Технологический вопрос

Несмотря на недостатки централизованного планирования, Советский Союз построил мощную индустриальную экономику. Когда в 1961 г. Хрущев бросил миру вызов, заявив, что с 1980-х годов СССР начнет производить больше промышленных товаров, чем Соединенные Штаты, большинство западных наблюдателей высмеяло эти претензии, даже после шока, вызванного запуском спутников. Однако ирония истории состоит в том, что, по крайней мере, согласно официальной статистике, несмотря на экономическую отсталость и социальный беспорядок, в 1980-х годах Советский Союз в ряде секторов тяжелой промышленности производил существенно больше, чем США: стали - на 80%, цемента - на 78, нефти - на 42, удобрений - на 55%, вдвое больше чугуна и в 5 раз больше тракторов45. Проблема состояла в том, что тем временем мировая производственная система переносила центр тяжести на электронику и специальные химические препараты и поворачивала к биотехнологической революции, а во всех этих областях советская экономика и технология существенно отставали46. По всем расчетам и показателям. Советский Союз пропустил революцию в информационных технологиях, которая сформировалась в мире в середине 1970-х годов. Исследование, которое я провел в 1991-1993 гг. совместно со Светланой Наталушко на ведущих предприятиях микроэлектроники и телекоммуникаций в Зеленограде (советская Силиконовая долина, 25 км от Москвы)47, показало, что огромный технологический разрыв между советскими и западными электронными технологиями очевиден, несмотря на общее высокое качество научного и инженерного персонала, который мы опрашивали. Например, даже с таким запозданием российские предприятия не способны были спроектировать субмикронные чипы (sub-micron chips), а их "чистые комнаты" были такими грязными, что нельзя было произвести самые передовые для них чипы, которые они могли спроектировать. Как нам объяснили, главной причиной технологической отсталости было отсутствие соответствующего оборудования для производства полупроводников. Аналогичные истории можно рассказать о компьютерной промышленности, которая, согласно результатам другого исследования, которое я проводил в исследовательских институтах Сибирского отделения Академии наук в Новосибирске в 1990г., по-видимому, примерно на 20 лет отстала от американской или японской48. Советский Союз полностью прозевал начало эволюции персональных компьютеров, как, собственно, прозевала его и IBM. Но, в отличие от IBM, проектирование и производство собственного PC, подозрительно похожего на Apple One, у Советского Союза заняло более десятилетия49. На другом конце спектра, в компьютерах высокой мощности, которые должны были быть сильным местом этатистской технологической системы, максимальная совокупная мощность советских машин в 1991 г., когда был достигнут пик производства этих компьютеров в СССР, была более чем на два порядка ниже, чем мощность машин одной Cray Research50. Что же касается решающего элемента технологической инфраструктуры, то оценка советской телекоммуникационной системы, сделанная Дианой Дусетт в 1992 г., также показала ее отсталость по сравнению с системой любой крупной индустриальной страны51. Даже в ключевых военных технологиях к концу 1980-х годов Советский Союз сильно отставал от США. Сравнение военных технологий США, НАТО, Японии и СССР, проведенное Министерством обороны США в 1989 г., показало, что Советский Союз оказался наименее развитой страной в 15 из 25 оцененных технологий и не имел паритета с Соединенными Штатами ни в одной технологической области52. Оценка военной технологии, проведенная Маллере и Деляпортом, подтверждает этот факт53.
Здесь опять-таки не существует непосредственно очевидной причины отсталости. Советский Союз имел сильную научную базу и технологию, достаточно развитую, чтобы опередить США в космической гонке в конце 1950-х годов54, а также и официальная доктрина при Брежневе поставила научно-техническую революцию (НТР) в центр советской стратегии опережения Запада и строительства коммунизма на технологической основе, стимулируемой социалистическими производственными отношениями55. Этот заявленный приоритет не ограничивался чисто идеологическими рассуждениями. Важность НТР была поддержана массированными инвестициями в науку, НИОКР и обучение инженерно-технического персонала; в результате в 1980-х годах СССР имел большую долю ученых и инженеров в населении, чем любая другая крупная страна мира56.
Таким образом, мы снова приходим к мысли, что дело не в людях и не в недостатке материальных ресурсов, отпущенных на научное и техническое развитие. Система сама подорвала свои основы, спровоцировав технологическое отставание именно в критический период крупного сдвига парадигмы в остальном мире. В самом деле, до начала 1960-х годов нет свидетельств существенного советского отставания в главных технологических областях, за исключением биологических наук, страшный удар которым нанесла лысенковщина57. Но как только в технологической эволюции наступил перелом, как на Западе с начала 1970-х годов, научные исследования уже не могли помочь технологическому прогрессу, и попытки учиться через заимствование вовлекли Советский Союз в безнадежную гонку за ускорением технологических инноваций в Америке и Японии58. "Что-то" случилось в 1970-х годах и вызвало технологическое отставание СССР. Но это "что-то" произошло не в Советском Союзе, а в развитых капиталистических странах. Характеристики новой технологической революции, основанной на информационных технологиях и на быстром распространении таких технологий в широком диапазоне применений, крайне затруднили для советской системы их освоение и приспособление для собственных целей. Не кризис брежневского застойного периода воспрепятствовал технологическому развитию. Скорее неспособность советской системы фактически интегрировать желанную научно-техническую революцию внесла вклад в экономический застой. Конкретизируем причины этой неспособности.
Первой причиной было поглощение экономических ресурсов, науки и технологии, передового машинного парка и интеллектуальных сил военно-промышленным комплексом. Этот обширный мир, который в начале 1980-х годов составлял около двух третей промышленного производства и получал вместе с вооруженными силами от 15 до 20% советского ВНП59, был склепом для науки и технологии. Он получал наиболее талантливых людей и наилучшее оборудование, возвращая в гражданскую экономику только посредственные электроприборы и потребительскую электронику60. Из передовых технологий, которые были открыты, использовались или применялись в военно-промышленном комплексе, в общество попадали лишь немногие, главным образом по соображениям безопасности, но также и ради контроля над информацией, который делал военные предприятия виртуальными олигополиями передового промышленного ноу-хау. Кроме того, логика поведения военных предприятий как на Востоке, так и на Западе в целом определялась и определяется стремлением к удовлетворению их единственного клиента - Министерства обороны61. Таким образом, технологии разрабатывались или адаптировались для удовлетворения крайне специфических требований военной техники, что объясняет значительные трудности, с которыми сталкиваются любые проекты конверсии как в России, так и в США. Кому нужен на промышленном или потребительском рынке чип, созданный для того, чтобы выдержать ядерный удар? Американские электронные оборонные отрасли спасла от быстрого устаревания относительная открытость для конкуренции со стороны других американских компаний, а также со стороны японских производителей электроники62. Но советские предприятия, живущие в закрытой экономике, без стимула к экспорту, не имеющие другой цели, кроме как следовать необязательно ультрасовременным спецификациям Министерства обороны, были вовлечены в технологическую траекторию, все более удалявшуюся от потребностей общества и от инновационных процессов в остальном мире63.
Логика, навязанная технологическому развитию военными требованиями, была главной причиной упадка в производстве советских компьютеров, которые между серединой 1940-х и серединой 1960-х годов не слишком отставали от западных эквивалентов и были ключевым элементом прогресса ранней советской космической программы64. Проектирование компьютеров началось в 1940-х годах в Академии наук в Киеве под руководством профессора С.А.Лебедева65. Первый прототип малой электронной счетной машины (МЭСМ) был построен в 1950 г., всего через четыре года после первого американского компьютера UNIAC. Из таких прототипов развилось в конце 1950-х и в 1960-х годах целое семейство больших машин: М-29, БЭСМ-ЗМ, БЭСМ-4, М-220 и М-222. Эта линия развития достигла своего пика в 1968 г. с выпуском мощной машины БЭСМ-6, способной производить 800 000 операций в секунду, машины, которая стала "рабочей лошадкой" для советских вычислений на следующие два десятилетия. Однако это был последний крупный прорыв эндогенной советской компьютерной промышленности. В 1965 г. под давлением военных советское правительство решило приспособить модель IBM 360 в качестве ядра единой компьютерной системы Совета Экономической Взаимопомощи (восточноевропейская международная организация под господством СССР). С того времени компьютеры IBM и цифровые, а позже некоторые японские компьютеры стали в Советском Союзе нормой. Советские электронные центры НИОКР и заводы (все под эгидой Министерства обороны) вместо разработки собственных проектов и производственных линий занялись контрабандой компьютеров с Запада, воспроизводя модели и приспосабливая их к советским военным спецификациям. Перед КГБ была поставлена приоритетная задача приобретать самые развитые западные технологические ноу-хау и машины, особенно в электронике, любыми средствами66. Открытый и подпольный перенос технологии с Запада как в проектах, так и в оборудовании стал главным источником информационно-технологической революции в Советском Союзе. Это по необходимости привело к отсталости, поскольку временные лаги между моментом появления нового компьютера на мировом рынке (или просто в руках агентов КГБ) и моментом, когда советские заводы становились способными его производить, все более удлинялись, особенно в условиях ускорения технологической гонки в конце 1970-х годов. Поскольку той же самой процедуре следовали при производстве всех электронных компонентов и программного обеспечения, отсталость в каждом сегменте отрасли взаимодействовала с отсталостью в каждом другом, умножая, таким образом, технологические лаги. Ситуация в компьютерном проектировании, близкая к паритету в начале 1960-х годов, в 1990-х обернулась отсталостью на 20 лет в проектировании и производственных мощностях67.
Аналогичные события имели место в программном обеспечении. Советские машины 1960-х годов работали на отечественном языке ALGOL, который пролагал путь к интеграции систем, тогдашнему переднему краю вычислительной техники. Однако в 1970-х годах, чтобы оперировать на компьютерах американского типа, советские ученые разработали свою версию ФОРТРАНа, которая из-за развития программного обеспечения на Западе быстро устарела. Наконец, они начали копировать - без официального разрешения - любое программное обеспечение, появившееся в Америке, таким образом вводя тот же самый механизм отсталости в область, в которой русские математики могли бы быть пионерами на переднем крае мировой науки.
Почему возникло это парадоксальное явление? Почему советские военные и КГБ предпочли стать технологически зависимыми от США?! Исследователи, которых я интервьюировал в Институте систем информатики Академии наук в Новосибирске, привели убедительный аргумент, почерпнутый из их собственного опыта. Развитие советских компьютерных наук в изоляции от остального мира - в области, по большей части неисследованной, было слишком ненадежным, чтобы удовлетворить обеспокоенное военное и политическое руководство. Что станется с советской властью, основанной на компьютерных мощностях, если ее исследователи пропустят важный новый шаг вперед, если технологическая траектория, в которой они замкнутся, в опасной степени отклонится от западной и пойдет непроверенным курсом? Не будет ли слишком поздно изменить курс, если США в один прекрасный день поймут, что Советский Союз не имеет реальных вычислительных мощностей, чтобы эффективно защищаться? Так, советское руководство (вероятно, через решение на высшем уровне, на основании информации КГБ) выбрало консервативный и безопасный подход: пусть у нас будут те же машины, что и у "них", даже если воспроизведение "их" компьютеров займет у нас некоторое дополнительное время. В конце концов, чтобы активизировать Армагеддон, технологический разрыв в электронных системах в несколько лет, в сущности, будет неважен - лишь бы они работали. Так высшие военные интересы советского государства привели к парадоксу, поставив Советский Союз в технологическую зависимость от Соединенных Штатов в решающей области информационной технологии.
Однако на ранних этапах японские электронные компании также копировали американскую технологию и успешно догнали ее в главных ключевых областях за одно или два десятилетия, в то время как Советский Союз получил противоположные результаты. Почему? Главная причина, кажется, в том, что японцы (а позднее и другие азиатские страны) должны были конкурировать с фирмами, у которых они черпали технологию, так что им приходилось держаться на уровне, в то время как ритм технологического развития на советских предприятиях диктовался военными заказами и командной экономикой, ориентирующейся на количество, а не на качество. Отсутствие международной или внутренней конкуренции снимало давление на советские предприятия, и им не нужно было вводить инновации быстрее, чем это было нужно, по мнению плановиков Министерства обороны68. Когда ориентированное на войну технологическое ускорение программы "Звездных войн" сделало очевидным технологический разрыв между Соединенными Штатами и Советским Союзом, которого так сильно опасались, тревога советского высшего командования, которая была наиболее открыто выражена начальником Генерального штаба маршалом Огарковым, была одним из факторов, которые подтолкнули перестройку, несмотря на политический крах самого Огаркова69.
Однако Советский Союз и за пределами военного сектора имел достаточные индустриальные, научные и технологические ресурсы, чтобы быть способным улучшить свои технологические результаты даже при отсутствии финансирования со стороны военных. Но такому развитию помешал другой слой этатистской логики. Функционирование командной экономики, как отмечалось выше, было основано на выполнении плана, а не на улучшении продуктов или процессов. Попытки инновации всегда влекут за собой риск как в результатах, так и в способности получить необходимые материалы, чтобы войти в новые области производства. Стимула, встроенного в систему индустриального производства, для такой цели не существовало, однако возможность неудачи, встроенная в любую связанную с риском инициативу, оставалась70. Над принятием решений в области технологии довлела, как и во всех других областях управления экономикой, упрощенческая бюрократическая логика. Характерное свидетельство может проиллюстрировать наш аргумент71. Большинство выводов на американских чипах расположены на расстоянии 0,1 дюйма друг от друга. Советское Министерство электронной промышленности, ответственное за копирование американских чипов, приказало сделать все по метрической системе, но 0,1 дюйма эквивалентно странной метрической мере -около 0,252 мм. Чтобы все упростить, как часто бывает в советской бюрократии, было решено округлить цифру. В результате выводы чипов стали располагаться на расстоянии 0,1 "метрического дюйма" - 0,25 мм. Таким образом, советские чипы выглядели как американские, но не подходили к западным контактам. Ошибка была открыта слишком поздно, и в результате даже в 1991 г. советское полупроводниковое конвейерное оборудование не могло использоваться для производства чипов западных размеров, исключая, таким образом, потенциальный экспорт советской микроэлектроники.
Более того, научные исследования и промышленное производство были институционально разделены. Мощная и хорошо оснащенная Академия наук была институтом, ориентированным строго на исследования по своим собственным программам и критериям, не связанным с нуждами и проблемами промышленных предприятий72. Лишенные возможности полагаться на работу Академии, предприятия использовали исследовательские центры своих собственных министерств. Поскольку любой обмен между этими центрами требовал формальных контактов между министерствами в плановом порядке, центры прикладных исследований также не имели связи друг с другом. Это строго вертикальное разделение, навязанное институциональной логикой командной экономики, не позволяло "учиться на практике" (learning by doing), что имело критическую важность в стимулировании технологической инновации на Западе. Отсутствие взаимодействия между фундаментальной наукой, прикладными исследованиями и промышленным производством привело к крайней жесткости производственной системы, отсутствию экспериментирования в научных разработках и к узкому применению научных технологий в ограниченных областях именно в тот период, когда развитие информационных технологий опиралось на постоянное взаимодействие между различными технологическими областями на базе их коммуникаций через компьютерные сети.
Советских лидеров, начиная, по крайней мере, с 1955 г., когда Булганин созвал конференцию, чтобы обсудить проблему, все более тревожило отсутствие продуктивного взаимодействия между наукой и промышленностью. В течение 1960-х годов Хрущев, а затем и Брежнев сделали ставку на науку и технологию, чтобы опередить капитализм. В конце 1960-х годов в контексте осторожных экономических реформ были основаны научно-производственные объединения, устанавливающие горизонтальные связи между предприятиями и исследовательскими центрами73. Результаты опять оказались парадоксальными. С одной стороны, объединения завоевали некоторую автономию и увеличили взаимодействие между своими промышленными и научными компонентами. С другой стороны, поскольку они получали вознаграждение по их индивидуальному вкладу в рост производства по сравнению с другими объединениями, у них развилась тенденция к самообеспечению и к разрыву связей с другими производственными объединениями, так же как с остальной научной и технологической системой, поскольку они были подотчетны только своим собственным министерствам. В дополнение к этому министерства не стремились к сотрудничеству за пределами своих отраслей, а Академия наук сопротивлялась любой попытке ограничить ее бюрократическую независимость, мастерски используя страхи перед возвращением к полному подчинению эпохи сталинизма. Хотя позднее Горбачев пытался оживить систему, горизонтальные связи между научными исследованиями и промышленными предприятиями в действительности никогда не работали в плановой экономике, что препятствовало эффективному применению технологических открытий путем использования иных каналов, кроме министерских инструкций, передаваемых по вертикали.
Конкретный случай, который иллюстрирует фундаментальную неспособность централизованной плановой экономики приспособиться к процессам быстрой технологической инновации, - это эксперимент Академгородка близ Новосибирска74. В 1975 г. Хрущев по возвращении из Соединенных Штатов вознамерился воспроизвести модель американского университетского кампуса, убежденный в том, что при правильных условиях советская наука может превзойти науку Запада. По совету одного из ведущих математиков, Лаврентьева, он начал строительство научного городка в сибирской березовой роще на берегах искусственного Обского водохранилища, поблизости, но умышленно не слишком близко от главного сибирского промышленного и политического центра - Новосибирска. Некоторым из лучших молодых динамичных талантливых ученых Советского Союза был дан стимул переселиться туда, подальше от академической бюрократии Москвы и Ленинграда и в условия, несколько более свободные от прямого идеологического контроля. В 1960-х годах Академгородок процветал как крупный научный центр в области физики, математики, информатики, новых материалов и экономики, не считая других дисциплин. На пике своего развития в 1980 годах Академгородок насчитывал 20 институтов Академии наук, а также маленький элитный университет - Новосибирский государственный университет. В целом там работало почти 10 000 исследователей и профессоров, 4500 студентов и тысячи рабочих и техников, принадлежащих к вспомогательному персоналу. Эти научные институты в своих областях находились на переднем крае. И в самом деле, в экономике и социологии Академгородок дал несколько интеллектуальных лидеров перестройки, в том числе Абела Аганбегяна и Татьяну Заславскую. Однако безотносительно к научному превосходству, достигнутому сибирским городом науки, связи его с промышленностью никогда не существовало, несмотря на близость к главному сибирскому промышленному центру, где были расположены крупные оборонные заводы, в том числе электроника и авиастроение. Разделение между двумя системами было таково, что Академия наук создала в Академгородке свои собственные промышленные цеха, чтобы делать машины, необходимые для научных экспериментов, в то время как новосибирские электронные заводы продолжали полагаться на свои исследовательские центры, расположенные в Москве. Причина, по словам исследователей, которых я интервьюировал в 1990-1992 гг., состояла в том, что промышленные предприятия не были заинтересованы в новейших технологиях: их производственные планы были приспособлены к оборудованию, которое они уже установили, и любое изменение производственной системы означало риск не достичь установленных им плановых показателей. Поэтому технологические изменения могли произойти только под давлением соответствующего отдела Госплана, который должен был приказать ввести новые машины в то же самое время, когда он определял новые производственные задачи. Но расчеты Госплана не могли полагаться на потенциальные машины, которые могли быть созданы на основе передовых исследований в академических институтах. Вместо этого Госплан полагался на технологию, доступную на международном рынке, поскольку более развитая западная технология, втайне предоставляемая КГБ, была резервирована для военного сектора. Таким образом, один из самых смелых экспериментов хрущевской эры, предназначенный для того, чтобы связать науку и промышленность, чтобы сформировать ядро нового процесса развития в одном из богатейших по естественным ресурсам районов мира, в конечном счете потерпел неудачу под неизбежным бременем советского этатизма.
Таким образом, когда на Западе в течение 1970-х и начале 1980-х годов технологическая инновация ускорилась, Советский Союз в своих ведущих промышленных секторах все больше полагался на импорт машин и перенос технологий, пользуясь преимуществом валютного Клондайка - экспорта сибирской нефти и газа. Но западные технологии использовались неэффективно. Маршалл Голдман проинтервьюировал ряд крупных западных бизнесменов, занятых экспортом технологий в Советский Союз в начале 1980-х годов75. По их словам, импортное оборудование использовалось плохо (около 2/3 западной эффективности тех же машин). Министерство внешней торговли пыталось сэкономить свои скудные валютные ресурсы, в то время как крупные предприятия имели корыстный интерес в накапливании на складах новейшего оборудования и большого количества запасных частей всегда, когда им давали право покупать импортные товары. Недоверие между министерствами сделало невозможным гармонизацию импортной политики, из чего возникала несовместимость между импортным оборудованием, а долгие периоды амортизации для каждого типа импортного оборудования на данном заводе вели к технологическому устареванию и болезненному сосуществованию машин и процессов совершенно разных технологических эпох. Более того, скоро стало очевидным, что невозможно модернизировать технологию в одном сегменте экономики, не перестраивая всю систему. Именно потому, что плановая экономика сделала свои единицы очень взаимозависимыми, было невозможно ликвидировать технологический лаг в некоторых решающих секторах (например, в электронике), по-прежнему не позволяя каждому элементу системы взаимодействовать с другими. Замыкая круг, логика использования дефицитных ресурсов иностранной технологии для нужд сжимающегося, но неизбежного сегмента системы подкрепила приоритет, отданный военно-промышленному сектору, и твердо установила жесткое разделение между двумя все менее совместимыми технологическими системами - военной машиной и экономикой выживания.
И последнее по счету, но не по значению. Идеологические репрессии и политика контроля над информацией были решающими препятствиями для инновации и распространения новых технологий, сосредоточенных как раз на обработке информации76. Правда, в 1960-х годах эксцессы сталинизма были оставлены позади, сменившись великими перспективами "научно-технической революции" в качестве материальной базы социализма. Лысенко был убран вскоре после падения Хрущева, спустя целых 20 лет интеллектуального террора; кибернетика перестала считаться буржуазной лженаукой; в экономику были введены математические модели; о системном анализе благоприятно отзывались в марксистско-ленинских кругах и, что самое значительное, Академия наук получила сильную материальную поддержку и значительную бюрократическую автономию, чтобы вести свои дела, включая собственный идеологический контроль. Однако советская наука и технология по-прежнему страдали от бюрократии, идеологического контроля и политических репрессий77. Доступ к международному научному сообществу оставался очень ограниченным и доступным только избранной группе ученых, над которыми осуществлялся строгий надзор. Отсюда следовало отставание в научном "перекрестном опылении". Исследовательская информация фильтровалась, распространение открытий контролировалось и было ограничено. Бюрократы от науки часто навязывали свои взгляды новаторам, находя поддержку в политической иерархии. Присутствие КГБ в крупных научных центрах было по-прежнему всеобъемлющим, вплоть до конца советского режима. Воспроизведение информации и свободная коммуникация между исследователями и внешним миром долгое время оставались затрудненными, составляя огромное препятствие для научной изобретательности и распространения технологий. Следуя гениальной догадке Ленина о контроле над производством бумаги в качестве базового средства для контроля над информацией вскоре после революции, печатание, копирование и обработка информации, машины для коммуникаций оставались под жестким контролем. Пишущие машинки были редкими и за ними тщательно следили. Доступ к машинам для фотокопирования всегда требовал допуска от служб безопасности - две заверенных подписи для русского текста и три заверенных подписи для нерусского текста. Использование междугородных телефонных линий и телекса контролировалось в каждой организации специальными процедурами, и само понятие "персональный компьютер" объективно подрывало советскую бюрократию, в том числе и научную. Распространение информационной технологии как в машинах, так и в ноу-хау едва ли могло иметь место в обществе, где контроль над информацией играл решающую роль для легитимности государства и для контроля над населением. Чем больше коммуникационные технологии делали внешний мир доступным воображению советских граждан, тем более становилось объективно разрушительным дать такие технологии населению, которое, по большей части, перешло от подчинения террору к пассивной рутине на основе недостатка информации и альтернативных взглядов на мир. Так, по самой своей сущности, советский этатизм не позволил себе распространения информационных технологий в социальной системе, а без этого распространения информационные технологии не могли развиваться за пределами специфических функциональных целей, назначаемых государством, делая невозможным процесс спонтанной инновации путем использования сетевых взаимодействий, которое характеризует информационно-технологическую парадигму.
Таким образом, в ядре технологического кризиса Советского Союза лежит фундаментальная логика этатистской системы: подавляющий приоритет военной мощи; политико-идеологический контроль над информацией со стороны государства; бюрократические принципы централизованно планируемой экономики; изоляция от остального мира; неспособность технологически модернизировать некоторые сегменты экономики и общества, не изменяя всю систему, в которой такие элементы взаимодействуют друг с другом.
Последствия этой технологической отсталости в тот самый момент, когда развитые капиталистические страны были вовлечены в фундаментальную технологическую трансформацию, имели большое значение для Советского Союза и, в конечном счете, стали одним из главных факторов, приведших к его развалу. Экономика не могла перейти от экстенсивной к интенсивной модели развития, что ускорило ее упадок. Растущий технологический разрыв обессилил Советский Союз в мировом экономическом соревновании, закрывая двери перед выгодами международной торговли и оставив СССР лишь роль экспортера энергии и сырья. Высокообразованное население страны оказалось в ловушке технологической системы, которая все более и более удалялась от сравнимых индустриальных обществ. Применение компьютеров в бюрократической системе и командной экономике увеличило жесткость контроля78, подтверждая гипотезу, согласно которой технологическая рационализация социальной иррациональности увеличивает беспорядок. В конечном счете, сама военная машина начала страдать vis-a-vis растущего технологического отставания от противников79, углубляя кризис Советского государства.

45 Walker (1986: 53).
46 Amman and Cooper (1986).
47Castells and Natalushko (1993).
48Castells (1991); сокращенный вариант см. Castells and Hall (1994: ch. 4).
49 Agamirzian (1991).
50Wolcott and Goodman (1993); см. также Wolcott (1993).
51Doucette(1995).
52US Department of Defence (1989), mrr.AIvarezGoBzalez (1993).
53 Malleret and Delaporte (1991).
54 US News and World Report (1988).
55Афанасьев В.Г. (1972); Дряхлов Н.И. и др. (1972). Резюме этих тем на английском языке см.: Biyakhman and Shkaratan (1977).
56См. Fortescue (1986); Smith (1992: 283-309).
57Thomas and Cruse-Vaucienne (1977); Fortescue (1986).
58Goldman (1987).
59 Sapir (1987); Audigier (1989); Alexander (1990: 7620); Steinberg (1990).
60 Alvarez Gonzales (1993).
61 Полевые исследования Мануэля Кастельса, Светланы Наталушко и их сотрудников в электронных предприятиях Зеленограда (1991-1993) см. Castells and Natalushko (1993). О проблемах переноса технологий из оборонных отраслей в гражданскую экономику на Западе см. Kaldor (1981).
62Sandholtzetal.(1992).
63 Cooper (1991).
64 Полевые исследования М. Кастельса в Новосибирске (1990) и Зеленограде (1992-1993); см. также: Hutching (1976); Amman and Cooper (1986).
65 Agamirzian (1991).
66Andrew and Gordievsky (1990: 521ff.).
67Оценка директора Института систем информатики Российской академии наук (Сибирское отделение). Эта оценка была подтверждена шестью инженерами и менеджерами в институтах электроники и телекоммуникаций в Зеленограде в течение моей полевой работы; см. Castells and Natalushko (1993); Castells and Hall (1994: ch.4).
68Goldman (1987).
69Walker (1986).
70 Berliner (1986); Aganbcgyan (1989).
71 Сообщение Фреда Ланга, главного редактора журнала BYTE; см. April 1991, р. 128.
72 Kassel and Campbell (1980).
73 Казанцев С. (1991).
74Castells and Hall (1994:41-56).
75 Goldman (1987:118 ff.).
76 Sniaryl (1984).
77 Fonescue(1986).
78 Cave (1980).
79 Walker (1986); Praaning and Perry (1989); Rowen and Wolf (1990); Taibo (1993a).