Социальные институты: воссоздание мавзолеев

Вторая сила изменений зависит от социальных институтов, которые построены на обязательствах и комплексах соглашений, объединяющих людей в браке, политических партиях, компаниях, государствах, наднациональных организациях и других аналогичных группах. Это основа нашего мира. Мы создаем социальные структуры с целью обеспечения стабильности и предсказуемости и заключаем их в своего рода мавзолеи, где они покоятся, пока мы ежедневно заботимся о нашей жизни. Они существуют как бы вне времени. Неприкосновенные и вроде бы неприкасаемые, они тем не менее всегда с нами и неуклонно оказывают свое влияние.[65]

Традиционно роль социальных институтов заключалась в том, чтобы упрощать нашу жизнь, создавать стабильность и тем самым позволять нам чувствовать себя свободнее, уменьшая неуверенность. Мы свободны – но только в рамках, определяемых общественными институтами, которые действуют в качестве стабилизаторов.

Но хотя эти учреждения и выглядят инертными, на самом деле они постоянно развиваются, меняясь на глазах. Они могут показаться спящими гигантами, но стоит отвернуться, как они меняют позу, в которой спят.

Внешность может быть обманчивой.[66]Часто учреждения выглядят старше, чем есть (например, бизнес-школы стремятся выглядеть солиднее, чтобы создать ощущение постоянства). Однако часто единственным, что придает им оттенок старины, оказывается плющ на стенах их зданий. Социальные институты не получают наград за инновации, творческие или предпринимательские способности, но они все же меняются – ничего другого им не остается. В мире, опутанном проводами, где знание перемещается свободно, конкурентоспособность означает наличие лучших по сравнению с другими систем и институциональной среды. Успех будет зависеть от стабильности среды для развития и использования знаний – среды, в которой идеи смогут создаваться, тестироваться, оперативно корректироваться и воплощаться.

С развитием новых институтов и изменениями в их деятельности происходят метаморфозы в жизни каждого из нас. Эти изменения не столь очевидны, как те, которые обусловлены появлением новых технологий. Однако подумайте, как повлияли на нашу обыденную жизнь лишь некоторые изменения в них.

Институт капитализма

На макроуровне эксперименты с общественными институтами имеют свои пределы. К примеру, коммунистический эксперимент потерпел фиаско перед лицом прогрессивных технологий и смены приоритетов. Общества, построенные вокруг пятилетних планов, с трудом приспосабливаются к изменениям; интеллектуальный капитал сложно объяснить или измерить там, где капитализм предали анафеме.

После падения коммунизма трудно было не поддаться соблазну объявить капитализм победителем в битве институциональных систем. Однако рано ликовать, так как в настоящее время существует несколько типов капитализма. Язык рыночной экономики имеет несколько диалектов, основанных (иногда не в явном виде) на одинаковых принципах. Однако они, безусловно, различны.

Во-первых, есть европейская версия социально-либерального капитализма, четко показывающая, на что и в какой степени возможно воздействие (делай что хочешь, но в определенных рамках). Также есть североамериканский капитализм с минимальным воздействием (делай что хочешь). Третий тип – дальневосточный капитализм, основанный на доверии и сильном государстве. И наконец, есть так называемый бандитский капитализм, или клептократия, который можно наблюдать в некоторых странах бывшего СССР и Латинской Америки (делай то, что нужно мне, или я тебя пристрелю).[67]

Читая эти строки, вы можете подумать, что отменное здоровье капиталистической системы является плодом нашего воображения. В последние годы произошел ряд переворотов в крупных корпорациях, снижаются темпы производства, Азия пережила кризис, а Россия по-прежнему борется с проблемами, связанными с внедрением рыночной экономики. Кроме того, случились скандалы в Enron, Worldcom, Genua, Seattle, Parmalat и так далее.

И тем не менее мы считаем капитализм устойчивым. Капитализм совершенен, но… (произнося эту фразу, один из авторов обычно делает паузу) он будет продолжаться. При этом происходящие изменения не должны и не могут игнорироваться. Капитализм заново создает себя; революция идет изнутри. Такие изменения не происходят за один день, они скорее подобны бесконечному сериалу: за Революцией I следует Революция II, затем Революция III – и так до бесконечности. И в отличие от мира кино каждая новая серия здесь обязательно лучше предшествующей. Можно провести аналогию с фильмами «Крестный отец II» и «Крестный отец III» – редким случаем, когда сиквел был лучше предшественника (в отличие от «Рокки» и «Рокки II»).

Национальное государство

В книге «Triad Power» Кеничи Омаэ подвергает сомнению постулат, гласящий, что страны создаются исключительно правительствами. В современной «взаимосвязанной экономике», описываемой Омаэ, потребители не руководствуются националистическими сантиментами при выборе товара, что бы там ни вещали политики. «Стоя у кассы, вы не думаете, в какой стране находитесь или где произведен товар, и вас не заботят показатели занятости или дефицит торгового баланса», – пишет Омаэ.[68]

Омаэ прав. Национальный подход более неактуален. Студенты, изучающие рекламные буклеты бизнес-школ со всего мира, ничем не ограничены в своем выборе – более того, их даже не заботит, в какой стране находится школа. Для рекордсменов завтрашнего дня не важно, будут ли они учиться в Швеции, Италии, Германии, на Тайване, в Аргентине, Исландии, Австралии или Южной Африке.[69]Их решение основывается на собственном понимании того, какая программа лучше именно для них. Ни больше ни меньше. Они принимают во внимание обычные стереотипы: где самые красивые парни и девушки, где самые приятные пляжи, дешевая выпивка и «ненапряжная» учебная обстановка. Вы можете смеяться, но за исключением последнего фактора в ближайшем будущем все остальные вполне могут обеспечить конкурентное преимущество тех или иных регионов.

Способно ли помочь национальное государство?

Мультинациональные компании больше не думают в границах национальных государств. IКЕА, всемирно известный продавец мебели, будет работать с лучшими поставщиками независимо от того, в какой стране они находятся. Зачем вам отдельные подразделения в Финляндии, Норвегии и Швеции? Скорее всего, вам нужен единый скандинавский офис. А зачем отдельные филиалы в Германии и Австрии? Достаточно одного, который работал бы со всеми немецкоговорящими странами Европы. Для анализа важны не национальные, а совершенно другие показатели: язык, культура, возраст, климат, пол, стиль жизни, сексуальные предпочтения или что-то еще в этом роде.

Снижение роли национальных государств естественным образом связано с ростом интернационализации как важной силы в бизнесе (и не только в нем). С институциональной точки зрения мы проходим период невиданной доселе глобализации. Впервые реклама и реальность соответствуют друг другу. В Евросоюзе, NAFTA[70]или АТЭС[71]– везде критически важные решения переносятся на наднациональный уровень. Строятся сверхструктуры. К сожалению, нет оснований предполагать, что они будут эффективны; возможно, поэтому многие современные бизнес-организации избегают перенимать этот опыт. ООН часто ассоциировалась с грубым инструментом. Евросоюз ведет себя как амбициозная компания двадцати – или тридцатилетней давности, которая хватается за все подряд, а в результате у нее ничего путного не получается.

С экономической точки зрения национальное государство выпускает из рук бразды правления. Мы живем в мире глобальной экономики: рынки виртуальны и интернациональны, а информация не ведает границ. На макроуровне наиболее важные проблемы человечества больше не могут рассматриваться и решаться силами национального государства. Безработица – проблема не только Голландии или Франции. Загрязнение окружающей среды – проблема не только Германии или Турции. Усилия отдельных стран в этой области достойны похвалы, но напоминают заклеивание пластырем раны, требующей немедленного хирургического вмешательства.

Для решения таких глобальных вопросов национальное государство слишком мало. Безработица, загрязнения, бедность населения и другие сходные вопросы требуют действий со стороны более крупных организаций, способных на масштабные решения.

И тут возникает парадокс. Для одних ситуаций национальное государство оказывается слишком маленьким, а для других – слишком большим. И все чаще оно не может – а иногда и не хочет – помогать нам в решении наших маленьких проблем. Как насчет школы для моего ребенка? Как насчет больницы для моей бабушки? Поможет ли мне мое государство? Похоже, что государство оказалось меж двух огней: оно слишком мало для решения больших вопросов и слишком велико для маленьких.

Политические партии

Политические партии – это общественные институты, выстроенные вокруг идей. Большинство их, как правых, так и левых, зарождались как небольшие группы, нацеленные на решение одной задачи и ставившие целью изменить мир. Со временем они превращались в конгломераты мнений, со своими взглядами на здравоохранение, образование, законодательство, пенсионную систему, воинскую службу и т. д. Проблема в том, что люди более не последовательны в своих мнениях. Было бы крайне полезно, если бы на выборах у каждого из нас было по десять голосов, которые мы могли бы распределять между разными партиями, так как у каждой из них есть хорошие и плохие идеи. Попытки согласования позиций между партиями – крайне громоздкое и медленное мероприятие, не соответствующее нашему фрагментарному восприятию мира. В результате такие неуклюжие конгломераты теряют симпатии избирателей и вызывают лишь презрение и пренебрежение. В Великобритании число участвовавших в выборах победителя реалити-шоу «Большой Брат» было выше, чем на последних выборах в Европарламент. На самом деле заставить людей интересоваться политикой очень просто. Вместо того чтобы голосовать, кто из кандидатов победит и войдет в парламент, нужно голосовать, кто из действующих депутатов должен его покинуть.

Но дело не только в этом. Традиционные политические партии также потерялись в глобальном мире, поскольку действуют в рамках национальных государств. Но кто из них может принимать решения, затрагивающие интересы международных рынков капитала, мультинациональных компаний и суперспециалистов планетарного масштаба? Возможно, вместо того чтобы надеяться на Евросоюз или ООН и решать проблему отсутствия глобального лидерства путем передачи им все больших полномочий, нам стоит еще раз задуматься о действенности принятых ранее решений. Может быть, в качестве альтернативы стоило бы создать ООК (Организацию Объединенных Корпораций)? Ведь ООН появилась, когда национальное государство было сильной и уместной единицей анализа. Сегодня же миром правят компании, и соответственно должны быть созданы организации, способные влиять на компании и контролировать их. Даже ярый приверженец глобального дикого суперкапитализма Джордж Сорос высказывает подобные идеи.

Новые политические институты строятся вокруг решения глобальных вопросов. Это организации типа «Гринпис» или «Международной амнистии». Проблемы таких организаций начинаются, когда они пытаются добиться всеобщего признания: к примеру, партия «зеленых» в Германии испытала трудности, попытавшись расширить рамки своей политической программы. Вместо того чтобы оставаться эффективным провокатором в своей области, она были вынуждена адаптироваться, а закончилось все это довольно слабой и беззубой деятельностью. Как говорил сэр Уинстон Черчилль, «сначала формируем структуры, потом они формируют нас».

Вечное предприятие

Бюрократическая фирма мертва. Она слишком мала для эффективной работы и слишком велика для энергичных экспериментов. Как мы увидим в следующей главе, корпорации меняют свою структуру в соответствии с новыми правилами. Американский консультант и ученый Ричард Паскаль говорит об этом так: «Многим компаниям нужно изобрести себя заново. Новое изобретение – это не изменение того, что есть, а создание того, чего не было. Бабочка – это не просто та же гусеница или, скажем, усовершенствованная или улучшенная гусеница; это совершенно другое создание. Новое изобретение предполагает набор изменений именно такого масштаба».

В основе каждого нового изобретения лежит понимание того, что компании не должны быть вечными. В прошлом успех компании измерялся, помимо прочих факторов, их способностью выживать.

Многие люди проживают долгую, но скучную и непродуктивную жизнь, а другие умирают молодыми, успев, однако, наполнить свою жизнь достижениями и волнением. То же самое происходит и с компаниями. Раньше считалось, что постоянство – это хорошо. Это объясняет, почему компании строили такие большие головные офисы. Чем больше, тем лучше. Чем глубже фундамент и выше здание, тем лучше бизнес. В таком мире важен размер атриума: чем он просторнее, тем больше зависти вызывает он у окружающих.

Долговечность привлекательна, так как жизнь лучше, чем смерть. Это хороший, но не очень убедительный аргумент. Правда, до сих пор больше доверяют компаниям-долгожителям:

уж если им удалось выстоять, значит, они что-то делали правильно. Ари де Гиус в книге «Живая компания»[72]рассказывает о проведенном в Голландии сравнительном исследовании ожидаемой продолжительности жизни японской и европейской компании. Итог: средний срок существования компании, вне зависимости от страны, – двенадцать с половиной лет. «При этом средний ожидаемый срок жизни международной компании из рейтинга Fortune 500 или его аналога составляет от 40 до 50 лет», – говорит де Гиус, после чего замечает, что треть компаний из рейтинга Fortune 500, составленного в 1970-х, исчезла к 1983 году. Такой уровень «смертности», согласно де Гиусу, связан с тем, что менеджеры фокусируются на показателях прибыльности, а не на человеческом факторе, который и позволяет существовать компании. Решите эту проблему, и вы сможете искупаться в озере вечной молодости.[73]

Но что, если де Гиус не прав в своем мнении, что компания должна хотеть жить вечно? Величие быстротечно, тем более для корпораций. Основная цель компании, художника, атлета или фондового брокера не должна состоять в том, чтобы жить вечно, – напротив, она должна быть в том, чтобы в один миг произвести взрыв в своей отрасли. Странно, однако, что даже в отраслях с максимальными темпами роста и потрясающими историями успеха (в пример можно привести компании из Кремниевой долины или технопарки Хьюстона) крайне высок уровень корпоративной «смертности».

Это означает, что сами компании становятся одноразовыми – некими временными лагерями кочевников, которые то и дело снимаются с места в поисках новых людей и амбициозных проектов. На самом деле в других сферах деятельности такой подход уже широко распространен. Может быть, стоит послушаться совета cэра Пола Маккартни – «Live and let die» («Живи и дай умереть»)?

Одноразовая компания – далеко не новое изобретение. К примеру, в древности из южных областей Египта к устью Нила ходили корабли, перевозя золото, алмазы и рабов. Люди вкладывали свои капиталы в такие корабли, и, если те возвращались, делили с экипажем добычу. После путешествия «компания» распадалась.

История повторяется. Поэтому не удивляйтесь, если будущее окажется более благосклонным к несметным полчищам бабочек-однодневок, чем к трехсотлетней черепахе. Фирма будущего вне зависимости от того, сколько она просуществует, скорее ориентируется на энергетику, а не на вечность. Как говорит канадская рок-легенда Нил Янг, «лучше сгореть дотла, чем постепенно угаснуть».[74][75]

Семья

Вокруг понятия семьи всегда витает какая-то мистическая аура, розоватый отблеск благополучия. Семья – своего рода аналог материнской груди. Это сахарная сентиментальность популярного много лет назад сериала Waltons. Это мама и папа, гордо стоящие рядом с детьми. Это нечто ясное и уравновешенное, теплое и простое, не замаранное грязью внешнего мира.

Конечно же, реальность далека от слащавых сантиментов, эксплуатируемых рекламой и медиаиндустрией. Не важно, насколько умными и счастливыми выглядят члены полных семей, – на самом деле все семьи неполноценны. Вопрос лишь насколько.

Мало сомнений остается в том, что традиционные представления о семье постепенно исчезают. Количество разводов растет с космической скоростью, молодежь не вступает в брак вообще или женится в зрелые годы, а до этого живут с партнерами без официального оформления отношений. Растет и число одиночек. Если дело пойдет так и дальше, то семья постепенно превратится в атрибут роскоши: счастливые женатые пары, имеющие 2,4 (две целых четыре десятых) ребенка, собачку и белый домик с лужайкой и изгородью, станут исключениями, устаревшими архетипами исчезающего идеала. И хотя законы и правила это не регламентируют, уже для многих де-факто стандартом стали серийная моногамия, семьи из троих партнеров и так далее. Огромное множество детей воспитывается вне долгосрочных или постоянных отношений. У ребенка может быть несколько отчимов и мачех, его братья и сестры могут быть от разных родителей. И после этого вы хотите, чтобы он, повзрослев, всю жизнь работал на одну компанию и одного начальника?

Даже если люди и создают семьи, они уже не проводят вместе так много времени, как раньше. В 1960-х годах американские отцы в среднем тратили на разговоры с детьми 45 минут в день. Сейчас время таких разговоров сократилось до 6 минут. В свое время норвежская компания Stokke попыталась начать продажи своего детского стульчика Tripp Trapp во Франции. Результаты были удручающими. Позже выяснилось почему: члены семьи больше не питались все вместе. Даже во Франции, стране гастрономических изысков, члены семьи обедали и ужинали в разное время, так что необходимости в стульях, позволявших детям сидеть на одном уровне со взрослыми, просто не было. Для успеха продаж пришлось бы заново обучать французские семьи есть вместе с детьми.

Мы все воспитаны в определенных рамках. Старшее поколение жалуется на то, как упали нравы нынешней молодежи. На самом деле нравы не упали, а просто изменились. Однако, говоря о семье, мы все равно пытаемся придерживаться традиционных взглядов. Мы считаем, что эти современные эксперименты все равно являются в какой-то степени неудачей. Есть подозрение, что мы целимся мимо. Но то, что мы делаем, не так уж и неправильно. Просто мы другие.