каждый день, каждый час показывает нам, что мы — ничто. Все новые доказательства напоминают об этом людям, забывшим о своей бренности, и за­ставляют их от простирающихся на целую вечность замыслов обратиться взглядом к смерти. Ты спраши­ваешь, к чему такое начало? — Ведь ты знал Корне­лия Сенециона, римского всадника, человека блес­тящего и услужливого; он пробился своими силами,

начав с малого, и перед ним уже открыт был пологий путь к остальному. (2) Ибо достоинство растет ско­рее, чем возникает. И деньги, едва вырвавшись из бедности, долго мешкают поблизости от нее. А Сене-цион подошел вплотную к богатству, к которому ве­ли его два способствующих успеху свойства: уменье приобретать и уменье беречь, — а из них и одно мо­жет сделать любого богачом. (3) И вот этот человек, весьма воздержный и заботившийся о теле не мень­ше, чем об имуществе, утром по обыкновению побы­вал у меня, потом весь день до вечера просидел у по­стели безнадежно больного друга, потом весело по­ужинал, — а вечером захворал быстротечною болезнью — перепончатой жабой, которая сдавила ему горло так, что он дышал, да и то с трудом, только до рассвета. Так он и отошел, спустя несколько часов после того, как сделал нее, что положено здоровому и крепкому. (4) Он, пускавший деньги в оборот по морю и по суше, он, не оставлявший без вниманья ни одного источника прибыли и уже подбиравший­ся к откупам, был унесен и:» самой гущи ладившихся дел, в разгаре охоты за деньгами.

Груши теперь, Мелибей, прививай, рассаживай лозы! Как глупо строить расчеты на весь свой век, не владея даже завтрашним днем! Какое безумство — сегодня надеяться на далекое будущее! «Я куплю, я построю, я дам взаймы и стребую, я получу эти должности, — а потом, усталый и пресыщенный, проведу на покое старость». — (5) Поверь мне, даже у счастливцев будущее неверно. Никто не должен ничего сулить себе: даже то, что мы держим, усколь­зает из рук, и вот этот час, уже пойманный нами, случай может оборвать. Время катится — по уста­новленному закону, но темным путем; что мне до будущего природы, которое ясно, когда мое буду­щее неясно?

(6) Мы рассчитываем, объездив чужие берега в долгом плаванье, много спустя вернуться на роди­ну, рассчитываем на позднюю награду за военную службу и лагерные труды, на управленье провинци­ей, на восхожденье от должности к должности, —

смерть же стоит рядом, а так как мы думаем о ней только по поводу чужой кончины, нам напоминают о том, что люди смертны, все новыми примерами, хоть мы и будем помнить их, только пока они перед глазами. (7) Сегодня случилось то, что может слу­читься каждый день, — и есть ли что глупее, чем удивляться этому? Всем нам неумолимая неизбеж­ность судеб поставила некий предел, но никто из нас не знает, близко ли он. Настроим же душу так, словно мы дошли до конца; не будем ничего откла­дывать, чтобы всякий день быть в расчете с жизнью. (8) Величайший изъян жизни — вечная ее незавер­шенность из-за нашей привычки откладывать со дня на день. Кто каждый вечер заканчивает дело своей жизни, тому время не нужно. Между тем нужда в нем родит страх и жажду будущего, истачивающую душу. Нет ничего более жалкого, нежели сомненья в том, чем кончится наступающий день. Сколько бы и что бы нам ни предстояло, тревожный дух будет мучить­ся неизъяснимым страхом.

(9) Как избежать этих треволнений? Нужно од­но: чтобы наша жизнь не рвалась вперед, чтобы она была сосредоточена, — ибо у кого настоящее уходит впустую, тот и зависит от будущего. А когда я расквитался с самим собой, когда спокойный дух знает, что день и век — одно и то же, тогда он смот­рит свысока на все дни и дела, которые наступят, и с громким смехом думает о череде времен. Разве страшны изменчивость и непостоянство случая, если ты заведомо спокоен перед неведомым? (10) Так что спеши-ка жить, мой Луцилий, и каждый день считай за целую жизнь. Кто приладился жить так, для кого каждый вечер — конец жизни, тот не зна­ет страха. Кто живет надеждой, тот упускает бли­жайшее время, — а тогда на него нападают жад­ность и жалкий, делающий жалким все вокруг страх смерти. Вот откуда взялась постыдная молит­ва Мецената, в которой он не отказывается ни от расслабленности, ни от уродства, ни даже от пыт­ки — лишь бы среди этих бедствий ему продлили

ЖИЗНЬ:

Пусть хоть руки отнимутся,

Пусть отнимутся ноги,

Спину пусть изувечит горб,

Пусть шатаются зубы, —

Лишь бы жить, и отлично все!

Даже если и вздернут

На крест, — жизнь сохраните мне!

(12) Он желает себе худшего, что только может случиться, и молит о продлении пытки, как о жизни! Я счел бы самым презренным любого, кто хотел бы жить вплоть до пытки. А он говорит: отними у меня руки и ноги, — лишь бы в расслабленном, бесполез­ном теле осталось дыханье; изувечь меня, но только прибавь чудовищному уроду хоть немного времени; вздерни меня на крест, застань сесть на кол, — стоит зажать свою рану и висеть распятым, лишь бы оття­нуть самое лучшее среди бедстним — конец муки; сто­ит сохранить душу, чтобы дольше с нею расставать­ся! Что пожелать такому, как i ie Плагоскло! и юсти бо­гов? (13) Разве другого хочет позорная изнеженность этих стихов? Эта сделка с безумной трусостью? Это гнусное выклянчиванье жизни? Можно ли подумать, что ему когда-то Вергилий читал:

Так ли гибель страшна?

Он желает себе худших бедствий и жаждет того, что тяжелее всего вынести: чтобы они тянулись и не прекращались. Ради какой награды? Ради чуть более долгой жизни. Но разве долго умирать значит жить? (14) Неужто найдется такой, кто предпочтет хиреть в пытках, терять один за другим члены тела, расста­ваться с душою по капле вместо того, чтобы сразу испустить ее? Неужто хоть кто-нибудь, будучи при­веден к позорному дереву и уже прежде расслаблен­ный, уже изувеченный, со вспучившейся горбом спиной и грудью, еще до креста имевший тысячу причин умереть, захочет продлением пыток про­длить жизнь? Вот и спорь теперь с тем, что неизбеж-

ность смерти — великое благодеянье природы! (1.5) Многие готовы вытерпеть и кое-что похуже, го­товы предать друга, чтобы жить подольше, собствен­норучно отдать на растление детей, чтобы только глядеть на свет — свидетель стольких злодеяний. Нужно избавиться от жажды жизни и заучить одно: безразлично, когда случится с тобою то, что все рав­но когда-нибудь случится. В жизни важно благо, а не долгий век; и нередко в том и благо, что он короток. Будь здоров.