Общие проблемы анализа хозяйственной деятельности в архаических экономиках
Как мы уже говорили, хозяйство как деятельность по производству, накоплению и распределению материальных благ существует на каждом этапе человеческой истории, однако внутренняя логика этой деятельности далеко не всегда подчиняется одним и тем же закономерностям.
Хотя становление экономической науки принято связывать с периодом утверждения отношений буржуазного типа (Новое время), однако, допустим, в античности и в период европейского средневековья нетрудно найти примеры определенных суждений о хозяйстве. В частности, по мнению Аристотеля, богатство как совокупность необходимых средств имеет большое значение как для частной жизни людей, так и в рамках государственной деятельности. Однако богатство – это только средство для обеспечения нормальной жизни, но, ни в коем случае, не цель, к которой можно стремиться ради нее самой. Наличие богатства дает возможность свободному человеку заниматься достойными его делами, например, служить обществу или совершенствовать себя в науках и искусствах. Деньги как средство обмена – естественны и полезны. Однако деньги (в отличие от натуральных запасов, которые портятся) не имеют естественной границы для величины своего накопления. А это является предпосылкой того, что, по словам Аристотеля, «все занимающиеся денежными оборотами стремятся увеличивать количество денег до бесконечности». Из этого следует, что вместо того, чтобы быть средством, богатство само может становиться целью и, тем самым, конкурировать с другими, более значимыми целями. По мнению Аристотеля, это плохо: «В основе этого направления (накопление богатств – прим. авт.) лежит стремление к жизни вообще, но не к благой жизни».
В средневековье проблема богатств также затрагивалась, однако, главным образом, в контексте религиозно-нравственной проблематики. Для средневековья (как и для античности) актуальной была проблема «справедливой цены». «Цена» здесь понималась не как чисто экономическая категория (в связи с издержками и прибылью; как результирующая спроса и предложения), но также и как моральная норма, в соответствии с которой оценивались экономически значимые действия. В Европе стремление к богатству до эпохи Реформации (XVI в.) последовательно осуждалось, в особенности, взимание процентов (ростовщичество), которое прямо объявлялось грехом.
Таким образом, такая «очевидная» и «естественная» для экономической науки современности проблема, как вопрос об эффективных способах увеличения богатства в условиях тотального дефицита всего 400 – 500 лет назад не только не была актуальна, но и, более того, стремление к этому расценивалось как неразумное и недостойное поведение.
В силу отмеченной разницы между тем, что называется «экономическими проблемами» в более или менее близкое к нам время, тем, что подразумевалось под этим ранее, возникает ощущение, что хозяйственная деятельность в далеком прошлом была значительно менее рациональна, чем сейчас. Во всяком случае, к такому выводу можно прийти, если познакомиться с классическими работами Макса Вебера и Вернера Зомбарта. Вебер, например, в работе «Протестантская этика и дух капитализма» пришел к выводу, что причины распространения и утверждения предпринимательского духа в Европе следует искать в особенностях религиозной доктрины протестантизма, где, в противоположность католичеству, упор делался не на формальном следовании догме христианства, но на моральной практике, которая выражается в мирском служении человека, в выполнении им своего земного долга. Соответствует ли это представление действительности или нет это отдельный вопрос (ибо всегда можно спросить: а почему, собственно, произошла реформация в сфере религиозных представлений и не была ли она уже подготовлена определенными изменениями в социально-политической, в том числе, хозяйственной жизни), однако, по нашему мнению, не меньший интерес представляет и вопрос о собственной логике докапиталистических форм хозяйства. Конечно, если высказывания Аристотеля и отцов церкви понимать с точки зрения современной модели хозяйства, то тогда, действительно, ничего другого и не остается, как повторить вслед за Шумпетером мысль о том, что хозяйственная деятельность прошлого целиком и полностью опосредована идеалистическими императивами, которые очень далеки от положений науки. Это, видимо, действительно так, но только в том случае, если оценивать хозяйственно значимую жизнь прошлого с точки зрения критериев, принципов и понятий, которые возникли и используются в рамках современного хозяйства. Если же посмотреть на архаическую экономику древности и средневековья с другой точки зрения, с точки зрения «их самих» (т.е. понять их как особый «идеальный тип» с его собственной аксиоматикой и проблематикой и вытекающей отсюда особой логикой хозяйственной деятельности), то может оказаться, что в этих экономиках деятельность была нацелена на максимизацию полезности не в меньшей степени, чем в современной, хотя и на основе совершенно иных методов и стратегий.
Одним из первых, кто обратился к анализу особой логики хозяйственной деятельности в архаичных обществах, был французский этнограф и социолог Марсель Мосс. В работе «Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах» Мосс показал, что в обществах, находящихся на относительно низком уровне развития, обмен благами осуществляется посредством акта дарения. Акт дарения только при поверхностном рассмотрении может показаться безвозмездной акцией, но в действительности представляет собой способ организации социального единения, утверждения статуса и престижа и даже особой формой подчинения и обязывания того, кому этот дар преподносится. Тот, кому преподнесен дар, обязан его не только принять, но также и «отдариться», приготовив ответный подарок. По словам Мосса, в этих обществах «отказаться дать, пригласить, так же как и отказаться взять, тождественно объявлению войны; это значит отказаться от союза и объединения». Рассматривая различные виды актов фиктивной щедрости в отношении не только других людей, но также природы и богов (жертвоприношения) Мосс пришел к выводу, что во всех этих случаях речь идет об особой нерыночной (в современном смысле этого слова), но, тем не менее, вполне целесообразной и экономически обоснованной (но тщательно скрываемой) стратегии. Дары людям и богам преследуют цель купить мир с теми и с другими.
Французский социолог и философ Пьер Бурдье, анализируя структуры архаичной экономики в работе «Практический смысл», пришел к выводу, что, хотя применительно к ней и нельзя использовать такие категории современной экономической науки, как «труд», «рыночный обмен», «капитал», «кредит» (потому что ничего из этого в том смысле, какой в них вкладывает современная экономическая наука, там попросту нет, т.е. нет ни видов в точности такой деятельности, ни точно таких институтов), тем не менее, можно говорить об их своеобразных аналогах (вместо «труда» – «работа», вместо «обмена» – «дар», вместо «капитала» и «кредита», соответственно, «символический капитал» и «кредит известности»). В частности, «труда» и «обмена» как видов деятельности, нацеленных, прежде всего, на эффективность и выгоду, нет потому, что архаичное общество слишком бедное, слишком сильно зависящее от природы и имеющее в своем распоряжении слишком неэффективную технику. В результате, по словам Бурдье, там никто не ведает различия между трудом производительным и непроизводительным, прибыльным и неприбыльным. В этом обществе, в силу низкой производительности труда, для его выживания большое значение имеет фактор социальной сплоченности индивидов, готовность прийти на помощь друг другу и объединить усилия для достижения общей цели. Открытое объявление в таком обществе о своем личном, эгоистическом экономическом интересе было бы неэффективной и губительной социальной стратегией. Поэтому особенностью «архаической» экономики является то, что при осуществлении хозяйственной деятельности здесь не могут быть открыто признаны и объявлены те хозяйственные цели, на которые эта деятельность направлена в действительности.
Что касается «капитала», то в силу неразвитости денежного обращения, а также по ранее указанным причинам, он просто не может существовать исключительно в денежной форме. Зато он существует в другой форме. По словам Бурдье, «в рамках экономики, по определению отказывающейся признавать «объективную» суть «экономических» практик, т. е. закон «голого интереса» и «эгоистического расчета», сам «экономический» капитал может действовать лишь постольку, поскольку добивается своего признания ценой преобразования, которое делает неузнаваемым настоящий принцип его функционирования; такой отрицаемый капитал, признанный в своей законности, а значит, не узнанный в качестве капитала (одной из основ такого признания может быть признательность – в смысле благодарности за благодеяния), – это и есть символический капитал, и в условиях, когда экономический капитал не является признанным, он, вероятно, наряду с религиозным капиталом образует единственно возможную форму накопления».
Символический капитал как капитал «доброго имени», чести и престижа, зарабатываемый, в том числе, и посредством (на первый взгляд) экономически разорительного поведения (например, дар вместо продажи, те или иные акты «безвозмездной» помощи) позволяет при необходимости аккумулировать значительные силы сторонников и союзников. Тех, кто готов «по первому зову» прийти на помощь. Последнее имеет немаловажное значение в случае, например, короткого периода сезонных работ (сбор урожая), войны или каких-либо других исключительных событий, которые требуют быстрого реагирования. Из этого следует, что символический капитал, несмотря на свою кажущуюся «эфемерность» в рамках соответствующих обществ вполне эффективно может быть конвертирован во вполне материальные выгоды.
Одну из причин распада уклада архаических экономик (в категориях марксизма – «производственных отношений») в процесс развития общества Бурдье видит в том, что в таких экономиках слишком много усилий тратится на поддержание фикции бескорыстия и на сокрытие истинной, т.е. корыстной сути хозяйственной деятельности. «В составе труда по воспроизводству сложившихся отношений (праздники, церемонии, обмены дарами, визитами или знаками учтивости и особенно свадьбы), что столь же необходимо для существования группы, как и воспроизводство экономических основ ее существования, труд, необходимый для сокрытия функции обменов, занимает не меньшее место, чем труд, потребный для исполнения этой функции». Другими словами, на относительно раннем этапе развития общества, когда люди и социальные группы, его составляющие, еще слишком слабы, чтобы поодиночке решать свои проблемы и, тем самым, также и противостоять друг другу в той или иной форме, доминирует эффективный для этого случая архаический тип экономических отношений. Если же сил становится достаточно для того, чтобы реализовать свой интерес в одиночку, любые дополнительные усилия для сокрытия этого начинают выглядеть как бесполезная трата сил. Фикция бескорыстия теряет свой изначальный смысл и начинает восприниматься просто как непроизводительная трата.