Наука и истина

Нравственные ценности, смысл и цель жизни, моральные качества просачиваются сквозь науку, подобно тому как море просачивается сквозь рыбацкие сети.

И все же человек плавает в этом море, и потому он не может исключить его из своего кругозора.

Хьюстон Смит¹

Наука добивается столь поразительных успехов, что люди порой за­бывают — она небеспредельна. Разве не обладает всемогуществом то, благодаря чему у них появились антибиотики, генетическая ин­женерия, космические корабли и атомные бомбы? Некоторые ученые, пребывая под глубоким впечатлением от своей научной дисциплины, счи­тают, что у науки есть ответы на все главные мировые проблемы, и чем скорее мы усвоим научное мировоззрение, тем скорее эти проблемы бу­дут решены. Время от времени тесное сотрудничество между учеными из стран, имеющих самые разные политические системы, приводится в каче­стве примера того, как можно преодолеть политические конфликты и ус­тановить мир во всем мире. Подобное мнение говорит о том, какой автори­тет приобрела наука в глазах людей. Однако если вспомнить о борьбе, вре­менами вспыхивающей в научных кругах, или кризисе, связанном с ядер­ным и химическим загрязнением, то мы поймем, что, по крайней мере на сегодняшний день, науке не удается стать решением всех наших проблем. Кроме того, ученым, как и прочим профессионалам, свойственен доволь­но узкий взгляд на реальность. Столь ограниченное мировоззрение может стать препятствием в стремлении охватить всю истину. Уилл Роджерс, ко­торому принадлежит немало мудрых изречений, напоминает нам, что «нет глупее человека, чем ученый, если у него отнять то, чему он был научен»². В предыдущей главе мы говорили о некоторых научных достижениях. Теперь же мы дополним картину, внимательно рассмотрев факторы, огра­ничивающие возможности науки.

ЧТО ТАКОЕ НАУКА?

Что такое наука, вроде бы известно всем. Наука — это то, чем занимает­ся человек, называемый ученым! На самом деле, вопрос интересный и од­новременно сложный. Науке можно дать множество определений. Вот лишь несколько основных концепций: 1) упорядоченное знание, 2) под­дающееся проверке знание, 3) факты о природе, 4) истолкование природ­ных явлений, 5) система воззрений, основанных на научных принципах (определение, предполагающее, что мы знаем, какие принципы научные, а какие нет), 6) методология поиска истины о природе, и 7) натуралисти­ческая философия, исключающая сверхъестественное.

По сути дела, нам точно неизвестно, что такое наука и как она действу­ет, — что звучит довольно странно для столь успешного предприятия. Пи­тер Медавар, нобелевский лауреат и бывший президент Британской ассо­циации содействия научному прогрессу, так охарактеризовал эту дилем­му: «Спросите ученого, что такое научный метод, и на его лице появится серьезное выражение оттого, что ему необходимо высказать мнение, но при этом глазки у него забегают, поскольку он не знает, как скрыть тот факт, что мнения как такового у него нет. Если на него нажать, то он, воз­можно, промямлит что-нибудь об "индукции" и "установлении законов природы"; но если бы кто-то из сотрудников лаборатории стал говорить, что пытается установить законы природы путем индукции, то мы бы поду­мали, что ему давно пора в отпуск»³.

Мы признаем, что наука дает результаты, но в определенном смысле уче­ные не знают, чем они занимаются. Отчасти это связано с комплексом раз­нообразных научных процедур, многие из которых не имеют точного оп­ределения, а отчасти — с тем фактом, что мы действительно не знаем, что такое наука. А это возвращает нас к нашему первоначальному определе­нию: наука — это то, что делают ученые. И все же у нас есть общее пред­ставление о сущности науки: это поиск истины и истолкование природ­ных явлений.

НАУКА ИМЕЕТ ДЕЛО ТОЛЬКО С ОДНОЙ СТОРОНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Один из наиболее очевидных недостатков науки, особенно так называ­емой натуралистической (механистической) науки, заключается в том, что она оставляет множество вопросов без ответа. Исключительно натурали­стическая научная система воззрений пренебрегает многими областями, которые, как мы полагаем, тоже составляют часть реальности. Достаточ­но лишь вспомнить такие понятия, как первичный смысл реальности, мо­раль, добро и зло, свобода выбора, участие, совесть, сознание, цель, вер­ность или бескорыстная любовь, чтобы понять, что существует обширная сфера за пределами простых натуралистических причинно-следственных интерпретаций.

Целый ряд ведущих мыслителей так или иначе свидетельствуют о ре­альности, существующей вне науки. Ванневар Буш, сделавший выдающу­юся карьеру ученого и администратора и известный как «отец современ­ной информатики», утверждает, что «наука абсолютно ничего не доказы­вает. Она не способна прояснить самые насущные вопросы»⁴. Видный ас­троном Артур Стэнли Эддингтон, говоря о сферах познания, недоступных науке, отмечает: «Закон природы не имеет силы для невидимого мира, ибо его применение невозможно без символов, и его совершенство — это со­вершенство символической связи. Мы не можем применить подобную схе­му к аспектам нашей личности, которые можно выразить в числовом зна­чении с тем же успехом, что и извлечь квадратный корень из сонета»⁵.

Знаменитый математик и философ Альфред Норт Уайтхэд также под­черкивал ограниченность научной интерпретации, указывая на присущую ей несообразность: «Ученые, задавшиеся целью доказать, что они не пре­следуют определенной цели, представляют собой интересный предмет для изучения»⁶. Врач и писатель Оливер Уэнделл Холмс описал эту связь бо­лее наглядно с помощью колкого замечания: «Наука — это первоклассная мебель для верхних палат человека, если у него присутствует здравый смысл на первом этаже»⁷. Философ Хьюстон Смит выражается прямее: «В исследовании сути вещей нет отправной точки лучшей, чем современная наука. В равной степени, нет и конечной точки худшей, чем она»⁸. Все эти высказывания подчеркивают присущее науке несовершенство.

Вопрос о происхождении морали в научном контексте также иллюстриру­ет неполноту науки. Является ли нравственность производной науки? Этот вопрос служит темой продолжительных дискуссий⁹. Нравственна ли наука? Ученые, несомненно, не чужды морали. Однако очень трудно примирить Дар­виновскую эволюцию с ее «властью зубов и когтей», с конкуренцией и проис­текающей из нее гибелью всех, кроме самых приспособленных, и наше мо­рально ответственное общество, заботящееся о немощных и бедных. Кон­цепция эволюционного альтруизма едва ли способна дать объяснение чело­веческой морали, основанной на свободной воле¹⁰. Ученые, приверженные натуралистической философии, могут отрицать существование свободной воли, но у людей больше нравственных качеств, чем можно было бы предпо­ложить, судя по концепциям происхождения, постулирующим выживание самых приспособленных. Чисто натуралистическая наука не может дать ис­черпывающие и убедительные ответы на вопрос о происхождении мораль­ных устоев. Науке, время от времени заявляющей о том, что она не подверже­на религиозным, нравственным и политическим влияниям¹¹, с трудом удается включать подобные атрибуты в свой арсенал концепций и гипотез.

Выражение «научное мировоззрение», пожалуй, заключает в себе внут­реннее противоречие, поскольку наука дает лишь частичное представле­ние о реальности. Наука — это не всеохватывающее мировоззрение. Лю­бое целостное мировосприятие должно включать те области опыта, кото­рые находятся вне рамок натуралистических интерпретаций. Нам не следу­ет низводить истину до уровня нашего упрощенного понимания. Мы не дол­жны ограничиваться наукой в поиске ответов на многочисленные вопросы.

Свойственный для науки ограниченный взгляд на реальность становит­ся очевидным, когда мы рассматриваем вопросы, связанные с первопри­чинами. Наука хорошо справляется с описанием физического мира, его особенностей и взаимосвязей, но она не сильна в причинах, лежащих в основе природных явлений. Она может многое сказать нам о том, «как» идут процессы в природе, но почти ничего о том, «почему» они идут. Критики обвиняют научные концепции в том, что они представляют собой замкну­тые системы, которые определяют все термины, увязывая их друг с дру­гом. Это все равно, что описать пони как маленькую лошадь, а лошадь — как большого пони. Подобные описания не дают нам реального представ­ления о лошади или пони. Современная наука не добилась значительных успехов в объяснении таких основополагающих понятий, как наше бы­тие, совесть и моральная ответственность. «Если вы попросите науку сде­лать атомную бомбу, она покажет вам, как это делается. Если вы спросите науку, стоит ли вам ее делать, она будет хранить молчание»¹².

Ограниченность науки проявляется еще и в том, что она не справляется с истолкованием уникальных событий. Успех науки зиждется, главным об­разом, на повторяющихся ситуациях, которые позволяют открывать соот­ветствующие принципы. Если событие произошло лишь однажды, напри­мер, сотворение или эволюция первой клетки, наука не способна провес­ти серьезный анализ. Она может предоставить лишь косвенную, второ­степенную информацию.

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА

В ожесточенном противостоянии между креационизмом и эволюциониз­мом время от времени кто-то из ученых заявляет, что общая теория эволю­ции — это такой же факт, как и тяготение. Подобные утверждения, как и следовало ожидать, вызывают неоднозначную реакцию. Одним они нравят­ся, поскольку и тяготение, и эволюция являются натуралистическими кон­цепциями, признанными большинством современных ученых. Другие видят существенную разницу в степени их обоснованности. Мы можем с легкос­тью продемонстрировать тяготение, в отличие от общей теории эволюции.

Многие из нас познакомились с реалиями науки, выполняя лаборатор­ные эксперименты, которые должны были привести к определенным ожидаемым результатам. Благодаря им мы приобрели большую уверенность в научном методе. Мы могли предсказать итог подобных экспериментов. Ко­нечно, иногда результаты отличались от запланированных, и, как правило, мы объясняли неудачу неверной последовательностью действий, неточ­ными измерениями, загрязнением и пр., и нам даже в голову не приходило, что проблема может быть в науке как таковой. Подобные базовые экспе­рименты способствовали тому, что в нашем разуме утвердилось представ­ление, будто наука — это абсолют, и если события выходят из-под конт­роля, вину за это можно возлагать на что угодно, кроме самой науки.

Предсказуемость простых лабораторных опытов подтверждена много­численными свидетельствами. Достоин сожаления тот факт, что широкая публика и даже некоторые искушенные ученые редко задумываются о кон­трасте между подобными хорошо отлаженными экспериментами и неопре­деленностью, сопровождающей исследование, проводимое впервые. Они рассматривают науку как простую, надежную процедуру. Однако слож­ное исследование может быстро переубедить нас в этом. Нам необходимо понять — то, что мы называем «передним краем науки», является также и «гранью неведомого».

Некоторые ученые попытались в какой-то мере устранить путаницу, свя­занную с разными степенями доверия к науке, обособив некоторые из менее надежных научных областей и объединив их под общим названием истори­ческой науки™. Как и прочим широким понятиям, исторической науке нельзя дать простое определение. Не следует путать ее с одинаковым по звучанию термином, которым пользуются историки при описании своей методологии. В естественнонаучном контексте историческая наука относится в первую очередь к тем научным аспектам, которые с трудом поддаются проверке и менее предсказуемы по причине большей своеобразности — по крайней мере в рамках имеющихся у ученых практических возможностей. Они нередко включают в себя концепции, связанные с прошлым и, следовательно, имею­щие исторический оттенок. Физика и химия, как правило, считаются менее историческими, в то время как это свойство характерно для многих аспектов геологии, биологии и палеонтологии. Эта разница отчасти является результа­том сложного сочетания принимаемых во внимание факторов — физика и химия являются самыми простыми и предсказуемыми, а биология и палеонто­логия, имеющие дело с огромным числом взаимодействующих факторов, со­пряжены с большей неопределенностью. Историческая наука, в отличие от более устойчивой экспериментальной науки, предоставляет больше возмож­ностей для умозрительных заключений и требует более осторожного подхо­да. Одни аспекты исторической науки более достоверны, чем другие. Как правило, мы можем с большей уверенностью судить об изначальной форме ископаемого животного, чем о причинах, вызвавших гибель этого организма.

С исторической наукой связано значительное число серьезных проти­востояний, возникших в научной среде. Например, в изданной недавно кни­ге под названием Великие столкновения в геологии¹⁴ рассматривается семь конфликтов, и все они относятся к интерпретациям прошлого. В ка­честве примеров можно назвать возраст Земли, массовое вымирание жи­вотных и ледниковые периоды. Подобным полемикам способствует нео­пределенность исторической науки. Еще один знаменательный пример, свидетельствующий об ориентировочном характере исторический науки, связан с европейскими Альпами. Каждые несколько лет кто-то выдвигает очередную общую теорию образования этой сложной и хорошо изучен­ной горной цепи, и конца этому не видно. Да это и не удивительно, если учитывать, насколько трудно получать достоверные данные о прошлом.

ЭМОЦИИ В НАУКЕ

Газетный заголовок гласил: «Креационизм — это научная проституция». Это было лишь одно из множества подобных высказываний, которые мне довелось услышать в Новом Орлеане, где я присутствовал на симпозиуме Американского геологического общества. Меня до сих удивляет, что он так широко освещался в прессе.

Процитированное выше утверждение принадлежало профессору гео­логии Орегонского государственного университета, который председа­тельствовал на одном из заседаний, посвященном сотворению и геологии. Он заявил также, что креационисты «злонамеренно и цинично вводят в заб­луждение добропорядочных граждан» и «столь же фальшивы как трехдол­ларовая купюра» (в Соединенных Штатах нет денежных купюр такого до­стоинства). Один биолог из Бостонского университета утверждал, что «библейский катастрофизм до омерзения лжив». Тот же оратор настаивал, что креационизм как наука «представляет собой политическое и религиоз­ное зло». Видный ученый из Американского музея естественной истории охарактеризовал креационизм как «тиранию хорошо организованного и движимого сильными мотивами меньшинства». Еще один ученый из того же учреждения заклеймил креационную науку в купе с экологической зо-нацией¹⁵ как «мошенничество». Его коллега из Государственного универ­ситета штата Джорджия объявил креационизм «лживой псевдонаукой, вы­даваемой за науку истинную», а геолог из Геологической службы Соеди­ненных Штатов предостерегал, что «нельзя позволять науке поддаваться обману креационистов» и что «если вы креационист, значит, вы. оказались не там, где нужно». Последнее утверждение стало особенно актуальным, когда в конце одного из заседаний выступавшему в поддержку творения участнику не дали договорить до конца, поскольку конференция посчита­ла его точку зрения неприемлемой. Хотя вопрос о сотворении рассматривался на каждом заседании, ни один из 15 запланированных ораторов не был креационистом. Этот симпозиум едва ли можно обвинить в сбаланси­рованном подходе.

Эмоции, вырвавшиеся на волю во время этих заседаний, значительно превосходили то, что мне довелось наблюдать на других научных конфе­ренциях. Многие ученые забыли об объективности и скатились до брани. Я был поражен метаморфозой стереотипного ученого — одетого в белый халат, хладнокровного, беспристрастного аналитика. Эволюционисты не­устанно твердят, что креационизм, в отличие от теории эволюции, ненау­чен. Однако поведение некоторых эволюционистов на этих заседаниях от­нюдь не убедило меня, что эволюция является чисто научной концепцией.

Если творение — «нонсенс», то стоит ли оно такой бурной реакции? За­чем тратить столько эмоциональной энергии на очевидное заблуждение? Обилие насмешек, снисходительных и неодобрительных замечаний наве­ло меня на мысль о том, что креационизм, возможно, более серьезный враг, чем готовы были признать многие ораторы. Может быть, прав был Мишель де Монтень, когда сказал: «Не сумев добиться своей цели, мы обрушива­емся на нее с бранью»¹⁶?

Дабы креационисты не успокаивались в самодовольстве и самолюбо­вании, позвольте мне заметить, что несколько ораторов на симпозиуме представили хорошо задокументированные примеры ошибок, совершае­мых креационистами. Подобные ошибки, включая часто повторяемое ут­верждение, что докембрийских окаменелостей не существует, слишком многочисленны, чтобы пренебречь ими как совершенно нехарактерными. На основании личного знакомства, а также выступлений на данном симпо­зиуме, я могу засвидетельствовать о благородстве, воспитанности и эру­дированности определенной части эволюционистов. Однако некоторые ус­лышанные мною колкие замечания не так-то просто забыть.

Неужели противоречия между творением и эволюцией стали настолько острыми, что наука, разум и понимание утратили свою силу? Изложенные выше обвинения вынуждают нас сделать вывод, что эмоциональная реак­ция мешает науке. Подобное поведение подрывает доверие к научному процессу. Конечно, негативная эмоциональная реакция некоторых ученых вовсе не обязательно отражается на целостности научного процесса как такового. Однако все-таки нельзя совершенно отделить одно от другого.

Все мы, включая ученых, легко поддаемся влиянию субъективных факто­ров, таких, как давление со стороны своих сверстников или коллег. Соло­мон Эш провел одно из классических исследований¹⁷ в этой области. В его опытах было задействовано 123 студента. Он разделил их на группы по семь человек и попросил сравнить длину нескольких линий, начерченных на боль­ших карточках. Студенты должны были отвечать устно, и каждый из них мог слышать ответы других. Один из студентов в каждой группе пребывал в не­ведении, что его товарищей заблаговременно попросили давать определен­ные неверные ответы. Исследователями было отмечено влияние, которое оказывали неправильные ответы на человека, не знавшего о том, что другие намеренно лгут. Эксперимент показал, что групповое давление в форме не­правильных ответов увеличило число ошибок в оценке длины линий с 1 до 37 процентов. Лишь одна четверть студентов, участвовавших в этом опыте, не поддалась социальному давлению. Некоторые не пошли против мнения большинства даже в том случае, когда разница в длине линий на больших карточках, находившихся всего лишь в нескольких метрах от них, составля­ла целых 17 сантиметров. Эш утверждает: «Вызывает опасение обнаружен­ная нами тенденция к конформизму в нашем обществе, столь серьезная, что более или менее интеллектуальные молодые люди с готовностью называют белое черным. Она поднимает вопросы относительно методов образования и ценностей, которые определяют наше поведение».

Целый ряд исследований, предметом которых был сам научный процесс, выявили субъективность научной оценки. Анализу процесса экспертного рецензирования, определяющего, какие гипотезы подлежат публикации, а какие нет, было посвящено несколько работ. Майкл Дж. Махони¹⁸ из Ка­лифорнийского университета в Санта-Барбаре, проводя подобный экс­перимент, разослал пять различных вариантов одной статьи 75 «рецензен­там» для оценки. В статьях, отличавшихся друг от друга только данными и их интерпретацией, приводились результаты мнимой экспериментальной проверки последствий внешнего поощрения внутренней мотивации у де­тей. Рецензенты, не знавшие, что результаты были выдуманными, дали го­раздо более высокую оценку методологии и представлению данных, а так­же рекомендовали к публикации те варианты, которые согласовывались с традиционными взглядами, а не противоречили им. По всей видимости, не так-то просто опубликовать свою работу, если вы «не в русле». После того, как обнаружилась подлинная сущность исследования, около четверти так называемых рецензентов выразили явное неодобрение по поводу того, что их обманным путем вовлекли в эксперимент. Трое из них пытались даже заставить Американскую ассоциацию психологов оштрафовать или вы­нести порицание Майклу Махони.

Социолог Роберт Мертон¹⁹ доказал, что видные ученые оказывают боль­шее влияние на научный процесс, поскольку пользуются несоразмерным признанием благодаря своим открытиям, и им гораздо легче публиковать­ся. Подобные обстоятельства препятствуют справедливой оценке действи­тельно серьезных открытий.

Еще одним примером внешнего давления в науке может служить так на­зываемое открытие N-лучей, совершенное французским физиком Рене Блондло. В 1903 году, исследуя поляризацию рентгеновского излучения, Блондло заметил, что искра между двумя электродами как будто станови­лась ярче под воздействием нового вида радиации, который вел себя ина­че, чем обычные рентгеновские лучи. Он назвал новое излучение «N-луча-ми» в честь города Нанси, в котором находился его университет. Вся его система идентификации и анализа строилась на наблюдениях за яркостью искры, а не на изменениях ее размеров, которые содействовали бы более объективной оценке. Блондло оказался не единственным ученым, кото­рый был захвачен этими «лучами». Вскоре «как минимум сорок человек» сообщили о существовании этого излучения, и его анализу было посвяще­но «около 300 статей, вышедших из под пера целой сотни ученых и врачей и опубликованных в период с 1903 по 1906 гг.»²⁰. В ходе исследований было обнаружено, что эти лучи испускаются мышцами животных, расте­ниями в темноте, а также возникают при расщеплении альбуминоидов. Ученые отмечали также, что N-излучение нервной системы человека уси­ливается при его интенсивной мыслительной деятельности. Это новое из­лучение улучшало визуальное восприятие, и находились люди, которые использовали его для объяснения спиритических явлений. Изучение N-лучей вскоре стало «малой отраслью промышленности»²¹. Более того, в 1904 году Французская Академия наук, официальная организация фран­цузских ученых, увенчала труды Блондло престижной премией Ле-Конт. Однако нескольким ученым не удалось воспроизвести предполагаемые результаты. Те, кто наблюдал лучи, как правило, обвиняли скептиков в не­достаточной чувствительности их глаз к увеличению интенсивности ис­кры и прочих световых эффектов, производимых лучами. Со временем со­мневающихся ученых становилось все больше. Их скептицизм сильно ок­реп в 1904 году, когда Р. У. Вуд из Университета Джонса Гопкинса посетил лабораторию в Нанси в роли сыщика, чтобы ответить на вопрос о подлин­ности излучения. Пока Блондло демонстрировал спектральные свойства лучей в затемненной комнате, Вуд незаметно снял алюминиевую призму со спектроскопа, имевшую важное значение для эксперимента, однако Блондло констатировал все те же результаты даже без призмы!²² Во время своего визита в Нанси Вуд обнаружил и другие необъяснимые явления и заявил, что все данные представляют собой лишь плод воображения уче­ного. Этот случай, будучи освещенным в британских, французских и не­мецких научных журналах, не сразу положил конец поддержке N-лучей со стороны научного сообщества. Исследования и дискуссии продолжа­лись еще несколько лет, хотя интерес к новому излучению вскоре угас. Оказалось, что N-лучей не существует. Этот эпизод представляет теперь лишь исторический интерес и учит нас проявлять осторожность, даже ког­да множество ученых единодушны по какому-либо вопросу.

ВОПРОС О МОШЕННИЧЕСТВЕ В НАУКЕ

Трагическая история Пауля Каммерера²³ также служит нам своеобраз­ным предостережением от поспешности в оценках научных интерпретаций. В начале двадцатого века уроженец Вены Каммерер изучал воздействие природных факторов на амфибий. Сделанные им открытия укрепляли его в склонности к ламаркизму. Он проводил эксперименты над жабой-повиту­хой, имеющей следующую особенность: самец носит оплодотворенные яйца в специальных ячейках в коже, пока из них не вылупятся детеныши. Когда Каммерер заставил их спариваться в воде, он заметил, что спустя несколько поколений у самцов развились брачные подушечки на лапках, помогаю­щие самцу крепче держаться за самку во время размножения в воде. Его открытие вызвало много шума, и Каммерер приобрел большую известность. Газеты, особенно британские, писали, что он совершил, «возможно, вели­чайшее биологическое открытие века», и что «Каммерер подхватил эстафе­ту у Дарвина»²⁴. Он получил экспериментальное подтверждение теории эво­люции. Благодаря своей славе Каммерер был удостоен звания профессора Московского государственного университета. Однако к 1926 году в распо­ряжении Каммерера остался единственный экземпляр, подтверждавший его открытие. Помимо этого он утверждал, что несколько десятков ученых ви­дели подушечки на лапах его жаб и были вполне удовлетворены.

Некто ПК. Нобль, сотрудник Американского музея естественной исто­рии, отправился в Австрию, чтобы изучить единственный оставшийся об­разец. Тщательное исследование, проведенное им и другими учеными, по­казало, что брачные подушечки возникли в результате чернильной инъек­ции в лапки жабы. Несколько недель спустя Каммерер застрелился. В ос­тавленной им записке он утверждал, что никогда не совершал научных под­тасовок, в которых его обвиняли, что он догадывается, кто мог обработать образец, и что у него просто не хватит сил на повторные эксперименты. Ему было всего лишь 46 лет. В свете этих обстоятельств его смерть пред­ставляется довольно странной. Исследователи горячо обсуждают вопрос, действительно ли Каммерер совершил мистификацию.

Тот факт, что другие ученые обнаружили и исправили ошибку, достоин одобрения и отражает принципиальность большинства ученых. Однако необходимо затронуть и другие связанные с этой трагедией вопросы. За­чем кому-то понадобилось впрыскивать чернила в лапки жабы? Если от­крытие Каммерера было столь важным, почему никто не взялся повторить его эксперимент? И самое главное, почему наука провозгласила это от­крытие большим успехом, если свидетельств в его обоснование было чрез­вычайно мало?

Есть и другие примеры мошенничества и фальсификации в науке. По этому поводу было выпущено несколько книг, включая и такое издание, как Изменившие истине: обман и мошенничество в научном мире²⁵. Авторы данного труда полагают, что наука довольно сильно отличается от традиционных пред­ставлений о ней, сложившихся у обывателей. В этой книге описывается науч­ный мир, имеющий долгую историю жесткой конкуренции и умышленной под­тасовки данных. Авторы указывают, что многие научные светила прошлого вре­мя от времени искажали данные, чтобы обеспечить процветание своим гипоте­зам. В книге также затронута проблема самообмана, легковерия и подделок в науке и детально изложены некоторые из недавних случаев мошенничества в научных исследованиях. Это издание должен прочитать каждый ученый.

К счастью, несмотря на вышеизложенные факты, умышленный обман в науке — явление чрезвычайно редкое. Однако полностью игнорировать его не стоит. Если учесть, что каждые 35 — 40 секунд публикуется один научный отчет, то количество зарегистрированных случаев фальсифика­ции представляется весьма незначительным.

Тем не менее существует еще одна проблема, связанная с научной дея­тельностью. Эта проблема — самообман. Ее обрисовал Льюис Бранскомб, бывший вице-президент и ведущий ученый корпорации Ай-Би-Эм, ныне сотрудничающий с Гарвардом²⁶. Ученые попросту склонны эксперименти­ровать и вести поиски до тех пор, пока не получат ожидаемые результаты. Затем они останавливаются. Их вынуждают публиковаться, и это зачас­тую мешает им продолжить исследования, чтобы выяснить, насколько обо­снованны полученные ими данные. Это приводит к так называемой «бло­кировке интеллектуальной фазы». Такие ученые обретают уверенность в своих гипотезах, поскольку они согласуются с ожидаемыми результата­ми, что облегчает проникновение ошибки. В качестве примера можно при­вести поддержку, оказанную Каммереру с его брачными подушечками. Бранскомб утверждает: «Оживление интереса к научной честности и по­рядочности может принести огромную пользу как науке, так и обществу, которому мы служим». И хотя научная деятельность в основном ведется очень честно, нам необходимо помнить о проблеме «блокировки интеллек­туальной фазы» (самообмана), которая способствует появлению непре­думышленных ошибок. Это важная проблема. Подобная «блокировка» представляет собой значимый компонент в устойчивых парадигмах.

ДОМИНИРОВАНИЕ И ИЗМЕНЕНИЯ ПАРАДИГМ

Во 2-й главе мы говорили о преобладающих представлениях, называе­мых парадигмами. Хотя концепция парадигмы возникла в результате изуче­ния различных аспектов науки как таковой, не стоит забывать, что наука в этом смысле не уникальна, потому что образ мышления, основанный на ка­кой-либо парадигме, может охватывать все сферы познания. В других гла­вах мы увидели, как наука порой возвращается к отвергнутым ранее парадигмам. Например, ученые некогда верили в самопроизвольное возникно­вение жизни. Затем они отвергли эту идею, после чего признали ее вновь²⁷. То же самое можно сказать о катастрофизме, который поначалу пользовал­ся научным признанием, затем был отвергнут и снова принят²⁸.

Подобные примеры указывают на определенного рода «стадное» поведе­ние, свойственное представителям научной мысли. Наукой занимаются люди, и ей присущи те же недостатки, что и прочим видам человеческой деятельно­сти. И хотя наука время от времени меняет парадигмы, человеческая природа ученого зачастую противится подобным сдвигам. Не так-то просто отказать­ся от укоренившихся представлений, которые отстаивал много лет. Видный немецкий физик Макс Планк откровенно признавал, что «новая научная исти­на одерживает победу не потому, что ей удается убедить своих противников и открыть им глаза на новый свет; она торжествует по мере того, как ее про­тивники вымирают и нарождается новое поколение, которому она хорошо знакома»²⁹. Смена парадигм порой занимает много времени.

Нам нужно учитывать все эти факторы, когда мы хотим дать оценку на­учному консенсусу, который может время от времени меняться и не все­гда соответствовать истине.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Научный процесс сопряжен с целым рядом хорошо известных проблем. 1) Определенные аспекты реальности лежат за гранью науки. 2) Данные, полученные исторической наукой, трудно проверить. 3) В отношении уче­ных к науке сильна эмоциональная составляющая. 4) Принятие той или иной парадигмы оказывает значительное влияние на научное сообщество.

Хотя некоторые предпочитают отвергать всю научную информацию, ссы­лаясь на ее упрощенность, искаженность, ошибочность и ограниченность, такая точка зрения вряд ли оправдана. Мы не должны забывать о впечатляю­щих успехах науки, особенно в экспериментальной сфере. Не следует ис­пользовать ограничения и проблемы, присущие науке в некоторых областях, как оправдание отрицанию ценности науки как таковой. С другой стороны, нельзя согласиться и с упрощенческим обожествлением науки. Она дала нам обилие новой информации, но мы должны помнить, что есть наука хорошая и есть наука плохая. Необходимо проводить четкое различие между ними.

ССЫЛКИ

1. Smith H. 1976. Forgotten truth: the primordial tradition. New York and London: Harper and Row, p. 16.

2. Цитата из: DurantW. 1932. Onthemeaning of life. Mew York: Ray Long and Richard R. Smith, Inc., p. 61.

3. Medawar PB. 1969. Induction and intuition in scientific thought. Jayne Lectures for 1968. Memoirs of the American Philosophical Society 75:11.

4. Bush V. 1967. Science is not enough. New York: William Morrow and Co., p. 27.

5. Eddington AS. 1929. Science and the unseen world. The Swarthmore Lecture, 1929. London: George Alien and (Jnwin, p. 33.

6. Цитата из: Sullivan JWN. 1933. The limitations of science. New York: Mentor Books, p. 126.

7. Holmes OW. 1892. The poet at the breakfast table. Boston and New York: Houghton Mifflin and Co., and Cambridge: Riverside Press, p. 120.

8. a) Smith, p. 1 {note 1). См. также: b) Morgan J. 1996. The end of science: facing the limits of knowledge in the twilight of the scientific age. Reading, Mass., and New York: Helix Books, Addison-Wesley Pub. Co., Inc.

9. В качестве примера можно упомянуть: a) Appleyard В. 1992. Understanding the present: science and the soul of modern man. London: Picador, Pan Books; b) Bowler PJ. 1993. Darwinism. Twayne's studies in intellectual and cultural history. New York: Twayne Publishers, pp. 8-13; c) Bulger RE, Heitman E, Reiser SJ, editors. 1993. The ethical dimensions of the biological sciences. Cambridge: Cambridge University Press, pp. 1-63; d) Mayr E. 1988. Toward a new philosophy of biology: observations of an evolutionist. Cambridge, Mass., and London: Belknap Press of Harvard University Press, pp. 75-91; e) Proctor RN. 1991. Value-free science? Purity and power in modern knowledge. Cambridge, Mass., and London: Harvard University Press; f) Rappaport RA. 1994. On the evolution of morality and religion: a response to Lee Cronk. Zygon 29:331-349; g) Sorell T. 1991. Scientism: philosophy and the infatuation with science. International library of philosophy. London and New York: Routledge, pp. 74-97; h) Stein G J. 1988. Biological science and the roots of Nazism. American Scientist 76:50-58.

10. См.: Mayr (note 9d). И. См. главу 20.

12. Chauvin R. 1989. Dieu des Fourmis Dieu des Etoiles. Paris: France Loisirs, p. 214.

13. См.: a) BirdWR. 1987, 1988, 1989. Philosophy of science, philosophy of religion, history, education, and constitutional issues. The origin of species revisited: the theories of evolution and of abrupt appearance, vol. 2. New York: Philosophical Library, pp. 109-111. А также: b) Simpson GG. 1963. Historical science. In: Albritton CC, Jr., editor. The fabric of geology. Reading, Mass., and Palo Alto, Calif.: Addison-Wesley Pub. Co., pp. 24-48.

14. a) Hallam A. 1989. Great geological controversies. 2nd ed. New York: Oxford University Press. A preponderance of disputed past events is also reported in: b) Mbller DW, McKenzie JA, Weissert H, editors. 1991. Controversies in modern geology: evolution of geological theories in sedimentology, Earth history and • tectonics. London, San Diego, and New York: Academic Press.

15. Теория экологической зонации рассматривается в главе 10.

16. Montaigne M de. 1588, 1993. Essays, book 3, chapter 7. Of the incommodity of greatness. Fiorio J, translator. In: Andrews R, editor. Columbia dictionary of quotations. New York: Columbia University Press, p. 199.

17. AschSE. 1955. Opinions and social pressure. Scientific American 193(5):31-35.

18. a) Dickson D. 1986. Researchers found reluctant to test theories. Science 232:1333; b) Mahoney MJ. 1977. Publication prejudices: an experimental study of confirmatory bias in the peer review system. Cognitive Therapy and Research 1:161-175.

19. Merton RK. 1968. The Matthew effect in science. Science 159:56-63.

20. NyeMJ. 1980. N-rays: an episode in the history and psychology of science. Historical Studies in the Physical Sciences 11:125-156.

21. Broad W, Wade M. 1982. Betrayers of the truth: fraud and deceit in the halls of science. New York: Simon & Schuster, p. 113.

22. Wood RW. 1904. The N-rays. Nature 70(1822):530, 531.

23. a) Anonymous. 1926. Obituary: Dr. Paul Kammerer. Nature 118:635,636; b) Goran M. 1971. The future of science. New York and Washington, D.C.: Spartan Books, pp. 73-77; c) Koestler A. 1971. The case of the midwife toad. London: Hutchinson and Co.; d) Noble GK. 1926. Kammerer's Alytes, part 1. Nature 118:209, 210; e) Przibram H. 1926a. Kammerer's Alytes, part 2. Nature 118:210, 211; f) Przibram H. 1926b. Prof. Paul Kammerer. Nature 118:555; g) Silverberg R. 1965. Scientists and scoundrels: a book of hoaxes. New York: Thomas Y. Crowell Co., pp. 188-206; h) Wendt H. 1956. In search of Adam: the story of man's quest for the truth about his earliest ancestors. Cleugh J, translator, Boston: Houghton, Mifflin Co., and Cambridge: Riverside Press, pp. 320-326. Translation of: Ich suchte Adam.

24. Цитата из: Goran, p. 74 (note 23b).

25. a) Broad and Wade (note 21); b) Feder KL. 1990. Frauds, myths, and mysteries: science and pseudosclence in archaeology. Mountain View, Calif., and London: Mayfield Pub. Co.; c) Kohn A. 1986. False prophets: fraud and error in science and medicine. Rev. ed. Oxford and Cambridge, Mass.: Basil Blackwell.

26. Branscomb LM. 1985. Integrity in science. American Scientist 73:421-423.

27. Более подробно см. главу 4.

28. Более подробно см. главу 12.

29. Planck М. 1949. Scientific autobiography and other papers. Gaynor F, translator. Westport, Conn.: Greenwood Press, pp. 33, 34. Translation of: Wissenschaftliche Selbstbiographie, mil Dokumentation zu ihrer Entstehungsgeschichte (1943-1948) ausgewahlt.