Дневная смена, добро пожаловать на бунт
Незадолго до 10 утра появляется дневная смена. Пока охранники переодеваются, они узнают, что ситуация вышла из-под контроля и все не так спокойно, как было вчера, перед их уходом. Заключенные из первой камеры забаррикадировали дверь и отказываются выходить. Охранник Арнетт немедленно берет на себя инициативу и просит охранников утренней смены остаться в тюрьме до тех пор, пока конфликт не будет улажен. Его тон подразумевает, что утренняя смена так или иначе виновата в случившемся.
Предводитель бунта, Пол-5704, убедил своих товарищей из первой камеры, Хабби-7258 и Глена-3401, что пришло время выступить против нарушения договора, который они заключили с властями (т. е. со мной). Они придвинули свои кровати к двери камеры, завесили дверной проем одеялами и выключили свет. Охранники не могут открыть дверь и вымещают свой гнев на обитателях второй камеры, где сидят главные нарушители спокойствия, ветераны карцера Дуг-8612 и Стью-819 — и с ними Рич-1037. Охранники предпринимают неожиданную контратаку, врываются во вторую камеру, хватают три койки и вытаскивают их во двор, а № 8612 отчаянно сопротивляется. В камере — возня, удары и крики. Все это слышно во дворе.
«К стене!»
«Дай мне наручники!»
«Сейчас получишь!»
№ 819 дико кричит: «Нет, нет, нет! Это же только эксперимент! Оставьте меня в покое! Дерьмо, отпусти меня, придурок! Вы не заберете у нас эти гребаные кровати!»
№ 8612: «Чертов опыт! Это просто гребаный опытный эксперимент! Это не тюрьма. Хренов доктор Зимбардо!»
Арнетт удивительно спокойным голосом говорит: «Когда заключенные из первой камеры будут вести себя как положено, мы вернем ваши кровати. Повлияйте на них любыми средствами, чтобы они вели себя как положено».
Еще более спокойный голос заключенного отвечает охранникам: «Это наши кровати. Вы не можете их забрать».
В полном замешательстве голый заключенный № 8612 жалобно произносит: «Они забрали у нас одежду, они забрали у нас кровати! Этого не может быть! Они забрали у нас одежду, они забрали у нас кровати! — и добавляет: — В настоящей тюрьме такого не делают».
Как ни странно, другой заключенный отвечает: «Делают»[67].
Охранники громко смеются. № 8612 просовывает руки между прутьями двери камеры, поворачивает их ладонями вверх, в просительном жесте, с удивленным выражением лица и говорит новым, странным тоном. Охранник Дж. Лендри требует его убрать руки, но Серос действует грубее и бьет дубинкой по прутьям. № 8612 убирает руки как раз вовремя, чтобы ему не разбили пальцы. Охранники смеются.
Затем они направляются к третьей камере, а № 8612 и № 1037 кричат товарищам из третьей камеры, чтобы те тоже забаррикадировались.
«Придвиньте кровати к двери!» «Поставьте одну горизонтально, а вторую — вертикально! Не впускайте их! Они заберут у вас кровати!»
«Они забрали у нас кровати! Вот дерьмо!»
№ 1037 вне себя: «Бейте их! Сопротивляйтесь! Пришло время для настоящей революции!»
Охранник Лендри вооружен большим огнетушителем. Он стреляет во вторую камеру зарядами углекислого газа, охлаждающего кожу, вынуждает заключенных отбежать назад.
«Заткнитесь и отойдите от двери!» (Как ни парадоксально, это именно тот огнетушитель, на наличии которого настаивал комитет по опытам на человеке на случай чрезвычайной ситуации!)
Но кровати из третьей камеры уже вытаскивают в коридор. Мятежники из второй камеры чувствуют, что их предали.
«Третья камера, что происходит? Мы же сказали вам забаррикадировать двери!»
«Разве это солидарность? Это кто, Сержант (№ 2093)? Сержант, если это из-за тебя, то ничего удивительного, потому что мы и так знаем, кто ты такой».
«Эй, первая камера, держите свои кровати. Не впускайте их».
Охранники понимают, что вшестером они смогут подавить бунт заключенных, но в будущем им придется действовать только втроем против девяти заключенных, и это будет нелегко. Но ничего страшного: Арнетт объясняет остальным охранникам психологическую тактику «разделяй и властвуй». Нужно сделать третью камеру «элитной» и дать ее обитателям особые привилегии — мыться и чистить зубы, вернуть им кровати, постельные принадлежности и включить в их камере воду.
Охранник Арнетт громко объявляет, что заключенные из третьей камеры ведут себя хорошо, «и их кровати вернут, когда будет восстановлен порядок в первой камере».
Охранники уговаривают «хороших заключенных» убедить остальных вести себя «правильно».
«Ну, если бы мы знали, что значит неправильно, мы бы им сказали!» — восклицает один из «хороших заключенных».
Венди отвечает: «Вам не нужно знать, что значит неправильно. Просто попросите их успокоиться».
№ 8612 кричит: «Первая камера, мы с вами, все трое!»
Затем он высказывает туманную угрозу в адрес охранников, которые толкают его назад. Все еще голый, с полотенцем вокруг бедер, он кричит: «Эй, ребята, вы что, думаете, мы раскрыли все карты?»
Дело сделано, и охранники устраивают небольшой перерыв, чтобы покурить и подумать, что делать с первой камерой, где забаррикадирована дверь.
Рич-1037 отказывается выйти из второй камеры, и трое охранников выносят его на руках, бросают на пол, надевают наручники ему на лодыжки и тянут за ноги во двор. Он и бунтарь № 8612 продолжают кричать о неприемлемых условиях, они просят всех заключенных поддержать бунт. Охранники пытаются освободить вторую кладовку в коридоре, чтобы устроить там еще один карцер, куда можно было бы посадить № 1037. Вытаскивая коробки, чтобы освободить место в кладовке, они тянут его по полу назад в камеру. Его ноги все еще скованы наручниками.
Охранники Арнетт и Лендри совещаются и находят простой способ навести хоть какой-то порядок в этом бедламе: начать перекличку. Перекличка всегда помогает навести порядок. В строю по стойке смирно стоят всего четверо заключенных. Для начала охранники приказывают им назвать свои номера.
«Мой номер 4325, господин надзиратель».
«Мой номер 2093, господин надзиратель».
Перекличка продолжается, хотя в ней участвуют только три «хороших мальчика» из третьей камеры и № 7258, голый, с полотенцем вокруг бедер. Что примечательно, № 8612 выкрикивает свой номер из карцера, но насмешливым тоном.
Охранники снова тащат № 1037 и запирают в кладовке в коридоре, превращенной во второй карцер. Тем временем № 8612 продолжает кричать суперинтенданту тюрьмы: «Эй, Зимбардо, тащи сюда свою задницу!» Я принимаю решение не вмешиваться, но понаблюдать за этой конфронтацией и попытками охранников восстановить законность и порядок.
В ретроспективных дневниках заключенных (завершенных после окончания эксперимента) есть некоторые интересные комментарии. Пол-5704 пишет, что искажение восприятия времени уже начинает влиять на мышление заключенных. «После того как утром мы забаррикадировались в камере, я заснул, потому что плохо спал ночью. Когда я проснулся, то подумал, что уже наступило утро следующего дня, но день еще не закончился, еще даже обеда не было!» Днем он снова заснул, а когда проснулся, то решил, что наступила ночь, но было только пять часов вечера. Искажение восприятия времени отметил также № 3401, он очень проголодался и злился, что до сих пор нет обеда. Он думал, что уже девять или десять вечера, хотя было всего пять часов.
Хотя охранники подавили бунт и использовали его как предлог для усиления давления и контроля над «опасными заключенными», многие обитатели тюрьмы довольны тем, что им хватило смелости бросить вызов системе. № 5486 отметил, что у него «было хорошее настроение, мы были вместе, готовы устроить заваруху. Мы придумали „бунт против прыжков“. Больше никаких насмешек, никаких прыжков, никакого подчинения». Он добавил, что чувствовал, будто его действия зависят от того, поддержат ли его сокамерники из «хорошей камеры». Если бы он был в первой или второй камере, то «поступил бы так же, как они» и бунтовал бы более яростно. Для самого маленького, хрупкого заключенного, Глена-3401, студента азиатско-американского происхождения, бунт стал боевым крещением: «Я предложил придвинуть кровати к двери, чтобы не пускать охранников. Обычно я спокоен, но мне не нравится, когда со мной так обращаются. Я помогал организовать наше восстание и принимал в нем активное участие, для меня это было важно. Это придало мне уверенности. Я считаю это самым важным событием моей жизни. Это было какое-то самоутверждение; после этой баррикады я лучше узнал самого себя»[68].