Объект, репрезентация объекта и объектоотношение 3 страница

Конечно, ранний жизненный опыт ребенка не только предрешает его будущую жизнь, но и образует, как уже говорилось, фундамент для его дальнейшего развития. Он, во-первых, вырабатывает по отношению к жизни позицию определенных ожиданий, для которой опыт младенца с матерью является репрезентативным, и, во-вторых, дает определенное количество примеров переживаний и реакций, на основе которых будет "ассимилироваться" (ср. Пиаже) его позднейший опыт, на который он будет опираться в будущем в кризисных ситуациях. Дети, чей первый опыт объектоотношения был обременен множеством конфлик­тов, чье "изначальное доверие" уже подорвано, склонны в дальнейшем к чувству страха перед потерей любви, к опа­сениям за проступки или "злые" фантазии подвергнуться преследованию и наказанию, к депрессивному отступлению перед внешними или внутренними конфликтами; в сложных ситуациях им не хватает прежде всего уверенности и вообще любопытства к новому, как говорится, жажды неизвестных

Нет необходимости говорить о том, насколько ребенок обременителен для брака, если речь идет о нежеланном ребенке (ср. по этому поводу исследования ^endt'a/Shwarz'a, 1990).

открытий. Стоит таким детям приобрести горький опыт развода родителей, как оказывается, что они слишком плохо вооружены для преодоления связанных с ним переживаний! К типичным душевным реакциям детей при разводе роди­телей относятся в любом случае, как мы уже видели (гл. 1), страх перед потерей объекта, страх перед наказанием, обида и гнев. Эти чувства особенно интенсивно развиваются у детей с ранними нарушениями отношения к объекту, так как ранние травматические переживания активируются актуаль­ным переживанием. Этим детям не хватает также уверен­ности и мужества при вступлении в новое будущее и вожидании от него чего-то хорошего, что могло бы сделать пережитые потери более сносными.

Трагедия в том, что большинство детей, родители которые развелись в первые пять—шесть лет их жизни, относится к той группе детей, которая хуже всего подготовлена к подобному кризису. К тому же это диспозициональное не выгодное положение объясняется не только конфликтом первого года жизни. Дело в том, что кризисы и неразрешенные объективные конфликты каждого этапа развитии "берутся" в известной мере с собой в следующий этап и усиливают конфликты, характерные для этого этапа. Итак, можно сказать, что общее развитие этих детей уже омрачено будущим разводом родителей.

Этот результат, подобно другим результатам обследований, которые будут изложены в следующей главе, по-новому рассматривает как "реакции развода", так и психогигиеническую оценку значения развода для детей. Кажется, что драматическая душевная предыстория детей, которую продолжает разрыв родителей, частично идет не только за "счет" развода, но также взаимосвязана с высококонфликтной ситуацией в семье (до развода), которая, как можно предположить, также повлияла на психическое развитие ребенка, особенно в важный и чувствительный период жизни, хотя, может быть, это и осталось незамеченным окружающими. Так же, как и другие "большие события" в жизни (работа, потеря партнера, рождение ребенка и т.п.), развод и "последствия развода" в какой-то мере являются только поводом, позволяющим проверить душевную ста­бильность детей и связанное с нею их душевное прошлое, из чего следует, что в "симптомах развода" становятся в боль­шей степени видимыми ранние нарушения развития.

Еще рано начинать дискуссию по поводу вопроса роди­телей: "Должны ли мы из-за детей оставаться вместе или все же нам следует развестись?" Простое заключение, что "раз­вод тем обременительнее для детей, чем они моложе, и надо, как минимум, дождаться достижения ими школьного воз­раста", так часто слышимое и даже читаемое в специальной литературе, сомнительно и чересчур упрощенно. Между тем может оказаться, что ожидание принесет с собой только новые проблемы, которые таким образом рассчитывали из­бежать. В дальнейшем изложении мы сможем лучше понять взаимосвязь между реакциями на развод и предразводной историей детей, которая почти всегда является историей, отмеченной супружескими конфликтами родителей.

5. РАННЕЕ ТРИАНГУЛИРОВАНИЕ И ПРОЦЕСС ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ

5.1. Значение раннего триангулирования

Вспомним еще раз об "отчуждении" Михи (с. 114 и далее), которое говорило о том, что он совокупность приятных, но в то же время порою и неприятных переживаний интегри­ровал в представление об одной персоне, персоне матери. Через несколько дней или недель эти же реакции можно обнаружить и при непоявлении отца. (Время первого отчуж­дения зависит в большой степени от интенсивности отношений отца к младенцу.)⁵⁶. Тот факт, что младенец улы­бается отцу, Абелин (1971, цит. по Ротманну, 1978) характе­ризует как знак, указывающий на то, что тот научился уже отличать отца от матери. Но это в сущности означает, что мать, вернее переживания (и соответствующие ожидания), связанные с представлением о матери (первое объектоотношение), получили "второе лицо", "вторую фигуру". Или иначе, младенец признает мать и отца как одно целое, внеш­не различные персоны тем не менее объединяют общие ка­чества. Вначале отец является не чем иным, как "другой матерью", и наоборот, в переживаниях, связанных с матерью, содержится нечто, связанное с отцом, а также и с другими персонами.

Другая характерная черта этого периода: ребенок в этом возрасте способен в одно и то же время вступать в отно­шения только с одной персоной. Сколько бабушек, теть и отцов чувствовали себя ранеными по той причине, что маленький ангел, который минуту назад лучезарно им улыбался, не хочет больше смотреть в их сторону, потому что мама опять появилась в комнате. С этим феноменом связано и то, что младенцу так трудно дается вдруг перейти от матери к другой персоне. Даже, если эта персона "хорошо ему знакома", в этот момент он не испытывает к ней ника­кого внутреннего отношения и не ощущает ничего, кроме горечи ухода от матери. Но разлука может и наоборот произойти беспроблемно, если бабушка покровительственно перенимает в данный момент роль матери в интеракции "мать-ребенок" так, что непрерывность материнского отношения к объекту остается ненарушенной. Если это происходит, то мать может спокойно удалиться и совсем не обязательно делать это тайком и бесшумно.

⁵⁶ Разумеется, эти последствия относятся к шагам развития репрезентации объекта в раннем детстве в семьях со статично определенным распределения ролей между матерью и отцом и другими персонами.

Во всяком случае дети начинают дифференцировать свое отношение к объекту. Поскольку младенец умеет опозна­вать мать и отца как целую персону и все же внешне их различать, он начинает каждому из них приписывать "объективную" разницу в том, как они с ним обращаются:

отец разговаривает с ним иначе, чем мать, по-иному реаги­рует, играет в другие игры и ребенок начинает в свою очередь предъявлять к матери и к отцу разные требования и связывать с ними различные ожидания, благодаря чему отец — чаще всего к концу первого года жизни — превра­щается в самостоятельный, отличающийся от матери объект. Таким образом, отец остается существовать и тогда, когда младенец занят с матерью. Или он приветствует пришедшего домой папу, не забывая в этот момент о существовании матери. И он начинает учиться одновременному общению с двумя персонами.

Но триангулирование не просто привнесение "второго отношения к объекту". (В основе своей следовало бы гово­рить о трех объектоотношениях — отношении к матери, отношении к отцу и отношении к обоим родителям вместе.) Это соотношение создает новое равновесие, внутрипсихическую систему или "структуру", по выражению Ротманна (1981), нечто, что всегда влияет на создание или изменение объектоотношения к одному из родителей⁵⁷. Функция осво­бождения от обязанностей третьего объекта, которую мы наблюдали выше на примере Кристиана (с. 94), является одним из следствий триангулярной системы объекто­отношения. И мы видели, насколько удаление этого третьего

⁵⁷ Концепт триангулирования показывает, что психоаналитическое и "систематическое" мышления не являются взаимоисключающими. Что же касается представителей системно-семейно-терапевтической школы, то с психоаналити­ческой стороны, конечно, возможности понимания распространяются только на теx ее представителей, которые готовы воспринимать "внутрипсихическую сис­тему", а не ограничиваются лишь внешними образцами отношений и поведения.

объекта, отца (вместе с другими обстоятельствами), способ­ствует возрастанию вытекающих из развода страхов раз­луки и расплаты, так что приобретенная система обороны не в состоянии их преодолеть.

Обобщая работы Малера, Гринакр, Винникота и др., Ротманн (1978) указывает на следующую, имеющую большое значение функцию раннего триангулирования: роль отца в прохождении и успехе процесса индивидуализации во время "фазы нового приближения". Для нашей темы этот аспект тройственности необыкновенно важен по двум причинам. Во-первых, после опыта первого года жизни наступает "фаза нового приближения", которая ведет к достижению константы объекта — центральному показателю в развитии той основной структуры, удачное развитие которой, по нашему мнению, лучше всего защищает от деструктивных срывов системы обороны, которые приносит с собой послеразводный кризис. Во-вторых, речь идет о той фазе, вкоторую (в случае таких срывов) маленькие дети (приблизительно в шесть-семь лет) регредируют после развода. Это "оживление" прошлого происходит тем не менее без отца» который когда-то был так важен для этого процесса.

Годовалый ребенок видит себя, хотя более и не физически, но духовно и душевно симбиотически связанным с матерью. Однако, когда отец, реализованный как отдельный субъект, вступает в отношения с матерью, это симбиотическое единство с матерью оказывается потрясенным, поскольку ребенок вдруг видит себя в качестве объекта, отличного от матери, исключенным из этой коммуникации (Rotmann, 1978, 1981). Но ребенок одновременно знакомится таким образом и с чем-то иным: быть другим или быть отлученным вовсе не означает оказаться потерянным. Отец подает малышу пример модели отношений между автономными субъектами. "There must be an I, like him, who want! her" — реконструирует Абелин (1975, цит. по: Rotmann 1978)⁵⁸. Путем идентификации с отцом ребенок открывает для себя возможность нового, несимбиозного отношения к матери. С этим новым чувством независимости своего существования или возможности своего существования от­дельно от матери вступает он в критическую фазу нового приближения, которая отмечена конфликтом между стрем­лением ребенка к все большей автономии и самоутвержде­нию, с одной стороны, и его (регрессивными) желаниями безграничной заботы матери о нем и симбиотического вос­соединения с нею, с другой стороны. Этот конфликт проте­кает в соседстве с разнонаправленными страхами: страхом перед новым воссоединением, который ребенок может пере­живать как вероятность оказаться поглощенным и который усиливает его стремление к автономии, и страхом перед раз­лукой с матерью, перед неизвестностью, перед опасностью оказаться "вне", к чему тем не менее ребенок все же стре­мится. Эти ожидания, неопределенность которых частично исходит от самого ребенка, скрывает в себе значительный конфликтный потенциал в отношении к объекту, в данном случае — к матери. Противоречие и потребность в новом приближении ведут к тому, что ребенок вновь и вновь вос­принимает мать с разочарованием. В результате этого он в возрасте от полутора до двух с половиной лет создает два совершенно противоположных представления о матери, од­но из которых соответствует абсолютно доброму, защища­ющему, дающему удовлетворение объекту, но в следующий момент она может восприниматься как объект абсолютно злой, отказывающий в удовольствии, преследующий и угро­жающий. В отличие от партиального отношения к объекту в середине первого года жизни ребенок хотя и знает, что у него только одна мать, но ему кажется, что существуют два

⁵⁸ Смысловой (расширенный) перевод может звучать так: «Должен существо­вать (совсем независимо от мамы) "Я", который, как папа, любит маму (и любим ею)».

противоположных существа, которые стремятся взять над нею власть. Это объясняет также и то, почему дети в это время (в так называемой фазе сопротивления) иногда столь отчаянно борются за, казалось бы, пустяковые удовлетворе­ния или реагируют на их исчезновение как на катастрофу. И здесь дело касается не столько изначальной потребности, сколько "доказательства", что мама (все еще) остается "хо­рошей мамой" или возможности путем ожесточенной борь­бы со "злой матерью" вновь вызвать к жизни "добрую".

В такое тяжелое для матери и ребенка время на отца воз­лагаются две необыкновенно важные функции. Во-первых, он предлагает себя ребенку в качестве менее "контаминированного" (заряженного) (Крис), т.е. менее конфликтного объекта, способного освободить ребенка в его конфликте желаний воссоединения и освобождения в отношении мате­ри. Во-вторых, он выступает как представитель материнских, свойств (см. выше), так и "внешнего мира", "мира иного, чем мать". Это свойство, которое уже в фазе упражнений играло столь большую роль, сейчас получает новое значение. Отец представляет собой, так сказать, надежный остров, к которому можно отважиться пристать, бежав от "материка матери". В этом случае освобождение от матери является не фак­том "ухода вон", а "уходом куда-то", а именно: к (несущему

в себе часть матери) отцу. Таким образом, тройственная структура отношений на втором и третьем году жизни соз­дает для ребенка такие же важные условия для завершения процесса индивидуализации в области психики, как когда-то, размещение объектов, которое дало ребенку возможность принять решение отважиться сделать первые самостоятель­ные шаги: от одного доверенного лица — в объятия другого.

Абелин характеризует отца как катализатор для развития зрелого отношения к объекту матери, в котором на месте разделения (однажды) очень хорошего и (однажды) очень злого "образа матери" вступает интегрированная материнская объекторепрезентация, которую ребенок способен отличить от собственного представления о себе, от своих мыслей и чувств и для которой свойственны одновременно как злые, так и добрые свойства, — то, что психоанализ ха­рактеризует как константу объекта. Поскольку ребенок пришел к уверенности, что мать любит его и защищает даже в те моменты, когда она на него сердится или отказывает ему в удовольствии, то тем не менее исходящая от нее угроза удерживается в рамках. Исходя из этого, Ротманн считает триангулярную структуру отношений к объекту также условием для "созревания", что называется, требующим окончательного развития, эдиповым конфликтом. Конфликт между ревностью и любовью к однополому родителю созда­ет, во-первых, условие для того, чтобы ребенок способен был поддерживать (не симбиозные) любовные отношения с двумя объектами, и, во-вторых, чтобы эдипов соперник был не только ненавидимым и поэтому устрашающим, но и оставался достижимым в качестве "доброго объекта". Там же, где раннее триангулирование не имело возможности развиться, на место ревности вступает, по утверждению Ротманна, конфликт лояльности: любые отношения кажутся предательством и одновременно уничтожением других отно­шений. От обманутого объекта, однако, можно ожидать только мщения. Это делает предэдипально структурирован­ные конфликты лояльности весьма угрожающими.

Если мы еще раз окинем взглядом трудности процесса развития в первые три года жизни, то увидим, что успех процесса индивидуализации зависит в известной степени от следующих важных условий:

* Во-первых, от достаточно доброго первого объектоотношения, которое ребенок строит на первом году жизни. Если же оно не удалось, то он теряет большую часть уверенности, которая ему так необходима, чтобы постепенно освободить себя от связи с матерью и обратиться к "внешнему миру". Также появляется опасность, что ребенок прибегнет к борьбе, чтобы сохранить удовлетворение, в котором ему было отказано и придет к хотя и агрессивно окрашенной, но еще большей зависимости, в то время как "насыщенный" ребенок в высшем ощущении своих вновь приобретенных способностей (ползать, ходить) завоевывает мир в увеличивающемся отдалении от матери ("фаза упражнений")⁵⁹.

* Независимо от доброты первого объектоотношения к матери очень важно, чтобы в процессе конфликтов индивидуализации на втором и третьем году жизни ребенка мать могла отпустить ребенка, строя свои отношения с ним не слишком амбивалентно, т.е. без (подсознательной) агрессивной окраски; она не должна быть раздражительной, а, наоборот, постоянно проявлять терпение и источать благодушие. Необходимо, чтобы мать оставалась постоянно доступной для ребенка, также и по прошествии первого года жизни, чтобы сохранить непрерывность (еще не закрепленных) отношений в той мере, чтобы ребенок в своих попытках индивидуализации не боялся потерять ее. Даже мы, взрослые, только тогда в состоянии безболезненно расставаться, уезжать, если уверены, что у тех, кого мы любим, все в порядке и мы их не потеряем. Для уверенности в этом чувстве мы можем использовать почту или телефон. Ребенку же нужно час-

⁵⁹ Нередко дети отвечают на ранние разочарования сдвигом развития. Они бегут в определенной степени из (неверного) симбиоза в модус объектоотношений большей автономии и дистанции от материнского объекта. Клинически это означает, что особенно впечатляющие успехи детей между 10-м и 24-м месяцами жизни прежде всего в области, служащей автономии функции "Я" (речь, моторика, контроль за выделениями), могут быть как результатом удовлетворяющего, так и разочаровывающего опыта объектоотношений. Зависимость (или иначе говоря, потеря автономии) и самоконтроль могут оказаться для таких детей (людей) постоянным источником массивных страхов (перед новым воссоединением с матерью, страхом оказаться ею "поглощенным").

тое, с недолгими интервалами, возвращение к матери, прежде чем он снова "отправится в путешествие".

* В-третьих, ребенку нужен отец, уже в первый год жизни младенца необходимо его присутствие, он должен заниматься с младенцем для того, чтобы первое объектоотношение у того могло расширяться от матери к отцу, как это уже было отмечено в качестве важного условия раннего триангулирования.

* Физическая и эмоциональная доступность отца при­обретает совсем особенное значение во время "фазы уп­ражнений" (примерно от 8 до 18 месяцев) и "фазы нового приближения" (примерно от 18 до 30 месяцев). Слишком большая неравномерность в интенсивности отношений между ребенком и отцом или долгое отсутствие последне­го подвергают опасности тройственность отношений. Та­ким образом у ребенка создаются трудности в использо­вании отца в качестве объекта разрядки напряжения и идентификации в конфликтах освобождения от связи с матерью.

* Наконец, исследования Малера, Абелина, Ротманна и других убедительно указывают на то, какое огромное зна­чение имеют позитивные либидинозные отношения роди­телей между собой для развития раннего триангулирова­ния и как от этого зависит облегчение процесса индивиду­ализации. Если таких отношений нет, то у ребенка отсут­ствует модель и вместе с этим и представление о возмож­ности несимбиозных любовных отношений. Итак, при оп­ределенных обстоятельствах преимущественно агрессив­ные отношения между родителями сигнализируют ребен­ку опасность, что отказ от симбиозной связи с матерью означает одновременно потерю матери как любящего объекта.

Исходя из изложенного выше, легко понять, что второй и третий годы жизни относятся к особенно критическим этапам развития каждого ребенка. Как часто отношения матери и ребенка переживают резкое нарушение непре­рывности только потому, что декретный отпуск подошел к концу и мать вынуждена снова идти работать! Как часто весь груз по уходу за ребенком и воспитанию лежит на плечах матери и отцы не имеют понятия о том, какое ог­ромное значение имеют они для развития ребенка! Второй год жизни по причине ускоренного моторного развития детей предъявляет к родителям завышенные требования со стороны внимания и терпения. Особенно к матерям, которые измотаны нагрузками первого года и подвергаются еще большим нагрузкам в связи с возвращением к професси­ональной деятельности и испытывают (сознательно или подсознательно) большую потребность наверстать упущен­ное, желание получить возможность подумать о себе и нахо­дятся столь далеко от "состояния благодушия", о котором мы уже говорили. Чаще всего воспитание чистоплотности до­полнительно обременяет уже и без того тяжелые кон­фликты "фазы нового приближения". Многие дети начинают в двухлетнем возрасте посещать детский сад и вынуждены переживать разлуку с матерью именно в то время, когда на основе регрессивных потребностей "фазы нового приближения" они особенно неспокойны. Также рождение нового ребенка в "фазе нового приближения" переживается как особенно угрожающее событие, отнимает у ребенка значительную "часть" матери (время, регрессивную нежность, терпение, проникновенность). Но именно второй год является, как правило, излюбленнейшим для рождения ново­го ребенка.

В семьях с общественно-средними жизненными условиями у детей не соблюдены или, в лучшем случае, лишь частично соблюдены единичные из названных условий для нор­мального развития в первые три года жизни ребенка. Если к обычным нагрузкам добавляется супружеский кризис, то от этих условий в большинстве случаев почти ничего не ос­тается. Нарушения в первом объектоотношении к матери как следствие и катализатор супружеского конфликта, от­сутствующий или отстраняющийся отец, перетруженная и несчастная мать и отсутствие модели зрелых любовных от­ношений между родителями приводят непременно к ответ­ным ударам в борьбе ребенка за его автономию. Чем больше ребенок привязан к матери, тем драматичнее конфликты объектоотношения, тем больше разочарование, которое переживает дитя. Разочарование, которое переживается как агрессия против самого себя, и эта агрессия путем проекции и идентификации обоюдно усиливают агрессию против (злой) матери и осложняют таким образом интеграцию разделенной на позитивную и негативную личности мате­ринской репрезентации объекта, как и дифференцирование репрезентации самого себя и объекта, что означало бы дос­тижение способности различать, относятся ли аффекты и фантазии к собственной персоне (в качестве желаний и чувств) или к объекту (как его особенности).

Читательница или читатель, должно быть, уже отметили, какую схожесть эти описания конфликтов индивидуали­зации прежде всего в поздней "фазе упражнений" и в "фазе нового приближения" имеют с характеристикой конфлик­тов объектоотношения в послеразводной фазе. Поскольку из психоаналитического опыта мы знаем, что особенно об­ремененные конфликтами фазы развития образуют притя­гивающие точки (фиксации) для регрессий в ходе поздних психических конфликтов, то эта похожесть, собственно, не должна нас удивлять. Послеразводный кризис может акти­вировать такие ранние конфликты отношения к объекту не только у ребенка, но и у матери. Во-первых, потому что — во всяком случае у маленьких детей — этот отрезок жизни был отмечен, как мы могли видеть, в большинстве случаев значительными конфликтами и, во-вторых, потому что внутренние и внешние условия, в которых находятся дети и родители в послеразводной фазе, очень похожи на ранние этапы развития. Теперь мы можем создать себе теоре­тическое представление, почему особенная "драматургия" послеразводного кризиса варьируется от ребенка к ребенку, независимо от внешних обстоятельств, и почему дети так по-разному реагируют; почему так отличаются по величине и доминирующему содержанию страхи, фантазии, желания и агрессии; почему травматический срыв обороны — с за­ключительной новой ("посттравматической") обороной — наступает у одних детей раньше, у других позже и так далее. Наконец, мы видим, как убедительно подтверждается сфор­мулированное в изложенном выше материале предположе­ние о том, что конфликтные отношения родителей перед разводом занимают значительное место в реакциях на развод.

5.2. Незавершенная индивидуализация

Симона (после развода ей было пять лет) одна из тех детей, чья индивидуализация была приостановлена из-за массивных конфликтов с матерью. У Симоны в первый год жизни сложились необыкновенно нежные отношения с отцом. Мать чувствовала себя обязанной помочь в работе своей больной матери в ее магазине, поэтому пригласила к Симоне няню, но большую часть забот по уходу за ребенком взял на себя отец. Он позволил себе ограничить свою профессиональную деятельность, чтобы постоянно быть в распоряжении дочери. Ничто не мешает заявить, что отец занял при дочери место матери. Однако к кон­цу первого года отношения изменились довольно резко. Помощь матери в родительском предприятии больше не требовалась и она теперь заботилась только о дочери. Отец, который постоянно упрекал жену, что, дескать, той ее мать дороже своей собственной семьи и собственного ребенка, воспринял материнские старания своей жены лишь как конкуренцию, стал опасаться за любовь дочери и, нако­нец, почувствовал себя использованным и выброшенным. Но ему хотелось уйти от конфликтов. Поэтому не удивительно, что он занялся делами своей собственной фирмы, поставил перед собой задачи, требующие больших затрат времени и энергии, а также недельных, а порой, и месячных заграничных поездок. Можно сказать, что он уступил родительское и воспитательное поле деятельности своей жене. Но Симона вместе с отцом потеряла свою психологическую мать и вынуждена была довольствоваться вторичным объектом. (Биологическая) мать едва ли могла, однако, удовлетворить первичные и регрессивные запросы Симоны, ей недоставало важного опыта отношений, и между матерью и дочерью образовалось некоторое отчуждение. Все попытки матери отдать дочь в детский сад или так называемой дневной матери кончались неистовством ребенка, который в одинаковой мере цеплялся за мать или кидался на нее с криками и кулаками. Чувство отчужден­ности по отношению к Симоне, беспомощность, разочаро­вание по поводу брака и, вероятно, мысли о том, что отец имел с дочерью меньше проблем, развили и без того обре­мененные конфликтами отношения с дополнительными аг­рессиями матери против дочери. Процесс индивидуализации Симоны не только задержался, но, более того, "фаза нового приближения" с борьбой за автономию вообще не нашла завершения. Симоне не удалось развить стадии константы объекта и раздвоенная репрезентация объекта с возрас­тающей силой стала встраиваться в садо-мазохистский об­разец отношений матери и дочери таким образом, что до сих пор дня не проходило без борьбы, крика и слез. Мы уже проследили на примере послеразводного кризиса, что такие отношения не могли помочь преодолеть массивные страхи ребенка, которые проектировали собственные разрушительные импульсы на "злую" мать и питались агрессиями, исходядящими от "реальной" матери. Симона так никогда и не стала чистоплотной, мочилась и пачкалась почти каждый день что следует понимать как регрессивные и агрессивные симптомы. Симона относится к тем детям, на которых развод родителей, состоявшийся перед ее шестилетием, почти не произвел впечатления (ср. с. 112), хотя она и демонстри­ровала типично аффектные реакции и ее агрессивная симп­томатика временно усилилась. Структурного срыва, однако, который мы наблюдали у большинства детей в послеразводной фазе, у нее не произошло. Для страхов, вступающих в силу в этой фазе, Симона, собственно, нашла невроти­ческое решение уже перед разводом. Ключом к феномену большой стойкости детей, которые до развода уже постро­или в большой степени агрессивно окрашенные отношения с матерью, является тот факт, что во всех этих случаях обнаруживается созданный на протяжении долгого времени симптом (энурез, энкопрез, фобии, симптомы истерии страха и конверсации, принудительно-невротические образова­ния), который связывал часть тех страхов, которые не дава­ли другим детям возможности выдерживать усилившиеся агрессивные отношения с матерью и приводили их к ре­грессиям и (посттравматическим) мероприятиям обороны.

5.3. Асинхронное развитие объектоотношений при неполном триангулировании

Как мы установили, существование доступного отца во многих отношениях облегчает тяжелый и богатый конфлик­тами процесс индивидуализации ребенка на втором и третьем году жизни. Он открывает ребенку возможность альтернативного опыта отношений; благодаря этому и своим отношениям с матерью ребенок может (и должен) начать воспринимать себя отдельно от матери; отношения роди­телей в то же время преподносят ему модель, утешающее в какой-то степени доказательство фундаментальной возмож­ности существования независимо от матери и тем не менее сохранения с нею тесных отношений; наконец, отец помо­гает ребенку быть более гибким в его автономно-регрес­сивных конфликтах в отношении близости и отдаленности от матери, помогает ему так выражать свои сиюминутные желания и потребности, чтобы оставаться способным двигаться в пространстве между матерью и "также, однако, не только материнским" отцом и таким образом легко при­нимаются решения, и отношение к матери освобождается от ненужных дополнительных нагрузок. Если процесс инди­видуализации состоялся, ребенок освободился от симбиозного единства с матерью и константа объекта построена, это означает, что приобретена способность построения и сохра­нения в одно и то же время многих зрелых и потому особенных объектоотношений.