Приближаясь к знаку «стоп» перед поворотом на их улицу, седан замедлил ход. Изобель закусила ноготь большого пальца

- Эй, пап, - сказала она, не выпуская ноготь, - ты думал о… ты знаешь, для поступления нам стоит посмотреть на Мичиганский университет?

Вместо того чтобы плавно проехать мимо знака «стоп», как обычно, отец внезапно нажал на тормоз, от чего машина слегка дернулась.

Взглянув на отца, Изобель заметила его сжатые в тонкую линию губы.

- Я думал, - сказал он, его голос принял ту напряженную твердость, к которой она стала привыкать за последние два месяца. После Хэллоуина, как погода стала более холодной, так, казалось, и характер ее отца заметно похолодел. Изобель уже настолько привыкла ходить на цыпочках вокруг него, следить за словами и контролировать просьбы, что становилось все труднее вспомнить то время, когда обстановка между ними не была такой напряженной, такой осторожной.

Она удивится, если он когда-нибудь простит ее за ложь. За то, что сбежала. За то, что влюбилась в неправильного парня.

- И? – не отступала она.

Отец вздохнул. Ослабив хватку на руле, он повернул на свою улицу.

- И я думаю, это здорово, что ты думаешь о колледже, Иззи. Но, знаешь, мы не должны присматривать колледж прямо сейчас. Ты пока еще на предпоследнем курсе. Есть еще много времени. Если ты все еще думаешь о Мэрилэнде, мы можем поехать туда этим летом. Даллас и Национальные немного ограничивают нас в средствах, малышка. Я просто не думаю, что это возможно прямо сейчас. Кроме того, ты ведь не хочешь ехать в январе, не так ли?

- Но, - начала Изобель. Пытаясь сдерживаться, она вцепилась в дверную ручку. Она не могла казаться слишком нетерпеливой. Она не могла казаться слишком отчаянной, или он увидит ее излишнюю заинтересованность. Вздохнув, она начала снова.

- Пап, уикенд в честь дня Мартина Лютера Кинга - это единственное время, когда у меня нет тренировок или игры. И этим летом будет мой последний шанс побыть в лагере болельщиков.

Отец свернул на подъездную дорожку. Одновременно с этим он поднял руку к солнцезащитному козырьку и нажал на пульт дистанционного управления гаражных ворот.

Сейчас снег большими комками падал вниз, образуя завесу между решеткой радиатора машины и воротами гаража, открывающихся с низким скрежещущим шумом. Серая тень скользнула над ними, когда седан заехал в тускло освещенное пространство.

- Всегда есть весенние каникулы, Иззи. Может быть, мы можем съездить на твой день рождения. Проведем немного времени там. Можно посмотреть Иннер Харбор (прим. Иннер Харбор - гавань, одна из самых знаменитых достопримечательностей города Балтимор, штат Мэрилэнд). Я слышал, у них там огромный океанариум.

Заехав в гараж, он откинулся на спинку сиденья, положив обе руки на верхнюю часть руля.

- Но, знаешь, я разговаривал с твоей мамой об этом, и я не скажу, что она в абсолютном восторге от идеи, что ты будешь так далеко в колледже.

- Из-за того, что произошло на Хэллоуин.

Изобель тотчас же пожалела об этом разговоре. Она сложила руки между коленей, сильно сжав их в кулаки. Опустив глаза вниз, она посмотрела на кольцо победителя Национальных, и думала, как решить проблему с сомнениями родителей, заранее ожидая отпора.

Отец заглушил двигатель автомобиля, «убивая» рождественскую музыку. Он вытащил ключи из замка зажигания и в кабине возник свет. Изобель украдкой бросила взгляд на него. В резком свете черты его лица выглядели гораздо тяжелее, чем месяцами ранее. Морщины у рта казались глубже, чем она помнила, и, возможно, это было потому, что в эти дни она старалась избегать смотреть родителям прямо в глаза. Не только из-за чувства вины ото лжи и сбегания, или от безграничного беспокойства, которое она причинила им обоим в ту ночь, но и потому, что она стала бояться своей собственной открытости, бояться, сколько правды они смогут увидеть. Особенно отец.

Он подождал, пока машина не остыла, и ответил.

- Хэллоуин – часть этого, - сказал он, тяжелое дыхание сорвалось с его губ. - И ты не можешь винить ее за это, Иззи. Ты не можете винить никого из нас.

Изобель почувствовала, как внутри у нее все опустилось. Отвернувшись от него, она отстегнула ремень безопасности, схватилась за ручку двери и выскользнула из машины. Зимний воздух окружил ее, дыхание вырывалось маленькими белыми облачками. Она почувствовала, прилив благодарности к холоду. Это помогло вернуть ей самообладание. Это сдерживало ее от раскалывания.

- Захватишь сумки с заднего сиденья, Из?

Действуя на автопилоте, Изобель делала все, чтобы вернуть атмосферу беззаботности. Она открыла заднюю пассажирскую дверь и забрала сумки с покупками, полные коробок и пакетов, рождественских подарков, наспех завернутых в яркую бумагу измотанными продавцами за шумными прилавками обслуживания клиентов.

Изобель закрыла дверцу машины, не решаясь больше ничего сказать про Мэриленд. А что еще она могла сказать? Она знала, лучше не пытаться и не давить на них этой темой дальше. Она не могла рисковать. Если кто-либо из ее родителей подозревал, что у нее были другие причины хотеть поехать туда, причины помимо просмотра университета и команды болельщиков, то весь план, если в данный момент его можно было назвать планом, будет раскрыт. Она не сомневалась, ее несколько невыразительный статус домашнего ареста повысится до всеобъемлющего «красного» кода строгой изоляции.

С этой мыслью Изобель дала торжественную клятву самой себе не говорить о Мэриленде снова. После Рождества, то есть уже послезавтра, ей придется бросить все и начать выяснять, как добраться туда самостоятельно.

Скручивающие ощущения, как питон, расслабляющий хватку ветви, разворачивались у нее внутри. Мысль о поездке в одиночку в такой огромный город отозвалась паникой в ней. Не говоря уже о том, что ей пришлось бы красть у родителей деньги, чтобы позволить себе авиабилет или, хотя бы, проезд в автобусе. А затем добавилась бы еще проблема: ей придется сбежать и лгать. Снова.

Но Балтимор был ее последней надеждой. Ее единственной надеждой. Там, на кладбище, в ранние утренние часы 19 января, в день рождения Эдгара Алана По, можно было увидеть человека, каждый год навещающего могилу поэта. Человека в плаще и шляпе. Человека, прячущего лицо за белым шарфом.