Объект, репрезентация объекта и объектоотношение

Под словом "объект" психоанализ понимает "предмет", на который направлены чувственные ("либидинозные") и агрессивные стремления субъекта. Итак, под объектами подразумеваются: персоны, с которыми у субъекта существуют отношения; отдаленные частичные аспекты персон, такие, как отдельные части тела или свойства характера (так называемые частичные или партиальные объекты); собственной любовью пользуется также сам субъект ("нарцисизм"), который может быть и ненавидим (что чаще всего является причиной депрессий); а также животные, неодушевленные предметы, действия или ситуации. Под объекторепрезентацией или саморепрезентацией подразумевается внутренняя, субъективная картина (также "имидж"), в которой субъект производит себя в объект, причем эти картины редко являются цельными, охватывают сознательные и подсознательные представления, по этой причине об объект- и саморепрезентациях чаще всего говорится во множественном числе. В качестве объектоотношения психоанализ подразумевает внутреннюю картину, которую субъект создает о своем отношении к объекту; субъективный образец отношений, которые соединяются с сознательными и подсознательными представлениями и фантазиями. Объектоотношения можно также дефинировать как отношения между само- и субъекторепрезентациями. Объектоотношения человека, естественно, могут быть различными от объекта к объекту и изменяться вместе с духовным и психическим развитием.

4. Г. Фигдор

В начале так называемого послеразводного кризиса стоит потеря отца. Как я уже пытался показать, это затрагивает и оправдывает переживания большинства детей; часто пространственное отдаление от отца, даже если контакт с ним и сохраняется, характеризуется как потеря. Душевные перегрузки членов семьи после развода приводят, среди прочего, к — часто драматическому — накалу агрессивной стороны отношений "мать —ребенок". В высшей точке кризиса образ матери теряет для ребенка добрую часть своих черт, которые являются специфически материнскими, и выражают суть образа матери. Если посмотреть с этой точки зрения, то такие дети являются, по сути, сиротами развода.

Что все это значит для душевной динамики последующего развития ребенка, нам хотелось бы показать на примере Стефании. Стефании было пять лет, когда родители развелись. На это событие реагировала она обычным образом: страхом за мать и гневом на нее, потому что девочка обвиняла мать в том, что любимый папа нашел себе подругу. "Ты вечно ругалась!" — бросила Стефания укор матери. "При этом я только защищалась от невыносимого давления со стороны мужа", — рассказывает мать. — Он вел себя также нетерпимо и отвратительно по отношению к Стефании, а она, оказывается, этого даже не замечала!" Мать была глубоко ранена упреками дочери и отсутствием солидарности с ее стороны и не в состоянии была справиться ни с ее агрессивностью, ни с собственной злостью по отношению к дочери, которая питала себя разочарованием. Многие дети обращают свои агрессии или концентрируют их на том из родителей, который оказывается "под-рукой", и на котором в повседневных конфликтах представляется возможным реализовать эту агрессивность⁵¹. Стефания в зените своей "эдиповой

⁵¹ Но это необязательно (ср.гл. 10.2). Подобный механизм "размещения" агрессий встречаем мы также и у матерей (с. 90).

влюбленности" в отца всю вину за столь тяжело переносимое сознание того, что она покинута им, возлагала на мать. Отношения между Стефанией и матерью с характерной агрессивностью обострились в послеразводной фазе. Разочарование и злость мешали матери понять потребности ребенка в контроле за ней (возникающие от чувства страха потерять мать) и его зависимость, она встречала дочь примерно такими словами: "А, теперь ты пришла... но сейчас я не хочу с тобой быть!" Или: "Сейчас ты хочешь, чтобы я была добра к тебе, но тебе не мешало бы раньше об этом подумать!" К тому же ребенок должен был оставаться в детском саду целый день, а не всего лишь три часа, как раньше, так как мать работала.

Психическое состояние девочки после развода заметно ухудшалось. Опасение, что она совсем потеряет отца, подтверждалось: он до сих пор не появлялся, из чего Стефания сделала заключение, что виновата опять мама. В ее представлении мать вполне могла играть эту роль, поскольку она ее больше не любит, как прежде. Может быть, потому что папа любит Стефанию больше, чем маму. Предположение, что мать больше не будет любить ее, как раньше, подтверждалось в глазах ребенка ежедневными агрессивными ссорами, отчего возрастал страх навсегда остаться со "злой матерью". Вместе со страхом росло и чувство вины из-за своей •ярости и любви к отцу. Опасение ребенка, что мама отомстит ей, сделает однажды выводы и оставит ее одну, делало девочку все зависимее и нетерпеливее. Доходило до рыданий и крика, когда мать уходила по делам или когда она приводила ее каждое утро в детский сад. Стефания не верила больше, что мама обязательно вернется.

Страхи Стефании, вызванные разводом, аккумулировались в угрозе для ее жизни. Уже через полгода мир, казалось девочке, перевернулся, так же, как казалось Манфре-ду и Катарине, но не в результате описанных выше пере-

4'

живаний развода, а в результате кризиса отношений между матерью и ребенком. И точно так же, как у Манфреда и Катарины, ее система обороны стала раскачиваться, но только медленнее. К моменту развода Стефания производила впечатление нормального, по возрасту развитого ребенка—и даже более того, — в ней можно было отметить то, что мы в психоанализе называем "психическим структурированием": девочка за первые три года жизни научилась интегрировать хорошие и плохие стороны, амбивалентные репрезентации объекта, т.е. она понимала, что ее родители имеют хорошие и плохие свойства, но тем не менее она была уверена в их любви и защите. С помощью живых представлений, рисунков и игр Стефания одерживала все новые и новые победы над (по причине приобретенного сознания константности объекта) не особенно грозными конфликтами влечений, которые смягчались также благодаря способности Стефании в триангулярной системе отношений в конфликтных ситуациях переходить от матери к отцу и наоборот. Таким образом, в развитии ребенка представлялась возможность сдерживать в определенных рамках возникновение массивных страхов, которые могут вызвать к жизни патогенные процессы обороны. Поскольку здесь речь идет о внутрипсихических процессах и приобретениях, такое психическое равновесие у маленьких детей в большой степени зависит от определенного развития внешних обстоятельств. Долгая разлука, которая обманывает доверчивое ожидание новой встречи и веру в сохранение любовной привязанности, может сотрясти константу объекта, при этом "злая" мать, которая становится все более "злой", и ошибка "третьего объекта" ведут к обострению внутренних конфликтов. Стефания больше не могла при помощи обычного механизма обороны совладать с возрастающим страхом.

Изложенная здесь зависимость ребенка и его потребность контролировать куда мать уходит, — это только одна из

сторон усиливающейся регрессии. Отказ обороны заставил Стефанию активировать такие примитивные механизмы обороны, как проекция и разделение. Она проектировала свою (по ее опасениям разрушительную) ярость на мать, в результате чего та казалась ей еще "опаснее" и "злее". Проекция и реальная агрессивность отношений "мать — ребенок" привели в конце концов к разделению в материнской репрезентации объекта на "совсем хорошую" и "совсем злую", причем добрая мать все чаще и чаще была недосягаема для ребенка, а рядом оставалась только злая. К этому разделению объекта Стефания относится так, как обычно относятся к врагу: она кричит на мать, ругает ее, кидается на нее или убегает и закрывается. Итак, послераз-водный кризис привел Стефанию к изменению общей пси- ■ хической организации. Стефания не просто реагировала на развод, через два месяца после развода она стала неузнаваема. То, что случилось с Манфредом, Катариной и Стефанией, мы можем охарактеризовать как срыв системы обороны, причем у Стефании речь идет не столько о внезапном сломе, сколько о постепенном опустошении, замене системы обороны механизмами психических преодолений конфликтов, которые относились к давно пройденным фазам развития. В итоге через несколько месяцев после развода мы видим, как шестилетняя девочка пытается преодолеть свои страхи и свое напряжение психическими методами двухлетнего ребенка" ("возраступрямства").

Неудавшаяся регрессия

Частичные регрессии относятся к репертуару каждого человека в трудных ситуациях. Ежедневные поводы для них — усталость, переживания или болезни. Перед потребностями тела меркнет взрослый мир планов, внимания и ответственности и появляется желание, чтобы тебя побаловали, хочется услышать доброе слово, лечь в свежую пос-

тель, испытать счастливое чувство защищенности — все то, что, как правило, предназначено детям. Мы можем также "по-детски" реагировать на людей, которые нас обижают или доставляют нам неприятности, что выражается в радости причинять вред, мстить, интриговать или возмущаться, несмотря на то что мы прекрасно понимаем, что это "ничего не дает". И мы можем — хочется надеяться — радоваться как дети, если напряжение проходит и наши желания исполняются. Мы празднуем Рождество, дни рождения и наши успехи, потому что поздравления, подарки и чувство, что тебя балуют, дают нам ощущение любви, ощущение того, что ты не забыт — две вещи, которые нам так нужны, чтобы выстоять под натиском требований, предъявляемых взрослым миром.

Более выразительны частичные регрессии у детей, которые обычно по несколько раз в день меняют свой психический возраст. Семилетняя Эльвира не желает чистить зубы, сопротивляется и ведет себя, как двухлетняя. Спустя мгновение она уже помогает матери ухаживать за ее маленьким братом, как большая девочка. К тому же минимум раз в день она требует от матери, чтобы та взяла ее на руки и покачала, как младенца, а потом строгим голосом делает замечания своим родителям, что те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И конечно, вечером мама или папа должны сидеть у ее кроватки, рассказывать ей сказку, пока она не заснет, прижав к груди игрушечного мишку, которому она хранит верность с первого дня своего рождения. Похоже на то, что девочка, удерживаясь над пропастью на трудной и скользкой дороге социального приспособления и формирования самостоятельности, время от времени, должна убеждаться в присутствии надежной, готовой придти на помощь руки, в присутствии — на всякий случай — растянутой внизу "спасательной сети" для того, чтобы быть способной и далее балансировать.

Если возрастает напряжение, то такие поиски опоры и шаги назад становятся более частыми и паузы в продвижении вперед более длинными. Выравнивающая и придающая силу функция этих частичных регрессий действует естественно только тогда, когда объект, на который направлены регрессивные желания, чувства и надежды, как говорится, "играет за компанию". Иначе говоря, если Эльвирино упрямство действительно повышает привязанность к ней матери, если та действительно держит ее на руках и качает, как младенца, а вечером сидит у ее постели, рассказывая сказки. Если бы мать этого не делала, то регрессивные тенденции ребенка не находили бы разрядки, а, наоборот, обременялись бы дополнительно, потому что "потеря предохранителей" всегда означает возрастание страхов. В Эльвирином случае, например, это страх, что она не так любима, как ее маленький братик. В подобных ситуациях можно часто наблюдать, как дети постепенно освобождаются от своих либидинозных желаний — в данном случае желания, чтобы тебя подержали на руках и покачали, рассказали сказку перед сном и т.д., — но зато у них усиливаются агрессивные тенденции — упрямство, приступы гнева; известно, что ребенок, который злится и кричит, может добиться от родителей больше, чем тот, который просит. Таким образом ребенок открывает для себя — или вновь открывает — применение власти как средство борьбы со страхом.

Послеразводный кризис предлагает все больше возможностей проследить развитие от "нормальных" (частичных) регрессий до распространенного суспендирования соответствующего возрасту набора потребностей, чувств, психических механизмов и возрастания агрессивно-регрессивных устремлений. Трагично, что чем больше такой ребенок, как Стефания, впадает в регрессию, тем меньше шанс, наконец-то, понять, что ей так срочно нужно, а именно, основательные доказательства родительской любви. Часто из-за

тяжелой психической ситуации родителей (прежде всего матери) агрессивно-регрессивные устремления ребенка остаются неопознанными и поэтому не вызывают стремительной защищающей и доказывающей привязанность реакции.

Если мы бросим взгляд на внутрипсихические процессы, то сможем увидеть, что Стефания вернулась в период разделенной репрезентации объекта, что она видит мир глазами брошенного двухлетнего ребенка, который чувствует себя зависимым от чужих ("злых") персон и ведет себя соответственно. Со стороны, разумеется, трудно увидеть в злой, раздраженной шестилетней девочке растерянного двухлетнего ребенка. Стефания проявляет, конечно, свои физические и умственные способности, которые не были затронуты регрессией. Если двухлетняя не хочет переходить через улицу, она дрожит и кричит, Стефания же просто бежит; если двухлетняя пребывает в бессильной ярости, она бросается на землю или колотит кулачками, Стефания же ругает мать или кидается на нее; там, где двухлетняя пытается получить разрядку напряжения сосанием пальца, Стефания начинает все чаще открыто мастурбировать. Мать стала все больше бояться всех этих проявлений и пыталась с ними бороться. Стефания же таким образом получила подтверждение созданной ею картины мира, а именно, что она окружена злыми (разделенными) объектами, в то время как добрые объекты исчезли из ее жизни. Страхи и растерянность девочки еще больше возросли...⁵².

⁵² Собственно говоря, существует много родителей, которые боятся своих двухлетних детей. Серьезные приступы гнева на втором и третьем году жизни связаны большей частью с тем, что родители не способны правильно реагировать на требования автономии ребенка, которые выражаются в оппозиции или быстро меняющихся запросах, а воспринимают их как проявления, направленные против их личности, раздражаются и считают себя обязанными "сломить" волю ребенка. "Сломить", однако, полагается только нечто угрожающее. Эти родители ведут со своими детьми борьбу за власть, как

Но не только поведение объектов разрушает попытку победить страх путем регрессии. Несмотря на то что дети ставят на службу регрессивным тенденциям фукнции "Я", которые не были затронуты регрессией, им противопоставляют себя некоторые оставшиеся "зрелыми" части личности. Александру было шесть с половиной лет и он находился в такой же глубокой регрессии, как Стефания. Объекты в один миг способны были менять свое качество и превращаться из "совсем хороших" в "совсем плохие". Тогда Александр начинал кричать и буйствовать, швырять попадавшиеся под руку вещи и его едва можно было успокоить. Когда "приступ" кончался, мальчик снова приобретал ясность. Конечно, он знал, что у него только одна мама и она выглядела снова совсем нормально и ее ужасная гримаса, которую он перед этим видел, бесследно исчезла. Его собственные регрессивные поведение и чувства казались ему сейчас давно прошедшими. Но не только это: он (до сих пор) сильно идентифицировал себя со своим отцом, хотел быть большим и сильным и мать должна была им гордиться, особенно сейчас, когда он был единственным "мужчиной" в доме. Но Александр видел, что в панической растерянности он просто не знал, что делает, и эта ужасающая ненависть к матери в такие моменты... Александру было стыдно за себя и он сам себя ненавидел. Мальчик проецировал в определенной мере как свою собственную ярость, так и свое представление о себе на родителей и думал о том, что отец будет его презирать, а мать будет разочарована в своих ожиданиях. Поскольку такие чувства, действительно, появляются у родителей, то Александр не мог выйти из своего

если бы перед ними стоял физически, умственно и душевно равный им противник. Они стремятся показать своим маленьким детям, "кто здесь главный". Но добиваются лишь того, что дети воспринимают их самих как нечто ужасное, угрожающее и жестокое и таким образом борьба за автономию превращается в борьбу против злого, угрожающего объекта (ср. с. 119 и далее).

регрессивного заколдованного крута. Когда он в дополнение к этому частично потерял контроль над своим телом и стал по ночам мочиться в постель, мальчику грозила утрата остатков уважения к самому себе. В проекции на родителей это называлось потерять остатки их любви⁵³.

На примере Магдалены и Стефана мы видели, как дети могут использовать первые недели после развода для того, чтобы вновь обрести свое душевное равновесие. Хотя методические гипотезы наших исследований не допускают никаких статистических выводов, но я склонен все же на основе научно-социальных данных и моего собственного опыта сделать вывод, что Магдалена и Стефан относятся к меньшинству и что для большинства детей послеразводный кризис представляет собой действительно критическую фазу. Провоцирующие страх конфликты отношений "мать — ребенок" в послеразводный период в этом смысле настолько сверхдетерминированы, что опасность перегрузки системы обороны намного выше, чем шанс, что мать и остающийся доступным отец в состоянии оказать ребенку необходимую поддержку в самостоятельном преодолении кризиса при помощи послеразводных реакций.

⁵³ Ночное недержание мочи у детей наряду с возбуждающими страх внутренними конфликтами может являться развивающимся невротическим симптотом. Восьмилетняя Беттина на протяжении последних трех лет страдает недержанием мочи. В основе симптома лежит довольно сложный конфликт, который центрирован на рождении ее младшей сестры. Никто из тех, кто знаком с Беттиной, не предполагает, что у девочки большие душевные проблемы. Она хорошая ученица, добивается намеченного, фантазерка, одарена художественно, умеет радоваться жизни, сохраняет довольно хорошее отношение к родителям, а также к другим детям, в том числе и к своей сестре. Беттине удалось все беды в ее конфликте сконцентрировать в этом симптоме. У нее энурезис — результат партиальной (частичной) регрессии, хотя это и невротический симптом, но он защитил основные области ее "Я" от дальнейшего разложения. У Александра же энурезис явился сопроводительным обстоятельством расширившейся регрессии, которая завела его в тупик.

ПОСТГРАВМАТИЧЕСКАЯ ОБОРОНА

У Стефании и Александра, как и у многих других детей, попытка регрессии в послеразводном кризисе потерпела неудачу. Ребенок познал массивный срыв отраженных инстинктивных порывов, выходящих далеко за рамки пройденных этапов развития и первоначально примененных в качестве средства преодоления возникших внутренних конфликтов, появившихся на основе изменившегося поведения окружающих, а также изменившейся его оценки со стороны оставшихся помилованными регрессией частей "Я". Этот "второй регрессивный сдвиг" носит не оборонительный, а травматический характер, т.е. он ведет не к преодолению аккумулированных страхов, а предоставляет ребенка во власть этих страхов более чем когда бы то ни было.

Таким образом, дети, жизнь которых схожа с жизнью Стефании и Александра, долгое время после развода находятся в растерянном психическом состоянии как Манфред и Катарина, для которых уже само сообщение о разводе родителей стало травмой. В какой-то момент на пути между срывом выработанной системы обороны — будь то в результате переживания по поводу самого развода или в результате пос-леразводного кризиса — и полным растворением "Я" путем регрессии должен произойти новый "поворот" внутрипсихи-ческой динамики. В регрессии или посттравматической борьбе Манфреда и Катарины непреодоленные страхи вынуждают этих детей прибегать к более действенным механизмам обороны. (Разумеется, речь здесь идет о бессознательных процессах.) Эта новая оборона хотя и защищает детей от полной деструкции, но неизменно приводит к психотическим картинам болезни. Достигнутое таким образом равновесие будет в результате состоявшейся регрессии выстроено на той ступени развития, которая находится ниже достигнутого перед разводом или перед послеразводным

кризисом уровня развития. Но это имеет большое влияние на будущее развитие ребенка. Чем "архаичнее" страхи, возникающие в ходе конфликтов влечений, тем массивнее оказывается оборона. И чем примитивнее оборонительные механизмы, находящиеся в распоряжении ребенка, тем большие части "Я" страдают от появления симптомов, следующих за обороной. Итак, послеразводный кризис заканчивается инфантильным неврозом — это цена вновь достигнутого равновесия, причем в данном случае под "равновесием" понимается усмирение тайных страхов. Вид невроза и формы симптоматики — по отношению к разводу — являются совершенно неспецифичными и зависят от вида активированных конфликтов, влечений и реакции окружающих — в данном случае в первую очередь матери. Невротическое развитие Стефании можно причислить к истерической форме. Она вытеснила свои разрушительные и сексуальные импульсы и заменила их недетски-материнской манерой предусмотрительности и опеки над матерью и другими взрослыми и детьми. Стефания заботится обо всем, помогает, где может, и ищет любой возможности понравиться каждому. Мать Стефании была счастлива, считала, что дочь преодолела переживания развода, ей и в голову не приходило посмотреть на "хороший характер" дочери как на невротический симптом. Собственно, даже не прибегая к психологическому исследованию, с помощью которого стали очевидными вытеснение и процессы обороны, есть все основания тем не менее рассматривать "отрадное" развитие девочки как невротический характер. Стефания так старается понравиться и завоевать признание, — и это ей порой ненадолго удается, — что со временем она со своей готовностью помочь стала действовать многим детям на нервы. Но вместе с тем ее не в чем упрекнуть. Таким субтильным способом она завоевывает признание окружающих с тем результатом, конечно, что она не любима по-настоящему и это заставляет ее только

усиливать свои старания. Далее, оборонные функции ее поведения отказывают в те моменты, когда этот путь не может обеспечить ей признание, привязанность окружающих или возможность контроля над ними. Если ее отругала мать или она чувствует себя преданной со стороны друга или подруги, с ней начинается истерика. Если мать возвращается домой позже обычного или машина приближается слишком близко к тротуару, кто-нибудь играет с открытым огнем, как и во многих других вполне безобидных случаях, Стефания впадает в панику, кричит, истерично плачет, кидается на пол или убегает прочь. Что принесет Стефании будущее — трудно предсказать. Ясно одно — инфантильные неврозы занимают мощную диспозицию в развитии невротических явлений в переходном или зрелом возрасте, даже если в ближайшие годы актуальная симптоматика перестанет о себе заявлять.

Манфред и Катарина также должны справиться со страхами, вызванными травмой. Но эти дети, для которых мир изменился не в результате обстоятельств, последовавших за разводом, а уже в результате самого факта развода, находятся в более выгодном положении. В отличие от Стефании и Александра их оборона разрушилась не в ходе радикального ухудшения климата отношений. Кроме того, их симптоматика 'ПО поводу переживания развЪда была достаточно очевидна и было маловероятно, что родители отнесут изменения в поведении детей не на счет факта развода. Вспомним Катарину. Девочка вела себя так, как если бы она действительно была брошена одна в этом мире. С помощью психоаналитической консультации — встревоженная мать прибегла к ее помощи уже через несколько дней после травматического срыва ребенка — ей удалось начать "борьбу" в качестве любящего объекта в переживаниях Катарины. Она старалась быть "милой", где это только возможно, и препятствовать образованию прежде всего агрессивных влечений (а они уже сами по себе могут являться источником страха),

которые грозили завладеть ребенком. Это было, конечно, нелегко, мать должна была, в буквальном смысле, держать ребенка в руках. В это время консультант стоял перед главной задачей — помешать возникновению страхов матери перед ребенком и перед собственным вмешательством, а также идентификации матери с агрессиями ребенка, проецированными на мать, что помогло ей в результате не реагировать на проявления ребенка с подобным же бессильным гневом. Через несколько дней отчаянной борьбы с матерью Катарина, буквально, упала в ее объятия, которые та держала наготове раскрытыми. На коленях у матери, обхватив ее шею руками, плакала девочка не менее получаса о потерянной и вновь обретенной любви. Многочисленные беседы и игры, которыми воспользовалась мать по совету консультанта, помогли Катарине в течение нескольких недель постепенно, "порциями", избавиться от ужаса, который она пережила с известием о разводе родителей. По нашему мнению, Катарина смогла освободиться от массивного посттравматического сдвига системы обороны, который грозил изменить ее личность и развить невроз.

С Манфредом получилось по-другому. Сцены, которые он закатывал дома и в школе, не заставили ни учительницу, ни мать растянуть спасательную сеть, которая так помогла Катарине. Мать не желала мириться с его "истерическими припадками", как она позже сама выразилась, и пыталась "вновь внушить ему благоразумие", иногда такими методами, как домашний арест, пощечины и постоянный крик. Через год после ухода отца когда-то живой и развитой мальчик впал в депрессивное состояние, потерял друзей, часами сидел перед телевизором и грыз ногти. Так же, как и Стефании, Манфреду ничего не оставалось, как методом борьбы с его внутренними конфликтами, выбрать массивное их вытеснение, которое влечет за собой образование невротических симптомов.

ПО

Ознакомление с известием об окончательном разводе родителей и возникновение невротических симптомов в ходе посттравматической обороны образуют начало или конец спектра различных психических процессов, которыми дети реагируют на переживание развода родителей. Мы только что познакомились с некоторыми типичными вариантами душевных реакций на развод — их не следует смешивать с различными формами "внешних", так сказать, видимых изменений поведения после развода. И у нас создалось определенное впечатление о взаимосвязи между различными душевными процессами у детей и поведением окружающих (прежде всего родителей, особенно матери) в ходе развода и после него. Прежде, чем мы будем в состоянии составить некую обобщенную картину этих процессов и обрисовать определенные факторы, нужно ответить на некоторые, оставшиеся открытыми вопросы.

1. Несмотря на то что взаимосвязь между травматической регрессией и отношениями "родители — ребенок" в послераз-водной фазе вполне ясна, мы должны все же предположить существование и других факторов, которые решают:

* в каком количестве необходима ребенку поддержка окружающих для того, чтобы он нашел в себе силы вновь обрести душевное равновесие;

* как долго может ребенок или его система обороны выносить (временное) отсутствие материнской компетентности;

в какую стадию прежнего развития отношения к объекту он регрессирует;

на какое место, а также в какой отрезок времени и к какому виду страха "возвращает" его этот процесс и какие ("посттравматические") методы обороны он активирует.

2. Психоаналитический опыт склонен в таких вопросах видеть зависимость от рода и доброты сложившихся струк-

тур объектоотношения, и прежде всего здесь большую роль играет не слишком обремененный конфликтами опыт объектоотношения первых трех лет жизни, который, несомненно, лучше вооружает ребенка в борьбе с трудностями переживаний развода и послеразводного кризиса. Это теоретическое, основательно подтвержденное предположение, кажется, все же противоречит той группе детей, чья система обороны в нашем обследовании показала себя более или менее устойчивой в тяжелые недели и месяцы после развода. Речь идет о тех детях, чье отношение к родителям, и прежде всего к матери, уже перед разводом сильно пострадало в результате массивных агрессий и ссор, и эти дети проявляют в период после развода минимально заметные изменения поведения, максимум — (чаще всего небольшое) повышение агрессивной симптоматики. Кажется, что (агрессивное) изменение материнского объекта или его душевной репрезентации, которое другие дети так тяжело переживают, для этой группы детей не так уж обременительно. Похоже, что они просто уже привыкли к ослаблению обоюдных запросов, как и к агрессивному обострению вытекающих отсюда конфликтных отношений. Значит ли это, что они уже раньше преодолели страхи, возникшие из сложившегося положения, которые столь сильно овладели такими детьми, как Стефания?

3. Вопрос — какие психические факторы и, что называется, какая предыстория детей являются для переживаний, связанных с разводом, более выгодными или, наоборот, более обременительными, будет правомочен, если мы вспомним о детях, которые, как Манфред и Катарина, травматически отреагировали уже на сам факт развода и не только предавались скорби и гневу по поводу того обстоятельства, что они больше не будут жить вместе с отцом, а просто не могли себе представить такой жизни. Что

придало отцам Манфреда и Катарины столь эксистенцио-нальное значение?

До сих пор мы обозначали развод родителей или извещение детей о таковом в психическом воздействии на детей в качестве "нулевого пункта". Теперь мы будем придавать большее значение той роли, которую должно играть для конкретного протекания послеразводного кризиса психическое развитие ребенка перед разводом. В последующих главах я попытаюсь по меньшей мере частично проследить эти взаимосвязи.

Час ть втор ая

ЗНАЧЕНИЕ

ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РЕБЕНКА

ДО РАЗВОДА

№

Проблемы, поставленные в первой части книги, заставили нас обратить особое внимание на "предысторию" исследуемых на практике случаев. Надо сказать, что именно эта область проблемы выпадает из всех известных до сих пор научных разработок о разводах, не считая некоторых общих замечаний в исследованиях Валлерштейн (основу чего составляют методические трудности в изучении данного вопроса). Разумеется, что каждая психическая "структура", каждая конкретная жизнь и история семейных отношений единственны в своем роде, и любая попытка обрисовать их при помощи грубой общей реконструкции не будет досконально соответствовать действительности. И все-таки, в процессе кропотливой работы мы обнаружили взаимосвязь между некоторыми, казалось бы, типичными констелляциями, а также разнообразными формами переживаний развода и различными судьбами душевных реакций на развод.