Последний год хода форели на хаймен-крик

Вечная память старому пню! Хаймен-Крик был назван в честь Чарльза Хаймена, долбаного пионера и первопроходца этих земель, на которых никто не хотел поселиться — настолько они были тощи, уродливы и тоскливы. Шел 1876 год, когда он построил избушку на берегу крохотного ручья, орошавшего бесплодную гору. Спустя некоторое время ручей окрестили Хаймен-Крик.

Мистер Хаймен не умел ни читать, ни считать и полагал, что ему это только на пользу. Мистер Хаймен жил случайными заработками годы и годы, годы и годы.

Ваш мул стер подкову?

Позовите мистера Хаймена, и он подкует.

Сгорела изгородь?

Позовете мистера Хаймена, и он поставит новую.

Мистер Хаймен всю жизнь просидел на диете из смолотой вручную муки и брюквы. Он покупал пятидесятифунтовый мешок зерна и сам толок его в ступке пестиком. Он растил капусту на грядке перед избушкой и относился к ней так, будто это была призовая орхидея.

За всю свою жизнь мастер Хаймен ни разу не выпил кружки кофе, не позволил себе ни сигаретки, ни глоточка спиртного, ни бабенки и искренне считал, что был бы большим дураком, если бы позволил.

Зимой небольшая стайка форелей поднимается по Хаймен-Крик, но летом в ручье рыбы нет, поскольку он пересыхает.

Мистер Хаймен время от времени вылавливал пару-другую форелей и съедал их с пшенично-капустным гарниром, и вот однажды он почувствовал себя таким старым, что ему навсегда расхотелось работать, а выглядел он при этом уже так, что дети его боялись, называли злым стариком и не подходили близко к хижине.

Но мистера Хаймена все это не волновало. Уж до чего ему не было дела, так это до детей. Чтение, письмо, дети — все это в одном роде, думал мистер Хаймен и молол зерно, растил капусту и вылавливал пару-другую форелей, если они заплывали в ручей.

Лет тридцать подряд он выглядел на все девяносто, а затем обратил внимание на то, что помирать пора, да так и сделал. И лишь только он помер, как форель перестала заходить в Хаймен-Крик. Форели не стало смысла заходить в ручей, раз старикан помер.

Ступка и пестик свалились с полки и разбились.

Избушка сгнила.

Сорняк задавил капусту

Через двадцать лет после смерти мистера Хаймена несколько человек из общества рыболовов и охотников расселяли форель по окрестным ручьям.

— А чего бы сюда не запустить десяток? — сказал один из них.

— И верно, — подхватил другой

Они опорожнили бидон с молодью форели в ручей, но как только форель касалась воды, она поворачивалась кверху своим белым брюшком и, уже мертвая, плыла вниз по течению.

ФОРЕЛЬ, УМЕРШАЯ ОТ ПЬЯНСТВА

То, что я вам хочу рассказать, это — не отходы из выгребной ямы воображения.

Это — факт, это — реальность.

Одиннадцатидюймовая форель была убита. Душа ее отлетела навеки от вод земных, после того как форель хлебнула глоток портвейна.

Умирать так — это против всех форельих правил. Это противоестественно.

Для форели смерть от естественных причин — это когда рыбак сломает ей шейные позвонки или когда ее поразит грибок, нити которого ползут по ее телу, словно сахарные муравьи, пока вся форель не окажется похороненной в гибельной сахарнице.

Для форели естественно попасть в западню бочага, пересыхающего под конец лета, или очутиться в птичьем клюве или в звериных когтях.

И даже умереть от загрязнения воды, задохнуться, наглотавшись человеческих экскрементов, — это тоже естественно.

Бывают и такие форели, которые умирают от старости, и воды уносят их белые бороды в океан.

Все это в порядке вещей, но смерть от портвейна — это нечто иное.

Этого не прочтешь в «Трактате об уловлении рыб крюком», находящемся в «Своде Св. Олбанса» и написанном в 1496 г. Этого не прочтешь в книге «Маленькие хитрости меловых ручьев» Х. К. Хатклифф (1910). Этого не прочтешь в «Истине, которая удивительнее рыбалки» Беатрис Кук (1956). Не прочтешь и в «Северных мемуарах» Ричарда Фрэнка (1694). Не прочтешь в «Я иду рыбачить» У. С. Прайма (1873). Молчат на эту тему «Ловля форели и изготовление мух на форель» Джима Квика (1957). Нет ничего в «Некоторых наблюдениях за рыбами и плодами» Джона Тавернера (1600). Ни слова в «Реки не дремлют» Родерика Л. Хейга Брауна (1946). Не упоминается об этом в эссе «Пока рыба делает нам честь» Беатрис Кук (1949). Не отмечено в «Удильщике на муху с точки зрения форели» Кол. У. Хардинга (1931). Остается незамеченным в «Этюдах меловых ручьев» Чарльза Кингсли (1859). Не пишется в «Форельном безумии» Роберта Трейвера (1960).

Подобный факт не приводится в «Солнечном дне и сухой мухе» Дж. У. Дунна (1924). Обходится стороной в «Просто рыбалке» Рея Бергмана (1992). Заминается в «У створа» Эрнеста Г. Швибера, Мл. (1955). Не фиксируется в «Искусстве ловли форели на стремнинах» Х. К. Хатклиффа (1863). Его нет в «Старых мухах в новом обличье» К. Э. Уокера (1898). Без него обходится автор в «Весне рыболова» Родерика Л. Хейга Брауна (1951). Отсутствует он в «Решительном удильщике и ручьевой форели» Чарльза Бредфорда (1916). Не найдешь его в «Женщины могут рыбачить» Чизи Фаррингтон (1951). Не хватает этого факта в «Рассказах о Новой Зеландии — Рыбацком Эльдорадо» Зейны Грей (1926). Упущен он в «Путеводителе удильщика на муху» Г. К. Бейнбриджа (1816).

Нигде не упоминается о смерти форели от глотка портвейна.

Описание Главного Палача:

Мы пробудились ни свет ни заря, когда снаружи было еще темно. Со смутной улыбкой на лице он зашел в кухню, где мы поглощали завтрак.

Жареная картошка, крутые яйца и кофе.

— Эй, старая блядь! — сказал он. — Кинь-ка мне соль!

Снасти были уже в машине, так что оставалось только сесть и поехать. С первыми лучами зари мы выбрались на дорогу, ведущую в горы, и отправились навстречу заре.

Свет, струившийся из-за деревьев, был как вход в вечный и полный чудес универмаг.

— Вчерашняя девчонка была недурна, — оказал он.

— Ага, — сказал я. — И ты не сплоховал.

— Если зверь бежит на ловца…

Оул-Снайф-Крик был маленьким ручейком, всего несколько миль длиной, но в нем была неплохая форель. Мы выбрались из автомобиля и прошли четверть мили вниз под горку к ручью. Я начал расставлять свои снасти. Он достал пинту портвейна из кармана куртки и сказал:

— Может быть…

— Нет, спасибо, — ответил я.

Он хорошенько хлебнул, затем повел головой из стороны в сторону и сказал:

— Знаешь, что мне напоминает этот ручей?

— Нет, — сказал я, навязывая желто-серую муху на лидер.

— Он напоминает мне влагалище Эванджелины9, неотступную мечту моего детства и движущую силу юности.

— Недурно сказано, — ответил я.

— Лонгфелло был Генри Миллером моего детства, — добавил он.

— Забавно, — сказал я.

Я забросил муху в маленький омут, окруженный по краям ожерельем из еловых иголок. Иголки медленно плыли, описывая круг. Казалось невероятным, что они упали с деревьев. Они смотрелись в омуте так естественно, будто выросли прямо из воды.

На третий раз у меня была хорошая поклевка, но рыба сорвалась.

— Черт, — сказал он. — Похоже, мне сегодня удастся увидеть, как ты рыбачишь! Украденная картина в соседней комнате, сэр!

Я закидывал снасть все выше и выше по течению, приближаясь к выходу из каньона, похожему на каменную лестницу. Затем поднялся по ней с таким видом, словно входил в большой универсальный магазин. Я поймал трех форелей в заброшенном и позабытом отделе. Он даже не доставал своих снастей. Просто шел за мной следом, пил свой портвейн и глазел по сторонам.

— Прелестный ручей, — сказал он. — Он напоминает мне слуховой аппарат Эванджелины.

Мы остановились у большого омута, который образовывался при вытекании ручья из секции детских игрушек. В начале омута вода была как молоко, но затем она становилась зеркальной и отражала тень большого дерева. Солнце к этому времени уже всходило. Было видно, как оно поднимается из-за верхушек гор.

Я забросил муху в молоко и позволил ей свободно плыть вдоль толстой ветви, по направлению к сидящей на ней птице.

Плафф!

Я рванул крючок, и форель запрыгала в воздухе.

— Жирафы взбегают на Килиманджаро! — заорал он, припрыгивая вместе с каждым прыжком форели. — Пчелы взлетают на Эверест! — продолжал орать он.

У меня не было с собой подсачника, так что мне пришлось выводить форель на край омута и вытягивать ее на берег.

По боку форели шла широкая красная полоса. Это была отличная радужная форель.

— Красота-то какая! — воскликнул он.

Он взял форель в руки, и та забилась.

— Сломай ей шею, — предложил я.

— У меня есть другая идея, — сказал он. — Прежде чем я убью ее, мне бы хотелось скрасить ее последние минуты. Ей надо подкрепиться.

Он достал бутылку портвейна из своего кармана, отвинтил колпачок и влил порядочную дозу в глотку форели.

Тело форели свело судорогой.

Ее трясло мелкой дрожью, словно телескоп при землетрясении. Форель широко разевала рот и стучала зубами, совсем как человек.

Он положил форель на белый обломок скалы головой вниз, и из ее рта вытекло несколько капель вина, оставляя на камне ржавый след.

Теперь форель лежала неподвижно.

— Она умерла счастливой, — сказал он. — Вот моя ода Анонимным Алкоголикам. Взгляни!