О. С: А наши мысли, мысли учителей, ты мог угадывать?

Н. Д.: Нет, мысли учителей я не мог читать. И еще я, к сожалению, у меня не было таких уроков по теоретическим предметам, в которых не участвовал бы мой отец. И он был невольным подсказчиком. Учителя же думали, что я все отвечал сам, а в действительности я просто читал ответы, которые были в голове отца. Я отвечал то, что он мне невольно подсказывал.

Николай вскакивает, Г.Г. успокаивает его и просит объяснить, что происходит.

Н. Д.: Ужасно я нервничаю, и вы на меня не обращайте внимания.

Критической точкой для ме-ня тогда был тот момент, когда у меня уже появилось сильное желание начать говорить. Тем не менее никак у меня это не получалось. Не мог я начать говорить не потому, что... В общем, у меня не хватало прежде всего храбрости. И не хватало потому, что я чувствовал, что как только я начну говорить, ужасно моя жизнь изменится. Мне придется иначе жить. Я не был уверен, что к этой другой жизни я уже могу считать себя подготовленным.

Февраля 1993 года

Н. Д.: В настоящее время очень я удручен тем, что у меня нет никакого движения, по сравнению с тем, чего я достиг несколько лет назад. Например, я теперь могу писать, не опираясь на помощь отца непосредственную, то есть не опираясь на его руку, а писать без него я не умею.

Отец возражает ему и говорит, что, по его мнению, Николай сейчас гораздо свободнее чувствует себя в письме.

Н. Д.: Действительно, я стал свободнее себя чувствовать за письмом и эту поправку отца я принимаю. Все же меня удручает, что у меня мало прогресса в простых домашних делах. Я хочу это

делать, но у меня это желание недолго держится, Я вижу, как меня стараются приучить Я хочу умом, а когда я начинаю это делать, желание пропадает. Оно пропадает потому, что я еще не могу хорошо делать такие вещи. Это подавляет мое стремление самостоятельно действовать.

Конечно, я понимаю, что я много неприятностей приношу родителям, потому что я нехорошие вещи делаю: стараюсь достать маленький чайник и выпить чаю из него, что очень огорчает маму, а я все равно это делаю. Еще я ужасную вещь делаю —я роюсь в помойном ведре и беру окурки, мне это нравится, я жую их; и еще я уношу и порчу сигареты мамы и отца; и еще я бросаю под кровать книги и тетрадь.

Я прекрасно понимаю, что все это неприлично и идиотично, и все же это делаю, и я не понимаю, почему я не могу прекратить это. Я прошу мне помочь Вообще я очень мало умею себя контролировать. И это меня тревожит, так как я очень хотел бы вести себя нормально и бывать на людях.

Я из-за этого не могу бывать в театре. И это мою жизнь обедняет и затрудняет жизнь мамы и отца, так как они не могут со мной никуда ходить, кроме двух дружеских семей Мама и отец вынуждены меня оставлять дома с бабушкой или никуда не ходить. Я бы очень хотел научиться себя вести и ходить вместе. Конечно, мы были в доме отдыха и во Франции, и там были в гостях. Тем не менее им со мной нелегко. Правда, мы с отцом ходили вместе в музей, но я хотел бы ходить в театр.

Видите, я теперь говорю о более простых вещах, но эти повседневные вещи очень важны. И я не могу преодолеть свои пороки, проявляющиеся в таких простых делах.

И еще я хотел бы вас попросить помочь мне научиться какие-то дела делать без отца. Пожалуй, самая тяжелая проблема моей жизни состоит в том, что многие самые простые вещи я не могу делать без от-

ца, просто даже книги читать. Если я остаюсь без отца, я кладу книгу под кровать или даже рву ее. И получается тупик. Мне нельзя оставить хорошие книги, у меня тренировки нет.

И еще я хочу сказать, что у меня нет никаких иллюзий, что я могу легко и быстро выйти из своего положения. И мне нужна какая-то цель, какое-то подобие плана. Я знаю, что отец пытается по какому-то плану идти. Например, много лет пытается меня научить самостоятельно писать.

Может быть, принять какие-то меры, которые помогут мне чуть быстрее преодолеть мне мои трудности и почувствовать, что я когда-то смогу, пусть и не скоро и не полностью, но приблизиться к нормальной жизни.

И еще я хочу сказать, чтобы вы не думали, что я пытаюсь свои проблемы на вас и моих родителей перебросить. У меня нет никаких иллюзий, что вы или мои родители без меня самого меня смогут вытащить. Я прекрасно понимаю, что я сам должен работать и я этого хочу. И все же у меня нет никаких успешных способов как-то научиться тому, чтобы успешно работать самому над улучшением моих дел.

Родные и друзья

Февраля 1993 года

Н. Д.: Вообще я очень мало ручаться могу за то, что я учительнице моей любимой все точно мои ощущения передать могу. У меня они настолько не ясны иногда бывают, что мне их очень трудно оценить самому правильно Тем не менее я хотел бы то, что я думаю и чувствую, передать.

Прежде всего ужасно я переживаю все то, что меня ожидает, и я не могу не думать насчет моего отдаленного, надеюсь, именно отдаленного, будущего. Я имею в виду то, что будет со мной, когда мои родители не смогут по тем или иным причинам обо мне так заботиться, как они заботятся теперь Тема эта очень трудна для разговора, но я все же о ней хочу поговорить, так как ужасно она меня волнует и, я уверен, волнует моих родителей. Я очень хотел бы ваше мнение искреннее о ней узнать. Я думаю, папа очень был бы благодарен, если бы вы то, что думаете, рассказали.

И еще я хотел бы вам свои мысли высказать, о которых я никому не говорил. Очень я виноват, понимаю, что именно я должен делать и что я должен, вернее, чему я должен научиться, чтобы хотя бы немного облегчить то бремя, которое мои родители несут. Я уже хорошо понимаю, что я прежде всего должен сделать это — избавиться от неумных привычек, которые для моих родителей тяжелы. Я все это умом прекрасно понимаю. Тем не менее я не могу воплотить это на уровне моего реального поведения. Именно это я и не понимаю: каким образом, так как ,

у меня такое ощущение, что у меня нет никакой связи между умом и тем, что я делаю.

И еще я ужасно переживаю все то, что происходит из-за моих дурацких привычек. Наверное, вы и сами видите, что у нас и обои на стенах порваны— это я порвал их. Самое неприятное заключается в том, что я ужасно люблю, когда вокруг красиво и аккуратно, у меня на душе становится легче; и я сам же разрушаю то, что у нас находится в доме.

И еще я ужасно переживаю то, что мои родители не имеют никогда никакого покоя и отдыха. А он им очень нужен, и я один в этом виноват. Если все это обобщить, вопрос состоит в том, как мне, если я понимаю то, что надо или не надо делать, как мне это реализовать.

Я не хочу больше говорить, так как я сказал то, что меня больше всего волнует.

Марта 1993 года

Н. Д.: Очень я бы хотел как можно более точно написать о том, что и как со мной происходило, так как это могло бы быть полезным для тех, кому эта книга предназначена. Я чувствую, насколько это может быть полезно и мне самому, так как решение моих проблем зависит от того, насколько я их осознаю. Часто у меня не хватает слов и терминов объяснить. Очень я, наверно, мало умею отвлекаться от моих собственных переживаний, а надо было бы описывать то, что со мной происходит, незаинтересованно.

Ужасно я переживаю то, что у меня не было никакой возможности, я просто не умел ее найти, своим близким объяснить, как у меня трудности общения тсвязаны непосредственно с тем, в»какой форме это общение происходит. Я хочу свою мысль вам разъ-Сяснить. У меня общение особенно было затруднено в тех случаях, когда мои собеседники, будь это родители или учителя, смотрели на меня как на чело-

века, нуждающегося в помощи. Если на меня смотрели с сочувствием и состраданием, меня это настраивало полностью уйти от общения. Я понимал, что собеседник говорит со мной не потому, что ему это интересно или полезно, а потому, что он задачу научить меня общению перед собой ставит Очень я мало общаться умею с людьми энергичными, которым явно хотелось меня поскорей из моего состояния вывести Такие люди вызывали у меня страх, я очень мало хотел у таких людей получить помощь.

Почему же все это происходило? Я предполагаю, что общение для меня было с самого начала чем-то таким, что предполагает абсолютное равенство интереса, направляющего процесс общения. Я хотел быть не просто ребенком, которому надо помочь, а я хотел быть ребенком, который взрослого может заинтересовать, поставить трудные вопросы, быть активным участником общения, быть очень существом творческим, то есть способным моему партнеру что-то рассказать, показать, чего он не понимает или с чем просто не встречался.

Очень я мало хотел общаться с теми, кто общался со мной по обязанности профессиональной Я это очень хорошо чувствовал. А еще я очень общаться хотел с людьми, которые мне самому были чем-то интересны. Очень я мало вообще хотел общаться с людьми, мне мало интересными.

В школе со мной одна учительница стала разговаривать мяукающим языком, она страшно меня обволакивала всякими ласковыми словами, как будто бы мне два или три года Я очень этого испугался, а она продолжала в том же духе Я очень вдруг стал неприлично вырываться, она очень была, видимо, недовольна, решила, что я совсем дурачок, но оставила меня в покое, что мне и было нужно.

Общение, независимо от того, с кем оно было и насколько оно интересно, всегда было для меня трудным, потому что у меня не было практически никаких, я бы сказал, успешных, эффективных спо-

собов высказать то, что я чувствую и думаю. Самое большее — я мог как-то выразить свое отношение Я говорю о том периоде, когда общение мое было не словесным. Я ведь общался довольно долго, например, с Ольгой Сергеевной, отцом, бабушкой нашей, умершей, бабой Наташей. Я общался очень много с разными людьми — врачи, которые меня смотрели, знакомые, родственники Все это и было моим общением. Я мог приласкаться или отойти, и это почти рее, что я мог, и это меня мучило, потому что мне хотелось выразить свое отношение к людям, к тому, ,ято они говорили.

Мая 1993 года

Н. Д.: Очень я вообще мало представляю себе какую-то другую жизнь, другие условия, чем те, в

которых я вырос и живу теперь. Я не ручаюсь, что все, что я скажу, будет вам обоим интересно, рднако это только то, что я и могу рассказать.

Николай вскакивает, его успокаивают.

Н. Д.: Ужасно я, вообще, мало нервы свои умею пре-успокаивают. одолевать. Я это говорю к тому, что я буду иногда вскакивать. Ну, теперь перехожу к делу.

Мои условия меня очень устраивают: то, что мы живем не в маленькой комнате, как многие живут, я знаю, но в большой квартире. Правда, наша квартира нуждается в ремонте, и я в этом отчасти виноват: не умею себя правильно вести. Нередко пачкаю мебель и стены и даже пол, иногда могу даже что-то испортить. Например, у меня ужасная привычка рвать обои, и я стараюсь ее преодолеть. Но все же наша квартира удобна и приятна.

Наша квартира принадлежала родителям мамы и, насколько я знаю, когда они поженились, папа переехал к маме и они жили в одной комнате, хотя пользовались и другими. Тем не менее у них, благодаря удачному обмену, появилась еще одна комната, где папа устроил себе кабинет, и она мне очень нравится, я стараюсь туда проникнуть, хотя меня туда не пускают.

Отец приводит аргументы, почему приходится не пускать.

Н. Д.: Еще я не люблю, когда... не умею выразить, в общем, когда возникает какая-то нервная атмосфера. Это бывает, когда родители устают, у них ведь много забот, и тогда я не люблю быть дома и стараюсь, чтобы меня пустили погулять на улицу.

Теперь о других наших условиях. Мне кажется, что у нас нет помех для общения, которые бывают в других семьях, и мы любим бывать все вместе Хотя у папы и мамы много дел, но они никогда не изолируются от меня, всегда стараются меня включать в круг нашей семьи. Я и сам не умею быть наедине с

самим собой и всегда стараюсь быть вместе с тем из родителей, кто находится дома.

Что касается моих общих жизненных условий, то они тоже неплохи. Когда есть возможность, родители стараются какие-то интересные прогулки и путешествия со мной устроить, и пока не произошло распада Союза ездили летом и осенью или на Черное море, или в прекрасные места возле Алма-Аты, где мы отдыхали около великолепных гор. И один раз были на прекрасном теплом озере Иссык-Куль в Киргизии. Я очень любил наши путешествия на Кавказское побережье, где мы несколько раз проводили месяц около Пицунды. Но самое сильное мое впечатление было от месячного пребывания в Париже. Еще мы были во Владимире и Суздале, давно, правда, провели несколько дней в Петербурге. Когда я был маленьким, были несколько раз в Таганроге и два раза в Крыму.

Год

Н. Д.: А в последние годы мы побывали в Греции, Италии, и снова в Париже и на юге Франции. Но об этом я расскажу после.

Ну, я уже все сказал, но надо добавить, что у нас бывают и наши друзья. Правда их не очень много. Это узкий круг, но когда они бывают, всегда бывает очень приятно и весело.

Ноября 1997 года

О. С.: Значит, ты любил праздники?

Н. Д.: Ну, я хорошо помню все мои дни рождения и елки, которые у меня ведь близки к дню рождения, и прекрасно я помню, как впервые мои родители

мне устроили День рождения, на который пришли их друзья, а я ужасно этому был рад и очень был веселый. И помню, тогда или в другой раз, но я даже поразил всех. В общем, меня посадили за стол вместе с кем-то из родителей, и я воскликнул что-то очень веселое и бодрое, хотя еще не умел слов говорить, но было ясно, что я очень веселюсь и приветствую компанию.

Я очень любил все праздники, тем более что на меня всегда обращали внимание, даже если это был и не мой день рождения, а день рождения, скажем, мамы. Меня всегда сажали вместе со всеми, я любил атмосферу праздника, потому что она мне давала какую-то разрядку от обычной жизни и не всегда по-настоящему спокойной и мирной домашней обстановки.

Н. Д.: Ну, теперь о родителях. Я мог бы говорить о них долго. Но главное, что они для меня очень интересны. Я в курсе их профессиональных дел, люблю слушать их разговоры. Я, наверно, в умственном плане под их влиянием нахожусь, и поэтому у меня направленность типично гуманитарная. Меня интересует история, социология, политика и искусство — живопись, музыка, и круг моего чтения этим определяется.

Вернусь к родителям. Папа и мама ужасно меня любят. Ни в чем мне не отказывают. Если даже на меня сердятся и наказывают, то это их негативное ко мне отношение не длится никогда долго Еще я хочу сказать, что меня восхищает в моих родителях их колоссальная энергия, хотя жизнь у них, я понимаю, нелегкая из-за меня, а также из-за условий жизни в нашей стране. У них много разных интересов. Что касается папы, то он и пишет, и читает лекции, и как он все это успевает, трудно понять, ведь у него много и чисто административных обязанностей по работе. Мне это очень поучительно, но пример с него мне брать не удается, мешают мои проблемы нервные...

Маме удается кормить нас и обеспечивать всем необходимым, несмотря на ее возраст и неидеальное здоровье. У меня еще есть бабушка, которая находится в другой комнате. Она уже очень старая, ей далеко за 90. Несмотря на то, что она в последнее время очень ослабела, у нее хватает энергии и мужества нам помогать.

Н. Д.: Я нарочно выделил этот пункт («Душа деда умершего»), не потому, что я хотел противопоставить деда другим моим родным. Просто мне кажется, что его жизнь типична для нашего общества, и поэтому я хотел о нем рассказать.

У него были убеждения несокрушимые коммунистические, и меня всегда поражало, еще ребенком, как, он никогда не хотел или не мог увидеть происходящее в реальной жизни. Я тогда думал, что, наверное, это какая-то патология или что-то, чего я не могу понять. Теперь я часто о нем думаю, и мне все более становится ясным, что, вероятно, этой патологией являлся просто элементарный страх, страх выйти из той убежденности, из той веры, с которой он прожил всю жизнь, и оказаться духовно раздетым, лишенным духовной и интеллектуальной почвы. Пример — это его отношение к Сталину. Никак он не мог примириться с тем, чем Сталин был на самом деле. Ведь одним из важных моментов его жизни для него была встреча со Сталиным. Возможно, это было в начале 30-х годов, Сталин принимал профессоров из Института красной профессуры, и дед был на этом приеме. Масса фактов подтверждает истинное лицо Сталина, тем не менее дед не мог расстаться со своей иллюзией.

Все это тем более удивительно, что дед был человеком интересным. Я думаю, что он был душевным и добрым. Меня он обожал и маму тоже. Ничего для нас не жалел. А вот в отношении своего мировоззрения ему невозможно было, что бы ни случилось, как-то измениться. Я тогда подумал, насколько человек

устроен противоречиво и в нем уживаются разные качества. Когда я потом подрос и прочел Достоевского «Братья Карамазовы», я лучше стал это понимать.

Н. Д.: Ну, я уже сказал, что интересы у меня, в основном, гуманитарные, и я не изменился с ранних моих лет. У меня нет возможности всю мою умственную эволюцию пересказать, но я хочу сказать, какие у меня изменения произошли за последнее время. У меня несколько ослабел интерес к некоторым проблемам, которые меня занимали в прошлом, я имею в виду те, которые у меня возникли под влиянием тех людей, которые меня окружали, и прежде всего проблемы религиозные.

Я лучше так скажу. Я ужасно принял близко к сердцу то, что происходило у нас в стране после того, как к власти пришел Горбачев. Напорное, это общее явление, и я ничего нового не открою У меня усилился интерес к политике, политическим деятелям. Раньше меня интересовали самые общие философские аспекты, а сейчас практические: как вообще люди живут, как относятся друг к другу. Поэтому у меня интерес возрос к истории и ушел на задний план интерес к общефилософским, этическим проблемам, которые были на первом плане раньше. Мой интерес к общефилософским, а также к религиозным проблемам объяснялся тем, что я очень мало знал об окружающей жизни, и перестройка именно эту реальную жизнь выдвинула на первый план.

Мая 1993 года

Н. Д.: Вокруг нашей семьи ужасно много интересных людей, которые являются для меня очень важным источником мыслей и знаний. Очень я люблю слушать их рассказы, а также их споры друг с другом и с моими родителями. Благодаря этому у меня

существует какой-то маленький круг знакомых, очень интересный и очень часто меня побуждающий многие мои представления либо менять, либо уточнять.

Я бы разделил этот круг на несколько разных частей. Прежде всего — это самые близкие друзья, к числу которых я отношу тетю Нюсю (правда, я никогда не называю ее «тетя», но для сочинения это, наверно, лучше, потому что она возраста моих родителей), и Виктор Кувалдин, с которым мы часто общаемся не только дома, но и ходим к нему в гости.

Потом я бы назвал одного человека, который не часто к нам ходит, но всегда бывает очень интересно. Это бывший мамин сослуживец Дмитрий Ефимович Фурман. Это человек, увлеченный наукой, причем его интерес всегда связан с какими-то актуальными проблемами нашей жизни. Он занимается, например, проблемами религии в России, национальных конфликтов и, может быть, еще другими. Его взгляды политические часто не совпадают со взглядами моих родителей и моими. Но их споры (я бываю пассивным наблюдателем) очень доброжелательны, и они даже могут друг друга в чем-то убедить, что, по-моему, вообще редко бывает. Дмитрий Ефимович не только убеждения свои излагает, но и связывает их со своими собственными психическими, душевными особенностями.

Еще к нам приходит человек чрезвычайно интересный и талантливый, не помню, как его фамилия, родители называют его Женя. Кажется, его зовут Евгений Борисович. И он не только научный работник, но и поэт, писатель. Иногда он читает свои рассказы и стихи, которые мне удается тоже услышать, и на меня всегда его произведения производят впечатление чего-то глубокого и яркого.

Теперь еще есть наши менее часто бывающие в доме родственники и друзья. Например, муж маминой сестры Арнольд Никифоров, который, на-

сколько я знаю, является крупным, с мировым именем, математиком. Человек он очень простой, какой-то немного даже наивный, и это дает ему какой-то необычный и очень мне нравящийся тон живого интереса ко всему, что он знает хуже, чем мои родители (это касается политики, каких-то общественных дел). И всегда эти встречи приводят к тому, что родители ему много рассказывают, и он ставит интересные вопросы, и получается для меня очень поучительный разговор.

Ну, есть еще мамины подруги, Нина, Неля, и Нелин муж Александр, вроде интеллигентный, симпатичный. И еще у меня сохранились приятные теплые воспоминания о папином кузене Леониде Борисовиче Переверзеве, человеке очень интересном, глубоком и религиозном. Имеет широкий круг интересов, например, он был крупным специалистом по американской музыке, в то же время он нанимался проблемами, я не знаю как это называется,— то, что украшает повседневную жизнь.

Отец объясняет, что Переверзев занимался дизайном.

Н. Д.: Я не очень понимаю, почему олн исчез из нашей жизни уже много лет. Я его хорошо помню и был бы рад, если бы он появился.

А еще очень уважаю и люблю папиного сослуживца Кирилла Георгиевича Холодковского, человека в высшей степени умного и интеллигентного. Правда, они не очень часто бывают у нас, но, когда с женой приезжают к нам на дачу, мне очень приятно. Вот, пожалуй и все, хотя бывает много эпизодических встреч.

Я еще хотел рассказать, как мы проводили время в наших путешествиях дальних. Не уверен, что они будут у нас еще, но память о них у меня очень живая и яркая. Я имею в виду наше путешествие в казахстанские горы и на Черноморское побережье. Когда мы туда ездили, мы всегда там много гуляли. Нам было очень интересно и весело, и мне эти путе-

шествия помогли сохранить внутреннее равновесие, давали разнообразную радость, которую ни с чем не могу сравнить. Все это относится и к нашему путешествию во Францию в 1990 году, и к нашему небольшому путешествию, более давнему, в Суздаль и Владимир. Я очень благодарен моим родителям за то, что они все это устроили. И еще я хочу сказать, что неизвестно, как в этих условиях родителям удастся или нет продолжить наши путешествия. Последние годы у нас таких возможностей не было. Тем не менее я не теряю надежды куда-нибудь поехать. И самая большая мечта — поехать куда-нибудь за границу, во Францию или Италию. Я не теряю надежды даже на такие неосуществимые путешествия.

Год

Н. Д.: Я это написал в 1993 году, и теперь могу сказать, что действительность превзошла все мои мечты.

Я еще хочу сказать, что у меня нет никаких трагических переживаний из-за того, что моя жизнь так необычно, в сравнении с моими сверстниками, сложилась. Иногда я сам этому удивляюсь. Казалось, я должен был бы испытывать трагические и мрачные чувства. Иногда у меня даже это возникает, но не очень часто. Я иногда пытаюсь себе это объяснить. Я думаю, что у меня никогда другой, нормальной, жизни не было и, наверное, я не могу ее себе практически, ее ясно представить. И если бы она вдруг наступила, не уверен, что я мог бы к ней легко приспособиться. Я приспособился к тем границам, в которых моя нынешняя жизнь протекает. Я научился извлекать из нее удовольствие и радости. И я в то же время недоволен этой своей приспособительной психологией, так как она, видимо, мешает мне идти на трудную борьбу против

моих трудностей. Например, она мне мешает начать говорить, наверное я мог бы это сделать. Мне кажется, что, начав говорить, я такое множество проблем себе создам, и это вызывает у меня страх. И я не могу точно взвесить, чего у меня больше — желания изменить свою жизнь и превратиться в нормального человека или страха перед таким превращением.

Я ужасно рад, что рассказал это вам, так как я хотел бы разобраться в этих противоречиях и понять, как мне жить.