Молодежь и социальные сети

Некоторых активисты считают, что отличительная черта прекариата – это «подключенность» к Интернету и социальным сетям. Современная молодежь имеет такие возможности для общения, о каких предыдущие поколения и мечтать не могли. Но на создание и поддерживание контактов уходит все больше времени, это касается не только молодежи, но и всех остальных – все мы играем в эти игры. Спокойствие и тишина оказываются под угрозой. Каждую минуту мы взаимодействуем с компьютером.

Так, в 2010 году в социальной сети Facebook было зарегистрировано свыше полумиллиона пользователей. Более половины из них ежедневно посещали ее страницы, а в общей сложности пользователи из разных стран проводили в ней 700 миллиардов минут в месяц. В Twitter было зарегистрировано 175 миллионов пользователей, которые ежедневно посылали 95 миллионов сообщений. В мире более 5 миллиардов человек пользуются мобильными телефонами, а в некоторых странах мобильные телефоны имеются у всех поголовно. В США около трети подростков отправляют более 100 сообщений в день.

Давно уже тянутся нескончаемые дискуссии о том, к каким последствиям это может привести, положительным или отрицательным, и, вероятно, этот вопрос так и останется без ответа. Тем не менее на некоторые моменты, вызывающие тревогу, стоит обратить внимание. Самая обсуждаемая тема – это «коллективный синдром дефицита внимания». Мобильные телефоны и компьютеры упрочивают слабые связи и ослабляют сильные. Входящие звонки или сообщения прерывают ход беседы или отвлекают от другой деятельности. Проверка электронной почты и ответы на письма мешают нам сосредоточиться. Facebook и другие социальные сети, позволяющие обзавестись «друзьями», которых вы в глаза не видели, – это вторжение в реальную жизнь. Поощряется беспокойство, а такие черты характера, как терпение и решительность, ослабляются.

Сидение в Сети становится для прекариата образом жизни, частью его существования. Исследования показывают, что подобное времяпровождение ведет к депрессиям, поскольку виртуальное общение заменяет собой реальное взаимодействие с людьми. В Великобритании интернет‑зависимостью страдает в два раза больше людей, чем игроманией. Особенно уязвима в этом отношении молодежь. Согласно исследованию Катрионы Моррисон (Morrison, 2010), средний возраст в группе интернет‑зависимых составляет 21 год. Исследовательница делает следующий вывод: «Для некоторых Интернет как наркотики: он их успокаивает и утешает. Интернет‑зависимость влияет на работоспособность и мешает выполнять рутинную работу».

Постоянная «подключенность» к информационным сетям не только порождает особый прекариатизированный способ мышления. Поскольку прекариат не контролирует время и не живет по регулярному трудовому графику, он более подвержен интернет‑зависимости и чаще отвлекается на чтение сообщений в Сети. Впрочем, в самой идее сетевого общения нет ничего плохого, важен контекст.

Ограничение досуга

С увеличением числа работ ради заработка, работ ради работ и работ ради воспроизводства понятие досуга утратило первичный смысл. Одно из самых печальных последствий жизни в коммерциализующемся рыночном обществе – это потеря уважения к досугу и к репродуктивному и продуктивному «ничегонеделанию». Те, кто работает в полную силу, настолько физически и морально истощены, что у них нет ни сил, ни желания «культурно отдыхать» и они способны разве что побаловать себя пассивной игрой. Усталым людям хочется расслабиться – полистать интернет‑страницы, посмотреть, что нового в сетях. Разумеется, в той или иной форме игры необходимы. Тем не менее если работа требует невероятного напряжения, то у людей не остается ни сил, ни желания устраивать себе активный досуг.

Марк Агияр и Эрик Хёрст (Aguiar, Hurst, 2009) подсчитали, что, несмотря на увеличение доли женщин в трудовых ресурсах, досуг американок увеличился на четыре часа в неделю по сравнению с 1965 годом, а у американских мужчин – на шесть часов. Однако досуг нельзя свести только к неучастию в трудовом процессе. И хотя другие социальные группы тоже испытывают давление, прекариату приходится выполнять больше работы ради воспроизводства и т. п. – просто чтобы выжить или удержаться на нижних ступенях рынка.

Досуг в подлинном понимании этого слова испытывает тройное давление. Одна из форм досуга – это приобщение к культуре и искусству. Сделаться ценителем прекрасной музыки, драматического искусства, живописи и великой литературы, узнать историю страны и родного края – для всего этого нужно найти время, причем «качественное» время – такое, когда мы не отвлекаемся, не переживаем из‑за неустроенности, не выжаты как лимон после трудовых будней и не валимся с ног от усталости после ночной работы. В итоге возникает дефицит досуга. На него не хватает времени. Либо прекариат отказывает себе в культурном досуге из‑за чувства вины: ему кажется, что в свободное время следует налаживать контакты либо постоянно совершенствовать «человеческий капитал», как того требуют комментаторы.

Где стимулы, побуждающие выделить время для досуга? Этот вопрос касается даже университетов. Когда правительства пытаются преобразовать университеты и колледжи в коммерческие заведения и требуют от них приносить прибыль, они, как правило, метят в культурные очаги, далекие от зарабатывания денег. В 2010 году британский университет Мидлсекса объявил о закрытии философского факультета. Университет без философского факультета – это вызов всем великим педагогам‑теоретикам, нонсенс.

Еще больше разочаровывает вытеснение того, что древние греки считали подлинным досугом («школой»), – участия в общественной жизни, гражданской активности. Члены прекариата – и не только они – отстранены от политической деятельности. Они могут эпизодически посещать собрания или голосовать за харизматического кандидата, однако это никак не назовешь полноценным участием. Эта жизненно важная форма досуга сокращается, поскольку время подгребает под себя троица «труд – работа – игра». Подавляющему большинству не хватает «качественного» времени на то, чтобы разобраться в сложных, как им кажется, вопросах, к тому же нам постоянно твердят: «предоставьте это специалистам». Но эта попытка оправдания безучастности может далеко завести: что будет, если вместо знаний человек станет полагаться на эмоции и расхожие мнения? У прекариата остается все меньше времени на этот самый «человеческий» вид деятельности – политический досуг. Где стимулы, заставляющие его поступать иначе?

Еще один аспект нехватки времени – глубочайшее неравноправие в контроле над временем. Это один из аспектов неравенства в третичном рыночном обществе, отчасти потому, что время – это производственный ресурс. Прекариат должен постоянно быть в полном распоряжении потенциальных потребителей его труда. Может показаться, что те, кто сидят в интернет‑кафе, в пивной или слоняются по дому или по улице, «хозяева своего времени». Однако зачастую они просто не могут придумать, как иначе распределить время. У них нет четкого плана, и в итоге нерабочее время тратится зря. Нерациональное использование времени является отражением гибкого рынка труда. Прекариат должен всегда быть в состоянии боевой готовности. От него не зависит структуирование времени.

Обесценивание досуга, особенно досуга рабочего класса, – одно из худших наследий лейборизма. С разрушением образования, воспроизводящего систему ценностей, молодежь отрывается от культуры и теряет историческую память. Понятие «общество, состоящее из групп» стало типичным описанием структуры городского населения. Бесцельное шатание превратилось в основную форму времяпровождения, а осмысленное заполнение времени – в своего рода вызов. Кое‑кто называет этот феномен «оскудением досуга». Материальная нищета ограничивает входящую в прекариат молодежь: у нее нет ни денег, ни опоры в виде профессионального сообщества, ни ощущения стабильности для того, чтобы установить необходимый контроль над временем. Это питательная среда для атомизированного поведения, в том числе и в процессе работы и труда. Подвешенное состояние превращается в ловушку. Ради примитивного выживания необходимо общественное пространство, но даже оно постепенно сужается под воздействием строгих мер. В конце концов, с точки зрения неолиберального сознания это «непозволительная роскошь», поскольку непосредственно не способствует производительности или экономическому росту. Только если прекариат станет угрозой стабильности, данная арифметика подвергнется переоценке.

Чем больше будет сжиматься для прекариата качественное общественное пространство, тем агрессивнее будет его поведение. Глобализация и электронные технологии приводят к отходу от традиционных для данной местности видов социальной идентификации (Forrest, Kearns, 2001). Однако все равно остается потребность в физическом пространстве, где можно двигаться и взаимодействовать. Всем людям свойственно почвенничество, оно заложено в наших генах. Поставьте ему заслон, лишите эволюционного смысла, и итог будет чудовищный.

Рабочий класс не способен сделать «карьеру в свободное время» (MacDonald, Shildrick, 2007) не только из‑за отсутствия денег, но и из‑за распада социальных институтов. В Великобритании в их число входят рабочие клубы и общественные места, павшие жертвой неолиберального радикализма Тэтчер. Во Франции исчезают бистро, которые Оноре де Бальзак называл «народным парламентом».

Низкий уровень образования рабочего класса и невозможность делать «карьеру на досуге» – питательная почва для преступности и наркомании: эта порочная среда позволяет как‑то заполнить время и получить хоть какой‑то статус. Кому‑то может показаться, что совершить мелкое правонарушение куда увлекательнее, чем просто шататься без дела. Неолиберальная мантра, гласящая, что успех измеряется потреблением, приводит к мелкому воровству в магазинах – это воспринимается как крошечное достижение на фоне лишений или неудач. Перед нами одна из ловушек нестабильности для молодежи. Молодые мужчины, чувствуя себя неуверенно, таким образом могут на время завоевать своего рода «уважение» (Collison, 1996). Естественно, все это имеет и другие последствия.

Класс – это еще и «габитус», среда и образ жизни, определяющие, «что можно делать, а что – нельзя» (Bourdieu, 1990: 53), к чему надо стремиться, а к чему – нет. Стиль жизни прекариата – изменчивый и гибкий, скорее приспособленческий, чем целенаправленный, – соответствует стилю его работы. Нестабильность порождает страхи и тревоги, из‑за этого люди замыкаются в себе или поддерживают отношения только с узким кругом лиц, однако эта замкнутость аномийная, социально дезориентированная. В обществе, основанном на гибкости и незащищенности, люди попусту расточают время и не пытаются выстроить такую модель поведения, которая бы способствовала их развитию.

В связи с этим следует вспомнить о размывании понятия рабочего места, что дополнительно осложнило жизнь прекариату. Нормой для прекариата стала работа в любом месте, в любое время, практически без перерыва. Работа вне рабочего места не служит признаком независимости или самоконтроля. Статистика лжет. Время на работе – это не то же самое, что время за работой. Неверно было бы думать, что из‑за расплывчатости понятий места и времени труд стал свободен. Точно так же как работодатели могут вынудить работников выполнять неоплачиваемую «работу ради работы», они могут загрузить дополнительной работой удаленных сотрудников.

Но остается зависимость. Труд свободен в том смысле, что он никак не оплачивается, и не свободен, поскольку не совершается независимо. Хардт и Негри в своем авторитетном аналитическом труде (Hardt, Negri, 2000) утверждают, что обслуживающий труд свободен, «невещественен» и «неизмерим». Но количество труда можно измерить, и граница измеренного труда зависит от способности тех, кто участвует в переговорах о трудовых отношениях, договариваться. В настоящее время прекариат очень слаб из‑за нестабильности и подвижной культуры труда. Бо́льшую часть выгод от работы ради работы получают те, кто нанимает работников. Мы ступили на неизведанную территорию. Но одно дело – заявлять, что работа по обслуживанию «неизмерима», и совсем другое – говорить, что «работу ради работы» трудно измерить.

Подытоживая сказанное

Из‑за нехватки времени прекариат постоянно находится в состоянии стресса. Ему приходится все больше работать ради работы, прекрасно понимая, что это не даст ему ни финансовой стабильности, ни нормальной профессиональной карьеры. Интенсификация труда и растущий спрос на время грозят прекариату физическим и моральным истощением – как сказала одна женщина, «живешь как в тумане».

Третичный образ жизни подразумевает решение многих задач, при этом человек не контролирует свое время, у него нет ясного видения будущего и нет возможности опираться на прошлое. Прекариатизация подразумевает стиль жизни, который всецело подчинен работе, причем ее выполнение не ведет к профессиональному развитию. Мы реагируем на внешние раздражители, которые отвлекают наше внимание то на одно, то на другое. Решение множества задач одновременно снижает эффективность каждого конкретного действия. Мы привыкаем мыслить фрагментарно. Из‑за этого нам труднее делать что‑то творческое или организовать досуг, требующий сосредоточенности, размышлений и длительных усилий. Досуг вытесняется на задний план, и люди находят отдохновение в игре, то есть в пассивных с точки зрения интеллекта занятиях. Безостановочная интерактивность – опиум для прекариата, так же как распитие пива или джина для первого поколения промышленного пролетариата.

Рабочее место прекариата – везде и всюду, оно расплывчато, непонятно, нестабильно. А профессиональные навыки, если они имелись, вскоре утрачиваются или же не обеспечивают прекариату стабильную достойную жизнь. Все это неизбежно порождает приспособленчество и цинизм. Создается общество лотерейного счастья, в котором у прекариата непропорционально большая доля риска.

При этом из‑за нехватки времени досуг тоже в опасности – это приводит к «истончению демократии», люди все меньше участвуют в политической жизни, разве что на короткое время их увлечет новый харизматический лидер или поразит очередное громкое событие. Именно к этой теме мы сейчас и перейдем.

Политика ада

Неолиберальное государство, по сути, неодарвинистское, оно свято чтит конкуренцию и превыше всего ставит неограниченную индивидуальную ответственность – и питает отвращение к любому коллективному начинанию, которое может помешать рыночным силам. Роль государства видится прежде всего в том, чтобы устанавливать и укреплять законопорядок. Но законопорядок никогда не был минималистичным, как полагают некоторые неолибералы. Нормы права активны и имеют целью обуздывать неподчинение и коллективные действия. Это получило продолжение в явлении, которое Вакан (Wacquant, 2008: 14) назвал «общественной анафемизацией девиантных категорий», таких как «уличная шпана», «безработные», «паразиты», опустившиеся люди, неудачники с характерными недостатками и поведенческими отклонениями.

Рынок – это воплощение дарвинского «выживает наиболее приспособленный». Но он имеет тревожную тенденцию превращать борцов за выживание в неудачников и злодеев, которых следует наказать, изолировать или взять под надзор. Политика и институты власти нацелены на то, чтобы относиться к каждому как к потенциальному неудачнику и злодею. Например, бедняки должны доказать, что они не лентяи или что они регулярно водят своих детей в школу, – иначе им не дадут государственного пособия.

Прекариат балансирует на тонкой грани: при неудачном стечении обстоятельств эти люди мигом превратятся из борцов за выживание в отступников, оголтелую толпу, жадно внимающую популистским политикам и демагогам. Об этом мы и поговорим в данной главе.

Общество‑паноптикон

Жизнь прекариата не вписывается в схему «общественной фабрики», для ее описания больше подходит схема «общество‑паноптикон», где все социальные сферы представляют собой конструкцию, придуманную Иеремией Бентамом в 1787 году (Bentham, 1995). И это не дело рук правительства, а то, что создается с позволения правительства в обществе так называемого свободного рынка.

Давайте вспомним образ, созданный Бентамом. Он известен как основоположник утилитаризма – философского направления, согласно которому правительство должно печься о «величайшем счастье всех». Исходя из этого некоторые делают вывод, что меньшинство может и пострадать – ради счастья большинства. Бентам воплотил эту идею в проекте идеальной тюрьмы – жутковатый образ. Находящийся в центре цилиндрического строения стражник может наблюдать за всеми заключенными, находящимися в камерах вокруг него. Стражник их видит, но сам остается невидим для них. Узники не знают, в какой точно момент за ними наблюдают, и у них создается впечатление постоянного контроля – из страха они стараются вести себя так, как если бы он их видел. Бентам называл это «архитектурой выбора», подразумевая, что власти могут заставить узников вести себя так, как нужно властям.

Главным для Бентама было то, что у заключенного создается иллюзия выбора. Но если он не сделает правильный выбор – не будет старательно работать, – его посадят «на хлеб и воду, и не будет ни одной живой души вокруг, с кем можно было бы поговорить». Все заключенные должны быть изолированы друг от друга «во избежание сговора». Бентам понимал, как и неолибералы, что коллективные действия представляют угрозу для проекта паноптикона.

Именно эту идею Мишель Фуко взял в 1970‑е годы в качестве метафоры для своей теории «послушных тел». Бентам верил, что созданный им проект паноптикона можно использовать для постройки больниц, психиатрических лечебниц, школ, фабрик, исправительных домов и всех общественных учреждений. В двадцать первом веке его проект получил продолжение и развитие в рабочих поселках по всему миру. Самый ужасающий случай – Шэньчжэнь, где 6 миллионов рабочих находятся под прицелом камер видеонаблюдения (CCTV): отслеживается каждый их шаг, а поведение оценивается с помощью базы данных по технологии, скопированной у американских военных. И как социологи используют понятия «фордизм» и «тойотизм», когда говорят о системах контроля за производством и служащими, так и здесь можно говорить о «шеньчжэньизме». «Шэньчжэньизм» объединяет визуальное наблюдение со сбором информации, а стимулы и санкции призваны отсеять неугодных, определить послушных и заставить работников мыслить и вести себя так, как это нужно руководству.