Эверест – легенды и действительность

Домой

Освальд Оэльц, по прозвищу Бык, проснулся, когда первые лучи солн­ца заглядывали в крошечные окош­ки шерпского жилища. В глиняном очаге горит огонь. Утро. Вчера Бык захрапел сразу же, как только расположился на узкой лавке у окна. Сейчас ровно семь. Начинается но­вая жизнь. Через час мы должны быть в Тьянгбоче, оттуда самолет доставит нас в Катманду. Бык берет из оконной ниши свои брюки, выглядывает наружу. Холодный, ясный осенний день. На траве иней, горы к югу от нас покрыты снегом. Стада яков перегоняют вниз, к Намчебазару. Еще долго мы слышим бренча­ние их колокольчиков.

Стены Джомолонго

Бык молчит, но молчит так, что я читаю его мысли. После совме­стного пребывания в горах мы с ним часто разговариваем таким мане­ром. Сейчас, когда безрезультатно закончилась наша экспедиция на Ама Дабланг, Бык подавлен, он счи­тает, что не полностью выложился. Когда еще будет такая возможность? Бык любит свою работу. Он рабо­тает врачом в клинике, живет один, и если в перспективе нет увле­кательного путешествия, начинает хандрить.

Горная область Соло Кхумбу — совершенно особый мир. Здесь в го­рах можно было бы остаться, по­строить хижину и жить годы. Страна шерпов излучает покой и безмятеж­ность.

Говорят, что Ама Дабланг — прекраснейшая гора в мире. Мощно вздымается она прямо над домом, в котором мы ночевали, освещенная утренним солнцем.

Небольшой самолетик, стоящий на каменном пятачке в Тьянгбоче, разгрузился. Он привез несколько туристов в отель «Вид на Эверест» и должен отправиться обратно в столицу. На летном поле появля­ются отъезжающие. За яками, на­груженными ящиками, идет тощая пожилая женщина с ядовито-зеле­ными волосами, опираясь на две лыжные палки. Следом за нею шерпы несут на носилках больного гор­ной болезнью. А высота здесь едва 4000 метров. «Увидеть Эверест и умереть», — иронизирую я про себя.

Среди вновь прибывших еще од­на зеленоволосая, лет шестидесяти, пальцы унизаны кольцами. Явно за­нята тем, чтобы потратить деньги, которые скопил ее счастливый суп­руг. «Не правда ли, великолепно?» — восклицает она и беспрестанно щелкает затвором фотокамеры. Од­нако ее восторги относятся не к го­рам, не к пейзажу и не к людям, окружающим ее. Они обращены к отелю, самолету, к пустому кисло­родному аппарату. Что надо этим людям в Непале?

Вид на вершину Эвереста

с середины западного гребня

Еще 30 лет назад страна была недосягаема для иностранцев⁴. Вы­сочайшие горы мира, в течение со­тен лет защищавшие государства Гималаев от всех вторжений, при­влекли в последнее десятилетие сотни тысяч альпинистов и туристов. Сегодня туризм здесь являет­ся важнейшим источником иност­ранной валюту. Непал становится азиатской Швейцарией. «Мы знаем, что наши горы представляют инте­рес для всего мира, — сказал Бирендра Бикрам Шах Дэва — моло­дой король Непала, обладающий почти абсолютной властью. — Мы пригласили весь мир приезжать и наслаждаться нашими красотами».

Я был в Непале более десяти раз. Я научился держаться в этой стране как настоящий непалец. Только в отношении гор я остался европейцем: настырным и честолю­бивым.

Вид на вершину Эвереста с северо-востока

Ужинаем мы с Быком в отеле «Вид на Эверест». Этот японский отель на высоте 4000 метров — Мек­ка для европейских и американских состоятельных буржуа. Беседуя у очага, вновь и вновь смотрим в окно на Лхоцзе, на Эверест. Вспоминаем, какое бесподобное чувство испыта­ли, покорив высочайшую гору мира. Мы с Быком это сделали в 1978 го­ду и теперь подмигиваем друг другу.

Эверест, мечта!

Комнаты отеля оснащены кис­лородными масками, в помещениях жарко натоплено. Снаружи, в ро­додендроновых деревьях воет ветер. Рядом с нами разглагольствует зеленоволосая: «Мои внуки будут страшно довольны, когда получат мои открытки из-под Эвереста». Когда администратор отеля сказал своим клиентам, что Бык и я были на вершине Эвереста, нас засыпали вопросами.

На первый из них: «Почему вы отважились на такое опасное пред­приятие?» Бык лаконично отве­тил:

«Каждый человек нуждается в чем-то исключительном в эпоху, когда за деньги можно иметь все». Вопрос ко мне: «Вам было страшно?»

«Страх — наш постоянный спутник. Совсем без страха актив­но жить невозможно. В критиче­ские моменты он усиливается. Когда я взбираюсь на гору, у меня нет ни сомнений, ни забот. Я обстоятель­но взвешиваю свои возможности. Но страх все равно присутствует. Он естествен. Даже сознавая, что смерть это часть жизни, невозможно подавить в себе утробный страх

сорваться вниз или быть сме­тенным ураганом».

Вид на перевал Лхо Ла с юга

«Стали бы вы подниматься на восьмитысячники, если бы ваши успехи не интересовали общество?»

«Я начал лазить по горам в пять лет, и до последнего десятилетия обо мне мало кто слышал. За пер­вые двадцать лет занятий альпи­низмом я покорил около 2000 вер­шин в Европе и Южной Америке. Никто об этом не говорил, и од­нако же это доставляло мне удо­вольствие».

«Какое эксцентричное хобби! Что побуждает вас добиваться все более высоких результатов, мания величия?»

«Мальчишкой я облазил все го­ры у себя дома. Потом на велосипеде стал ездить в Доломиты, после этого — на мотороллере в Швейцарию к Северной стене Эйгера и к Маттерхорну. Сейчас, чтобы полностью выложиться, мне нужен Эверест или Южный Полюс».

«Не иллюзия ли то, за чем вы гонитесь», — интересуется один из гостей, психолог по профессии. «Может быть», — перебивает его Бык, вставая и идя к выходу. «Нам нужно в Кхунде, мы там ночуем». И, обратившись ко всем, добав­ляет: «Каждое сообщество идет к собственной погибели с иллю­зиями».

Наши инквизиторы качают голо­вами. Бык ухмыляется. Мы про­щаемся и выходим в темноту.

Вид на Эверест с севера

«Лишь в своих альпинистских буднях эти люди живут полноцен­ной жизнью. Когда мысль течет спокойно, кровь быстрее циркулирует в жилах, чувства обострены, весь человек становится более вос­приимчив, — тогда он слышит голо­са природы, к которым до того был глух, видит красоту, которая от­крывается только отважным».

Такое понимание альпинизма, принадлежащее первооткрывателям Эвереста, не потеряло своего зна­чения и для нас. Прежде всего для Быка. Четыре недели в Непале сде­лали его моложе.

Катманду

На следующий день мы узнали, что билетов на самолет пока нет. Тогда мы решили дойти пешком до следующего аэродрома, в Лукле. Туристы проходят это расстояние за два дня. Преодолеть его за один день было нелегко, часть пути мы бежали, а последний отрезок шли уже в темноте. Разбитые, выдох­шиеся, добрались до отеля «Шерпская кооперация». Съедаем по кус­ку ячьего мяса, наслаждаемся уютом и теплом. До полуночи сидим у огня, беседуя, попивая пиво.

На другой день достаем два билета на первый рейс в Катманду. Своими настойчивыми требовани­ями мы вывели из терпения слу­жащего, ведущего список отъез­жающих, и он делает все, чтобы отправить нас побыстрее. И Бык, и я так спешим, что готовы в де­сятикратном размере заплатить за эти билеты. Меня поджимают сроки турне с докладами, Быка ждет рабо­та в клинике.

Ожидая посадки на краю прижа­той к склону террасы взлетного поля, Бык разговорился с двумя девушками-канадками. В самолете они сели рядом с нами, расска­зывали о своем путешествии по стране шерпов. Когда подлетали к городу и уже стали видны не­большие деревеньки, извивы ручь­ев,

Наоми Уэмура

тропинки, мы как-то неопре­деленно условились встретиться вечером. Однако, ступив на землю, мы тотчас забыли об этом свида­нии. Дел было по горло. Прежде всего надо было записаться на само­лет в Европу, а остальное время мы собирались употребить на то, чтобы получить разрешение на сле­дующую экспедицию. Есть в Кат­манду одна женщина, которая в этом плане все досконально знает: это Элизабет Холи, журналистка, живет здесь более 20 лет. Захожу в ее бюро общества «Вершины тигров» и тут же узнаю, что знаменитый японский альпинист Наоми Уэму­ра* получил разрешение на оди­ночное восхождение на Эверест зимой 1980/81 года. Новость прон­зила меня, как молния. Да это невозможно! Это же моя идея! Уже год я втайне вынашиваю ее. Что же делать? Моментально рождает­ся конкретный план. Нет, целая ла­вина планов проносится у меня в мозгу. Действовать нужно быстро. Уже в 1978 году, после Нангапарбата, я понял, что и Эверест мож­но пройти в одиночку. Потом эта мысль превратилась в твердое убеж­дение. Уверенный в том, что никто меня не опередит, я хотел отло­жить попытку на середину восьми­десятых годов. И вот меня обошли. Что же делать, чтобы до завтраш­него утра получить разрешение на мое соло? Во мне говорит в этот момент не только задетое само­любие. После неудачной экспеди­ции на Ама Дабланг мой организм испытывает потребность в предель­ной нагрузке.

Самая высокая гора земли, зимой, в одиночку — абсолютный рекорд альпиниста.

Однако как же мне опередить этого цепкого Уэмуру, который в одиночку на собачьей упряжке достиг Северного полюса и стоял уже на пяти из семи высочайших вершин всех континентов? Наоми Уэмура не только выдающийся аль­пинист, смельчак, вынослив, как шерпа. Он еще и авантюрист. Я встречался с ним в Токио в 1976 году, мы долго беседовали. Тогда мне стало ясно, что этот невысокий коренастый парень с обожженным всеми ветрами лицом способен вы­полнить все, что бы он ни задумал. Нас с ним роднит общность взгля­дов на альпинизм и на жизнь вообще. На этот раз Наоми оказался лов­чее! Чем больше я ему завидую, тем больше уважаю.

Надо что-то предпринять. Я должен быть первым.

Покрытый льдом и снегом за­падный гребень Эвереста все время стоит у меня перед глазами, и я спрашиваю у Лиз Холи, есть ли на­дежда получить разрешение на послемуссонное время 1980 года?

Она полагает, что это не иск­лючено.

Но западный гребень бесконеч­но длинен и чрезвычайно подвер­жен осенним штормам. Там мои шансы равны нулю.

«А что еще?»

«На другие маршруты разре­шений не будет».%

Пойти с севера? Но это из Ти­бета, а китайское правительство до сих пор выдавало разрешения только после тягостных перего­воров на самом высоком государ­ственном уровне. Я понимаю, что для одиночного восхождения се­верный гребень является единст­венным подходящим маршрутом. Так называемый обычный путь — из Непала через Западный цирк ледника Кхумбу и Южное сед­ло — исключается из-за сильной разорванности ледопада на Кхумбу. Опасный ледопад проходят с по­мощью шерпов, для полного соло он не подходит. Восточная стена еще не пройдена. А вот тибетский северный гребень был пройден анг­личанами чуть ли не до самой вершины еще в двадцатые годы. Там можно пройти и в одиночку. Я взволнован, как на экзамене на аттестат зрелости. Но это не па­рализует, а мобилизует меня. На­дежда окрыляет, радостные картины встают передо мной. Мне все время вспоминаются выдержки из старых альпинистских книг, как будто я их когда-то выучил наизусть, чтобы теперь опереться на них, принимая решение.

«Одна хорошо акклиматизиро­ванная связка может дойти от Ронгбукского лагеря до вершины за шесть дней».

Это мнение Мэллори. В памяти всплывает и другое его высказы­вание:

«Двоих слишком мало, так как один человек не сможет оказать помощи, если со вторым что-то слу­чится».

Следовательно: двое — это слиш­ком много! Да, один — вполне достаточно, если этот один подни­мется на Северное седло, если будет время на спуск и если он готов умереть, когда это станет неиз­бежным.

«В Гималаях все слишком ог­ромно. В этих гигантских горах непогода длится долго. Соответст­венно нужно длительное время, что­бы установилась хорошая погода, благоприятная для восхождения. Здесь возможности для человека хуже, чем в других горах. Солнце жжет сильнее, штормы злее, подхо­ды длиннее. Все здесь чрезмерно».

До сих пор никто еще не искал на Эвересте неблагоприятных погод­ных условий в качестве дополни­тельного спортивного требования.

Сейчас — после того, как фаза первовосхождений на восьмитысяч­ники закончилась, когда пройдены отвесные стены, когда ходят без кислородных аппаратов, — должны начаться первые зимние восхож­дения. Логическое развитие этой идеи — Эверест зимой и в оди­ночку. Отсюда новая мысль: а раз­ве в восточных и центральных Ги­малаях нет лета — муссонного времени, самого неподходящего для восхождений? Во время муссона, с конца мая до середины сентября в высокогорье почти непрерывно идет снег, гремят лавины, из-за тумана невозможна никакая ориентировка. Конечно, зимой гораздо холоднее, но зато декабрь и ян­варь, два месяца, предоставляемые властями Непала для зимних вос­хождений, при полярном холоде и ураганных ветрах отличаются, как правило, прекрасной погодой в том смысле, что в это время здесь мало снега, невелика лавин­ная опасность, нет палящего зноя. Муссонное время на Эвересте куда хуже.

Из двадцати высочайших вер­шин мира тринадцать целиком или частично расположены на террито­рии Непала. Для восхождения на эти горы нужно предварительно получить разрешение, во время самого восхождения подчиняться предписаниям. На экспедицию, пред­принятую в муссонное время, эти правила не распространяются. Вес­ной 1979 года правительство опуб­ликовало новый список так назы­ваемых разрешенных вершин. Те­перь число вершин, на которые мож­но совершать восхождения, доходит до сотни. На высочайшую гору мира разрешается обычно две, а в виде исключения четыре экспеди­ции в год: одна в домуссонное вре­мя, одна в послемуссонное, третья и четвертая допускаются, если ко­манды идут разными маршрутами. Осенью 1979 года должны быть выданы, кроме того, разрешения на зимние восхождения. А почему бы еще и не на муссонное время? Само разрешение стоит 1200 долларов. Это немного для того, кто платит, сравнительно с общими затратами примерно в 100000 долларов, но возможно достаточно для правительства, чтобы использовать и лето для приезда альпинистов в страну. Непал нуждается в вос­хождениях, получающих мировой резонанс. Может быть, в Министер­стве туризма только и ждут моего предложения.

Непал — слаборазвитая стра­на с небольшой сетью шоссейных дорог. Большая часть его 14-мил­лионного населения работает но­сильщиками. Носильщикам нужна работа, в том числе и летом. Если мое восхождение в муссонный пе­риод окажется успешным, пойдут и другие группы. Летние восхож­дения привлекли бы посетителей прежде всего в самый глухой, северо-­западный район Непала. Расстояния в Непале измеряются количеством ходовых дней, и отдаленность оцени­вается большими деньгами. В экс­педиции обычно работает несколь­ко сот, а то и тысяча носильщиков. А подходы далеки, они занимают иногда несколько недель. Таким об­разом, нет никаких оснований от­казывать мне в моей попытке муссонного восхождения.

Я иду по городу, мечтаю, строю планы. Потом спохватываюсь. Надо получить разрешение на лето 1981 года. В сопровождении Бобби Чхетри, менеджера «Маунтэн трэвэл» («Горный туризм»), ведущей турист­ской организации в Катманду, я иду к господину Шарма в Мини­стерство туризма. «Маунтэн трэвэл» организует не только туристские, но и альпинистские экспедиции, и мой друг Бобби мог бы провести необходимую подготовку здесь в стра­не, если бы я получил ответ еще до отъезда в Европу.

Разрешения на муссонное время мне не дали. Однако идея одиноч­ного восхождения вызвала такую заинтересованность, что мои надеж­ды вновь воскресли. И не без осно­ваний: господин Шарма пообещал мне, правда, неопределенно, раз­решение на восхождение осенью 1980 года по западному гребню. Я написал ходатайство, приложил нужные данные, карту-схему, сроки восхождения.

Теперь, имея это устное обе­щание, я чувствовал себя нахалом, желающим совершить путешествие на луну.

Я очень хорошо понимаю, на­сколько малы шансы взойти на Эве­рест по этому длинному и утоми­тельному, открытому западным вет­рам гребню. Тем не менее я веду себя так, будто мне любое пред­приятие по плечу. В эти дни, кур­сируя между Министерством ту­ризма, «Маунтэн трэвэл» и бюро Лиз Холи, я все время ловлю себя на «нелегальной» мысли перебрать­ся через перевал Лхо Ла в Тибет в долину Ронгбука и попытаться оттуда взойти на Эверест по старому пути англичан. Лиз Холи легко раз­гадала мои мысли, и я тут же узнал от нее, что скоро должна открыть­ся непальская граница у Кодари. Это был бы самый удобный и, конеч­но, самый дешевый путь в Китай, в Тибет, к Эвересту.

Но как посмотрело бы китай­ское правительство на мое лишенное идеи и политических мотивов намерение взойти на Эверест в оди­ночку, совершенно приватно?

Катманду принадлежит к числу тех городов, которые неизменно вызывают во мне желание побро­дить, побездельничать. Здесь тесно, грязно, все полно оживления. Я не знаю другого города, который имел бы столь сильный запах жизни. На старом базаре, наполненном зво­ном велосипедных звонков, с утра до ночи без малейшего перерыва дви­жется плотный людской поток, зло­воние от гнилых овощей, запах пряностей и курильниц смешивается со смрадом экскрементов и мочи. В удобной позе лежит посреди улицы белый бык, жующий жвачку. Я обхожу его, как и все остальные, как будто это спящий хищник. Бык почитается священным, и каждый проходящий остерегается его потре­вожить, не говоря уже о том, чтобы согнать с места.

Захожу в лавку «Два снежных льва» к моему старому другу Гиальт-сену, тибетцу, ушедшему из Тибета в 1959 году, с далай-ламой. Как и я, он говорит на пиджин-инглиш. Он тут же велит принести чай, зная, что разговор предстоит долгий. Я страстный собиратель всего тибет­ского и не могу устоять перед его сокровищами. Самые лучшие вещи он держит, разумеется, дома, а не в лавке. На этот раз это два ста­ринных тибетских ковра, на нату­ральных красителях и в прекрасном состоянии.

Вечером захожу посмотреть их. Его жена специально для меня го­товит мо-мо, изысканные пельмени с мясом и овощами. Ковры велико­лепны, но дороги.

«Сейчас стало трудно, — говорит Гиальтсен. — Китайцы никого не пропускают через границу. Недавно были убиты два торговца, везшие контрабанду».

На одном из ковров изображена таинственная тантра*, оккультные знаки и точки на человеческом теле. На втором — всякие животные, феникс, снежные леопарды среди облаков и горных пиков. Я очарован этими работами. Я должен их при­обрести.

Горные пики из шерсти тут же напоминают мне мою утопическую идею об одиночном восхождении. И я спрашиваю Гиальтсена таким тоном, как будто мое путешествие в Тибет — дело решенное.

«А в Лхасе еще остались брон­за, ковры, древности?»

«Да, — говорит он, — в Тибете все гораздо дешевле. Только нужно суметь живым перейти через гра­ницу». Он усмехается.

«Ты альпинист. Там наверху да­же у китайцев нет пограничников».

Я на минуту представил себе, как я иду через Эверест с рюкзаком, полным контрабандных товаров, и рассмеялся.

«Видишь ли, я поеду в Тибет совершенно официально. Через Ки­тай, с разрешением. Так что мне не надо будет ничего вывозить тайно».

«Ты думаешь, китайцы пустят тебя?»

«Конечно, — подбадриваю я сам себя. — Это только вопрос вре­мени».

«Непременно навести моих род­ственников в Лхасе. Они, может быть, помогут тебе».

Вот и Гиальтсен говорит так, будто разрешение уже лежит у меня в кармане. Я иду в отель с двумя коврами под мышкой и пытаюсь вообразить себе Лхасу. Звездное не­бо там, должно быть, еще ярче, чем над ночным Катманду. Какое-то наваждение с этим Тибетом. Я мечтал о нем еще в детстве, прочи­тав книгу Генриха Харрера. У меня такое чувство, что без Тибета мне не прожить. Я стремлюсь туда, как будто там моя прародина. Тибетцы убеждены, что человек впервые по­явился именно на этом плоско­горье, окаймленном девственными горами. В Тибете лежит сердце ми­ра — священная гора Кайлас. Мне приходит в голову дикая мысль: те­перь, когда люди на Западе охвачены страхом перед последним взрывом, который уничтожит все, не самое ли время вернуться в колыбель мира?

Почти сказка

Ночью мне приснился странный сон. В дымной пастушьей хижине моя мать по какой-то тонкой тетради читает мне историю первой экспе­диции на Эверест. Мне снится, что я тоже иду с Брусом, Нортоном и Мэллори. Проснувшись, я вспо­минаю, что 30 лет назад мать и в самом деле читала мне сагу об Эве­ресте. В горной долине Гшмаген, где мы детьми проводили летние каникулы, мы вечер за вечером за­слушивались этой историей.

Эверест лежит на границе между Непалом и Китаем. До 1920 года европейцам был запрещен въезд как в одну, так и в другую страну⁵. Только в 1920 году далай-лама, глава тибетской церкви в Лхасе, впервые дал разрешение на прове­дение экспедиции к этой таинст­венной горе.

Все, что знали в то время об Эвересте, было почерпнуто из сооб­щений геодезистов Индийской топо­графической службы. Они проникали в страну, маскируясь под палом­ников, монахов или торговцев. Свои наблюдения они записывали под покровом темноты и маленькие бумажные свитки прятали внутрь своих молельных мельниц. С помо­щью компаса они измеряли место­положение гор и рек, высоты опре­деляли термометром по точке кипе­ния воды. Ни один человек не подо­шел в то время к Эвересту ближе, чем на 80 км.

Эверест заслонен от взоров це­пью других гор, и ни один исследователь в то время не ступал на его огромные ледники. Его оторванность от обжитого мира и молва о древ­нем ламаистском «монастыре из снега», служители которого сторо­жат троны богов, возбуждали лю­бопытство всех горовосходителей. Лишь во время военного похода в 1904 году его руководителю Фрэн­сису Янгхазбенду впервые удалось вырвать у далай-ламы согласие на восхождения в тибетских Гималаях⁶.

Итак, англичане вбили себе в го­лову, что именно они должны пер­выми покорить Эверест. За сто лет до этого они с той же мыслью атако­вали вершины в Альпах. Путь с юга, через Непал, был бы короче, однако это гималайское ко­ролевство было в то время еще закрыто для иностранцев. А Индия была в то время британской коло­нией.

Доктор Келлас, опытный иссле­дователь Гималаев, изучил возмож­ности подхода к северному под­ножию Эвереста из Дарджилинга через Тибет, и в 1913 году моло­дой армейский офицер Джон Ноуэл без разрешения отправился в Ти­бет. Одетый, как местный житель, он подошел к Эвересту на рассто­яние примерно в 60 км.

В 1921 году состоялась первая экспедиция. Она шла длинным окольным путем, через Сикким и Тибет к Ронгбуку, к окутанному преданиями монастырю у северно­го подножия Джомолунгмы, как на­зывают Эверест тибетцы. В соста­ве альпинистской группы этой экс­педиции был Джордж Лей Мэллори, один из талантливейших британ­ских альпинистов того времени. На базаре в Дарджилинге наняли шер­пов из глухих уголков Непала, ко­торые должны были тащить грузы экспедиции по дорогам, ущельям и перевалам Тибета.

Поход начался в середине мая. Европейцы тяжело переносили влажную тропическую жару. Доро­гу местами преграждали оползни. Шоссе вскоре сменились проезжи­ми дорогами, проезжие дороги — караванными тропами, которые лепились к скалам высоко над ущельями. Мулы индийской ар­мии

Доктор Келлас

отказались идти, пришлось использовать тибетский вьючный скот. Доктор Келлас, врач экспеди­ции, перенес сердечный приступ за 600 км до Ронгбука. Наконец, достигли ламаистского «монастыря из снега», одного из самых высоко­горных монастырей в мире. К этому святому месту паломники шли пеш­ком иногда месяцами.

Разбили лагерь выше монасты­ря. До Эвереста оставалось всего 30 км. Задачей экспедиции была основательная разведка. Надо было найти самый легкий путь подъема на гору. Только в этом случае мож­но было рассчитывать на успешное восхождение.

«В Альпах сейчас ищут наиболее сложные маршруты. Так как там даже Маттерхорн ежегодно по­сещают сотни людей, то удовлетво­рять потребность в острых ощу­щениях можно только на нехоженых путях. Но Эверест не позволяет с собой такого обращения. В его безвоздушном пространстве дышать так тяжело, что только самые лег­кие склоны могут дать какую-то надежду на успех. Вот почему пер­вое лето должно быть посвящено основательной разведке» — так оп­ределил Янгхазбенд цели экспеди­ции. Да фактически она и не была готова к восхождению.

Сначала был исследован лед­ник Главный Ронгбук. Джордж Мэл-лори нашел такое место на нем, с которого удалось заглянуть на юг. Он увидел там ужасающий ледопад. Гигантскими глыбами дыбился там ледник Кхумбу. Нагромождение льда вызвало у Мэллори содрогание. Верхняя часть ледника

Джордж Лей Мэллори

ему не бы­ла видна, и Мэллори решил, что трещины полностью преграждают путь в верхнюю часть долины и что под­ход к Эвересту с Западного цирка невозможен.

Прошло два месяца, прежде чем эспедиция нашла проход на ледник Восточный Ронгбук. Они не заме­тили узкую перемычку, связываю­щую оба ледовых потока. Сделав обход в несколько сот километров, через долину реки Кхарты,

Мэллори и Ирвин в Тибете

группа в конце сентября подошла к под­ножию Северного седла. В конеч­ном счете Мэллори и еще два альпиниста пробились через ура­ганные ветры до высоты 7000 мет­ров. Оттуда они увидели возможный путь к вершине. Мэллори был дово­лен: Эверест можно «взять».

Едва экспедиция вернулась в Лондон, Эверестский комитет на­чал новые приготовления, и в мар­те 1922 года началось первое на­ступление на гору.

Из Дарджилинга вышла неболь­шая армия. Она состояла из 13 анг­личан, 160 высотных носильщиков, в ее распоряжении было более 300 вьючных животных. Руководил экспедицией бригадный генерал Чарлз Брус. В состав экспедиции входили лучшие британские альпи­нисты: Нортон, Сомервелл, Финч, Мэллори. Брус имел за плечами сорокалетний опыт восхождений в Альпах и Гималаях. Никто лучше его не знал, как вести себя с мест­ным населением: он 30 лет про­служил в гуркхском полку.

Участники экспедиции 1922 года: (первый ряд слева направо) Мэллори, Финч, Лонгстафф, генерал Брус, Страт, Кроуфорд;

(второй ряд слева направо) Морсхед, капитан Брус,

Ноуэл, Вейкфилд, Сомервелл, Мор­рис, Нортон

В районе Эвереста до мая длит­ся зима, а уже в июне туда при­ходят муссонные штормы с Индийского океана. Теплые ветры де­лают снег и лед непрочными. Таким образом, в распоряжении экспеди­ции было слишком мало времени. Дорог был каждый день, каждый час. На пути к вершине выстроили цепь небольших высотных лагерей, оснащенных палатками, провиан­том и спальными мешками.

Капитан Финч разработал ост­роумный план восхождения с кисло­родными аппаратами, которые долж­ны были облегчить альпинистам дыхание на большой высоте. Дома в Англии он проделал опыты над самим собой, закрываясь в камере с низким атмосферным давлением. Подача воздуха в камеру регули­ровалась снаружи. Финч сидел в камере, из которой медленно выка­чивали воздух до тех пор, пока давление не доходило до уровня давления на высоте 8880 метров. Он провел два опыта: без подачи и с подачей кислорода. В опыте без кислорода он ощущал бешеное сердцебиение, давление на голову и уши, потерял сознание. После подачи кислорода все соматиче­ские явления прекратились. Во вре­мя опытов за ним вели наблюдение два врача. Тесты однозначно свидетельствовали о том, что, начи­ная с высоты 9100 метров, человек может выжить только с помощью подачи кислорода из кислородного аппарата. С резиновым мундшту­ком во рту, по которому поступал кислород, Финч чувствовал себя в барокамере свежим и бодрым.

В легких стальных цилиндрах по 15 килограммов на человека Финч и его товарищи, впервые в ис­тории альпинизма несли на гору кислород.

На преодоление ледопада Север­ного седла ушло несколько дней. Лагерь IV был разбит на седле, почти на высоте 7000 метров. Сразу после лагеря IV шел относительно простой участок, а дальше начина­лись новые трудности. С высоты 7600 метров движение вверх стало почти невозможным из-за жестоко­го мороза и сильного ветра. Морсхед страдал от тошноты, Мэллори, Нортон и Сомервелл получили обморожения. Несмотря на это, все, кроме Морсхеда, продолжали подъ­ем. На высоте 8230 метров из-за от­сутствия кислорода и невероятного холода они вынуждены были по­вернуть назад. Несколько дней спу­стя Финч и Брус-младший достигли высоты 8321 метр.

Вторая связка экспедиции 1922 года во время спуска

«Хотя по прямой оставалось каких-нибудь 500 метров, идти до вершины нужно было не менее 800 метров, — рассказывал Финч позднее. — Мы были так близко, что можно было видеть отдельные камни небольшого осыпного бугра на самой вершине. Мы испытывали тан­таловы муки, так как, ослабев от голода и борьбы, не в состоянии бы­ли подниматься дальше. Мне было ясно, что если мы пройдем еще хо­тя бы 150 метров, мы не вернемся назад живыми».

Базовый лагерь между тем был похож на военно-полевой госпиталь. И тем не менее Мэллори и Сомер­велл предпринимают еще одну по­пытку. Когда они с другими члена­ми экспедиции и носильщиками лезли по крутым склонам ледопада, произошло несчастье.

Восхождение на Чанг Ла (1922)

«Мы никогда еще не встречали более плохого снега. Было солнеч­но и безветренно. Говорили мало. Было слышно, как работали легкие.

Тишину вдруг нарушил какой-то непонятный нам, пугающий звук.

Райнхольд Месснер в 1977 году во время испытательного полета на высоте 9000 м без кислородной маски

Он был резкий, мощный и в то же время мягкий, как взрыв нерастертого пороха. Никогда раньше не слышал я в горах такого звука. И все сразу поняли, что это такое, как буд­то слышали его каждый день. Спус­тя мгновение я увидел, как ровная снежная поверхность рядом со мной покрылась рябью и раскололась. Я сделал несколько отчаянных шагов, пытаясь выскочить на берег потока, однако медленно стал дви­гаться вниз, влекомый силой, всякое сопротивление которой бесполезно. Мне удалось лишь повернуться так, чтобы не лететь головой вниз. Не­сколько секунд мне казалось, что опасность невелика, так как снег плавно увлекал меня за собой. Потом веревка натянулась и дернула меня назад. Снежный вал накрыл меня, и я решил, что все кончено. Воспо­минания обо всем прочитанном и слышанном о лавинах пронеслись у меня в мозгу. В качестве лучшего средства спасения предлагалось делать плавательные движения. Я протиснул руки над головой и сделал нечто вроде этого. Под сне­гом, где нет никаких ориентиров для сравнения, я не был в состоянии судить о скорости. Не обращая ни на что внимания, я боролся с нака­тывающимся на меня снегом. Через несколько мгновений последовал удар, и я ощутил нарастающее дав­ление на тело. Я уже спрашивал себя, насколько сильно я зажат, когда лавина остановилась. Руки у меня были свободны, ноги находились близко от поверхности. После непродолжительной борьбы я осво­бодился и с ужасом, не дыша, стал смотреть на успокаивающееся снеж­ное пространство. Привязанная к груди веревка была натянута, из че­го я заключил, что шедший за мной носильщик погребен в снегу. Как же я был удивлен, когда он вдруг появился невредимый. Сомервелл и Кроуфорд также освободились и стояли вблизи меня, хотя они шли выше на целую веревку. Из их рассказов позднее выяснилось, что с ними происходило то же, что и со мной. Но где остальные?»

Наихудшие опасения Мэллори подтвердились: семь носильщиков были мертвы. О дальнейшем подъеме не могло быть и речи.

Убитые горем, альпинисты верну­лись в Дарджилинг. Мэллори взял всю ответственность на себя. Он так ответил на нападки:

«Эверест лежит вне сферы обыч­ного контракта, вне денежных отношений. Носильщики были равно­правными участниками экспедиции и умерли, честно выполняя обязан­ности, которые сами на себя взяли».

После этого в печати с новой силой разгорелась дискуссия о це­лесообразности подобного меро­приятия. Какой смысл, спрашива­ли газеты, в этом подъеме на Эве­рест? Он стоил не только человече­ских жизней, лишений и страданий, но и очень

Первая связка экспедиции 1922 года

много денег. А польза для общества равна нулю. Альпи­нисты попытались объяснить, ради чего они это делали.

«Потаенной целью нашей дея­тельности является желание по­больше узнать о собственных воз­можностях. Когда мы выполняем тяжелую задачу, мы подбираемся к границе наших возможностей. Никто пока не знает, где этот предел».

Альпинисты писали еще вот о чем: «Смысл нашего существова­ния — это в конечном счете радость жизни. Мы живем не для того, чтобы есть и зарабатывать деньги. Многие из нас знают по собственному опыту, что горовосхождение — вели­чайший источник радости. Как пре­красно состязаться с горой, пробо­вать свои силы на естественных пре­пятствиях и ощущать, как челове­ческий дух одолевает мертвую материю».

Расширение пределов человече­ских возможностей, радость от преодоления чрезмерных нагру­зок, тесная связь с природой — эти мотивы гималайского альпинизма сохраняют свою ценность и до сих пор. И по-прежнему остается ак­туальным этический вопрос исполь­зования местных жителей, непре­менных участников любой опасной для жизни экспедиции. Дело в том, что для них это желанный источник заработка.

Спустя два года, в марте 1924, из Дарджилинга через тропический лес Сиккима двинулась новая эверестская экспедиция. Худощавый, похожий на мальчика Мэллори сно­ва здесь, в третий раз. Брус и Нортон руководили экспедицией, как военной операцией. Была вы­строена цепь лагерей, но на этот раз люди были захвачены врас­плох холодами, доходящими до 30°, и мощными снегопадами, и это в мае — самом «экспедиционном» ме­сяце в Гималаях. Команды дваж­ды вынуждены были отступать из всех высотных лагерей и спускаться в базовый лагерь. Спуск в снежную бурю и в условиях лавинной опасно­сти стоил жизни двум носильщикам. Когда в последние дни мая на­ступила, наконец, хорошая погода, экспедиция была ослаблена. Несмотря на это альпинисты еще раз поднялись во все высотные лагеря вплоть до самого верхнего — на Се­верном седле. Преодоление ледо­вого камина на стене Чанг Ла было блестящим достижением тогдаш­него ледолазания. Удалось даже ус­тановить штурмовой лагерь на высо­те 8145 метров. До этого большин­ство специалистов по высотной физиологии считало это невоз­можным.

4 июня при идеальной погоде Нортон и Сомервелл вышли на штурм вершины. У Сомервелла на­чался мучительный высотный ка­шель. Приступы удушья вынудили его отказаться от дальнейшего подъема. Нортон один пошел даль­ше и дошел без кислородной маски до высоты 8572 метра — рекорд, который оставался непревзойденным более 50 лет. После этого он повер­нул назад. Экспедиция отказалась от дальнейшего подъема.

Джорджа Лея Мэллори я любил еще в 60-е годы, в те времена, когда я проходил труднейшие маршруты своей альпинистской карьеры. Я любил его, как и ан­гличанина Альберта Фредерика Маммери — пионера Нангапарбата, за страстные выступления про­тив применения искусственного кислорода. В те времена, когда ин­дустриализация альпинизма лишь начиналась и когда применение технических средств в общем рас­ценивалось как прогресс, оба они были против того, что мы сегодня признаем «честными средствами».

Среди ледяных башен ледника Восточный Ронгбук