Обзор феодальной, государственной и социальной истории Лангедока в связи с причинами альбигойских ересей

Там, где только говорили этим языком, всегда сохра­нялась своя цивилизация и собственная культура. Этот плодородный край с роскошным климатом умещается между Францией, Италией и Испанией. Два великих моря, избороздив его берега удобными гаванями, призывают оби­тателей к промышленной и торговой жизни. Сама приро­да определила ему это назначение, сделав его посредни­ком между южными краями Европы и ее северо-запад­ными государствами; она же придала подвижность, пред­приимчивость, поэтичность, страстность и вместе с тем легкомыслие тому народу, который населял эту страну. Римляне имели здесь две большие провинции: то были Галлия Аквитанская, позднее Гиеннь, и Галлия Нарбоннская, впоследствии Лангедок с Провансом. Как государ­ственное тело, оно, естественно, не могло быть крепким и прочным: мелкие владения, а еще лучше независимые, самоуправляющиеся города, — это более согласовалось с местными географическими и общественными условиями. Нельзя даже обозначить с точностью тот народ, который постепенно здесь сложился. Язык был один, но он не толь­ко не способствовал обединению племени, но даже не стал именем страны, в которой был в употреблении.

Наименования Аквитании, в ее широком смысле, и после римлян были неустойчивые и неопределенные: Готия, Романия, Прованс, Лангедок, Аквитания. Каждое из них относимо с большей долей справедливости к ее от­дельным частям. Сам язык назывался то провансальским, то лемузенским (19), но чаще и раньше — собственно ро­манским. Этот язык призван был играть большую роль в духовной истории средневековой Европы. Границей его распространения на севере была линия, проведенная че­рез Сентонж, Перигор, Лемузен, Овернь, Лионнэ и До-финэ; на юге он проникал в глубь Испании, захватывая Каталонию (20); этим же языком говорили в пределах Са­войи и даже Женевы, Лозанны и южного Валлиса. Обра­зованность будто всегда была сроднившейся с южной поч­вой. Когда Париж был еще жалкой бургадой*1, Тулуза, Нарбонна, Арль, Бордо считались населенными и цвету­щими городами, украшенными всем блеском римской цивилизации и утонченностью жизни. О школах Марселя говорит Тацит; в Отене и Бордо учили Евмен и Авсоний; с которыми они свыкались с первых воспоминаний дет­ства. Тулуза, царица южных городов, считалась Афинами Галлии — там блистали лучшие риторы римского време­ни, в ней воспитывались родственники императорского дома. Ювенал предлагал поэтам искать убежища в Гал­лии.

Христианство быстро прижилось в долинах Роны, Гаронны и Луары; здесь пылкий темперамент жителей ознаменовал первые годы его мученичеством и отшель­ническими подвигами. В то же время в высшем сословии христианство сумело совместиться с обычаями старой античной жизни лучших времен Империи, тем более что галльская аристократия сделалась уже вполне рим­ской. Епископы и сенаторы нарбоннских и аквитанских провинций проводят жизнь в своих роскошных поместь­ях так, как некогда проводил ее Цицерон, удаляясь в свое тускуланское уединение. Лампридий, Севериан, Дом-нул, Феликс, Консенций, сам Сидоний поют хвалу на­слаждениям и природе в то время, когда их родина переходит незаметным путем в руки варваров. Клермон-ский епископ и нарбоннский вельможа, будто веселые трубадуры, воспевают стихами прелестный климат стра­ны, а музыканты Нарбонны и Безьера торопятся предло­жить свои мелодии. Весело и беззаботно-счастливо про­ходила жизнь романцев даже тогда, когда Гонорий усту­пил часть их земли вестготам и варвары постепенно захватывали страну. Вестготское королевство со своей столицей Тулузой раскинулось по обе стороны Пире­неев.

В массе своей вестготы были ариане, и вот один из альбигойских элементов уже с первых времен самостоя­тельности Юга прививается на его почве*1.

Столетие спустя франки одолевают вестготов и оттес­няют их к югу; только одна часть Септимании, названная Готией (именно Лангедок без диоцезов Тулузы и Альби, или по римскому счету Narbonnes prima*2), остается за ними по сию сторону Пиренеев, и она-то делается аре­ной всех тех войн, которые совершались впоследствии из-за обладания этой заманчивой страной.

В начале VII столетия арабы разрушили царство вест­готов; Карл Мартелл в 732 году с трудом остановил их уже в самом сердце Галлии, Эд, герцог Аквитанский, помогал ему в войне с мусульманами.

Пипин Короткий окончательно очистил от арабов весь Лангедок и присоединил его к своей монархии (около 760 г.).

А между тем мусульманство уже успело оказать свое влияние на нравы страны, тем более что, и изгнанное, оно заняло соседнюю Испанию. Естественно, что южа­нам и теперь и после придется быть в постоянных столк­новениях и сношениях с людьми иной цивилизации, иных понятий, иной религии.

В обширном государстве Пипина герцоги и графы сде­лались королевскими наместниками, исполнителями его повелений. Некоторую самостоятельность успела приоб­рести с давнего времени династия аквитанских герцогов, получившая владения от одного из древних королей франк­ских — Хариберта*3.

Карл Великий в 778 году образовал особое королевство из Аквитании со столицей в Тулузе. Более столетия Аквита­ния имела свое независимое существование, Лангедок вхо­дил в нее некоторое время, пока не был соединен под одно управление с испанскою маркой (818 г.). Будущий император Людовик был ее королем в продолжение 778— 814 годов. Он провел эти годы в борьбе с арабами и гаскон­цами. Когда наступило время распада империи Карла, она выработала в себе новые политические формы.

Понятно, что после Карла Великого монархия не могла удержать своих обширных пределов, как не могла объединить разнообразные национальности. Людовик Благочести­вый предоставил юг своей империи в управление сыну Пипину под именем Аквитанского королевства; туда входила Аквитания собственно, то есть нынешняя Гиеннь, герцог­ство Гасконь, марка Тулузская и графство Каркассонское. Наместники домогаются самостоятельности. Из прибрежной полосы Лангедока вместе с маркой Испанской составляется герцогство Септимания, вверенное императором другому сыну, Лотарю; его столицею была Барселона.

В сущности и тут управляли наместники, мало-помалу сжившиеся со страною и укоренившиеся в ней. Так, на­пример, славился герцог Бернард, игравший такую важ­ную роль в междоусобиях царствования Людовика и вы­игравший от них больше других. Он присоединил к Септимании Тулузу.

Аквитанцы настаивали на своей самостоятельности под властью династии Пипина; император взялся за оружие и, несмотря на противодействие из Германии, усмирил недовольных. Малолетний Пипин II был увезен из Акви­тании. «Он слишком юн и неспособен, — говорит Людо­вик Благочестивый, — чтобы управлять народом, которо­му более всего свойственно легкомыслие и страсть к но­визне. Его присутствие в стране тем более опасно, что главнейший недостаток аквитанцев заключается в их от­вращении к иностранцам, так как они любят управляться сами собою под властью того государя, который им при­дется по нраву».

Император умер в 840 году. Лотарь, поддерживавший своего племянника, возвращает аквитанцам их государя. Их патриотизм, поддерживаемый Италией, способен был устоять в переменчивой борьбе с соединенными силами Карла Французского и Людовика Немецкого. Хотя по Вер-денскому договору (843 г.)*1 Пипин был лишен престола и Аквитания должна была отойти к Карлу Лысому, но на­циональный дух, уже и тогда чувствовавший свою осо­бенность от Франции, отстоял независимость страны. Го­лод, зараза, стаи хищных зверей опустошали страну, а война не прерывалась; южане с геройством сражались за права своего государя.

После небольшого перемирия с Пипином Карл Лы­сый кинулся на Тулузу; ее оборонял герцог Бернард, Ко­роля франков встретило энергичное сопротивление. В одной из вылазок храбрый защитник города попал в плен к Карлу, который собственноручно заколол его кинжалом. Однако город не капитулировал. Два раза приходил Карл осаждать Тулузу, и все напрасно. Но в третий раз началь­ник города Фределон отворил ворота, за что получил от Карла тулузское графство в собственное владение.

Пипин II же пока был признан королем на условиях верховного покровительства короля франков. Карл меч­тал об итальянской короне и ради нее торопился приоб­рести дружбу отдельных государей и баронов. 12 июня 877 года в собрании вассалов в Керси он узаконил фор­мальным актом феодализм, хотя на деле тот существовал уже ранее. В результате королевская власть становится од­ной тенью. Отныне наследственность наместников Акви­тании признана юридически. С керсийского акта идет са­мостоятельный род тулузских графов, который тянется вплоть до XIII столетия.

Аквитанцы борются со своим королем и с врагами хри­стианства арабами и норманнами. Обманутые, они всюду ищут себе государя. От Карла Лысого переходят к Людо­вику Баварскому, потом предлагают корону его сыну, потом одному из сыновьев Карла Лысого, потом опять Пипину, наконец не хотят звать никого. Пипин, дважды плененный войсками императора Карла, умер в монаше­стве; он почти обезумел под конец жизни. Карл Лысый успел заставить признать свои права в стране и поставить в ней своего сына Людовика Косноязычного. В год своей смерти он грамотой упрочивает новый великий авторитет Европы: римский епископ получает могучий титул «рара universalis». Так европейские государи сами сооружают и признают над собой силу, которая в страхе заставит их склонить головы.

Смерть Карла Лысого, умершего через несколько ме­сяцев после этого, открыла папскому престолу ряд блис­тательных возможностей. Везде мы видим отсутствие ко­ролевской власти и множество постоянно ссорившихся между собою властителей.

Людовик Аквитанский становится королем Франции и соединяет в одно оба королевства, и таким образом мысль Карла Великого о самостоятельном южном государстве в его потомстве не была осуществлена. Феодализм уже был так могуч, что без соглашения с князьями и баронами сын Карла Лысого не решается на коронование. Королевская власть становилась совершенно бессильной. Бернард, мар­киз Готии и Оверни, свирепый, неукротимый, уже давно отлученный церковью, был самым опасным врагом коро­ля, и он же был опекуном королевских детей!

В это время анархии на берегах Роны возникает новое государство — Арелатское, или Провансальское. С давних пор нижняя Бургундия состояла из двух отдельных час­тей, разделенных рекою Дюранс, — то были на севере маркизат Арелатский и на юге между Роной, Дюрансом, Альпами и морем — графство того же имени. Королем стал Бозо, родственник итальянского короля Гуго. Он сам про­исходил из царского рода; честолюбие его жены, поддер­жка папы, симпатии вассалов и епископов наделили его короной восточной части Юга*1.

Следует заметить, что на судьбы Лангедока значитель­но влияли также многочисленность и могущество духов­ных феодалов. В IX столетии за Церковью было почти две трети всех поземельных владений. Понятно, что духовен­ство, обладая такими богатствами, не чувствовало особого призвания к подвижнической жизни и не служило приме­ром умиротворения страстей. Своими светскими склоннос­тями духовенство давно пришло в разлад со своим назна­чением. Еще Людовик Благочестивый, будучи королем Ак­витании, боролся против такого явления и по возможнос­ти устранял его, хотя достичь полного торжества не смог.

Во многом то, что вызвало альбигойскую войну, со­здал Людовик Благочестивый. Уже с его времени начина­ет развиваться в стране та цивилизация, которая после послужила образцом для других средневековых народов. Дух южан издавна находил себе выражение в литературе. Склонные к удовольствиям, но многосторонние по ха­рактеру, романцы первые стали вдохновляться идеей кре­ста. Настроенные мыслить свободно в вопросах веры, они же пока со всею пылкостью темперамента преклоняются перед католической догмой и обрядностью.

Для нас важно указать на эту подвижность, внезап­ную переходчивость, на эти крайности народного харак­тера лангедокцев. Более, чем в ком-нибудь после кас­тильцев, в них зарождаются типичные черты будущего рыцарства; в устах этого народа в эпоху духовного сум­рака слышатся родные поэтические стансы, и в его ли­тературе появляются памятники, что особенно важно, на народном языке. Тогда как варварская, едва понятная латынь царила в остальном мире Запада, преграждая свободу и свежесть мысли, провансальцы уже пишут на своем мелодичном наречии. Такое явление дало в неко­торой степени справедливое основание патриотам Юга считать свой язык, ранее других получивший граммати­ку, отцом всех романских языков. Оставляя в стороне верденский памятник провансальской письменности вто­рой половины IX века (21), заметим, что в течение X сто­летия появляется несколько литературных эпических про­изведений на народном языке. В одной позднейшей ру­кописи дошла большая песнь о Боэции в двухстах пяти­десяти семи стихах, составленная около середины X века. Поэма «О страстях господних» и легенда о святой Лео-дегарии написаны на языке полупровансальском, полу­французском; в некоторых латинских стихотворениях прорывается народная речь Юга.

С течением времени провансальские литературные па­мятники начинают появляться чаще и чаще, а в XII сто­летии за ними уже упрочивается высокое художественное достоинство. Скоро язык романский делается языком тру­бадуров, и тогда он получает глубокий исторический смысл, как орудие того протеста, который способствовал подрыву всемогущего папского авторитета. Так, вследствие подвижности племенного характера народная литература радикально изменила свое направление, сделавшись ере­тическою.

До того времени, пока сложилось рыцарство и пока трубадуры стали воспевать его вместе с наслаждениями, издеваясь над предметами священными для многих, стра­на лангедокская успела пройти через все степени анархии. Повторим, что для ясного понимания положения и усло­вий страны в какой-либо момент надо знать предшество­вавшие ее судьбы, по крайней мере в общих чертах. Отто­го мы так рано начали политический очерк Лангедока, предварив даже время возникновения феодальных госу­дарств, опрокинутых на Юге только альбигойской вой­ною. Эти государство появились во времена, когда динас­тия Карловингов уже была близка падению.

Самым деятельным соперником падавшей династии был Эд, внук упомянутого Фределона Тулузского, сын Раймонда I (852—865 гг.) и брат своего предшественника Бернарда (865—875 гг.). В качестве государя Тулузы он на­зывался графом, как наместник марки Септимании — мар­кизом, как владетель части Аквитании, т. е. Альбижуа и Керси, — герцогом. Эд около 878 года успел присоединить к Тулузе альбигойскую землю, названную так по имени города Альби, страну, получившую после столь громкую известность как центр знаменитой ереси. Там Карлом Ве­ликим был поставлен граф Раймонд; после в Альби и Лотреке сидели виконты. Династия собственно альбийских феодалов идет от Одона I с середины X века. Раймонд Бернард (с 1062 года) придал ей особенную славу. Браком и наследством он прибавил к землям Альби и Нима графства Каркассон и Разес с виконтством Безьер. Это был самый сильный из вассалов тулузских.

Вообще графам тулузским выпала счастливая роль быть поддерживаемыми блеском и могуществом своих вассалов. Они воспользовались наследством Каролингов, и, когда каждая земля, лежащая вокруг какого-либо замка, стреми­лась сделаться самостоятельной, когда в городах Юга, свя­занных столькими республиканскими преданиями с дале­ким прошлым, возрождался дух самостоятельности, наслед­ники Одона успевают получить верховный надзор за всем этим движением, захватить сюзеренитет. Они дали Тулузе тот авторитет, который простирался на все области поли­тической, духовной и особенно церковной жизни. Действи­тельно, немного спустя тяготение ереси из альбигойской области переходит в Тулузу, эту столицу Юга. Перед зак­реплением феодализма Тулуза видела в своих стенах съезд чинов феодальных, духовных и светских, под председа­тельством местного епископа — это было замечательное го­сударственное собрание, на котором юридически в такую раннюю пору (начало X века) были положены основания политической жизни Лангедока, разрушенные только аль­бигойскими крестовыми походами.

Уже тогда графу тулузскому были подвассальны дру­гие бароны Лангедока. В то время, когда во Франции си­дел Карл Глупый*1, дети Одона тулузского недаром име­нуют себя государями и маркизами Готии, подразумевая тем власть над Руэргом, Керси и Альбижуа. В силу фео­дальной чести они не отвергают сюзеренство француз­ское, но никакой современный феодал Франции не мог сравняться в ту пору с графами тулузскими по могуще­ству. Политические события как нельзя более благоприят­ствовали усилению независимости и могущества тулузс­ких государей.

В союзе с Вильгельмом Овернским тулузский граф Рай­монд II в 923 году уничтожил в большом сражении силы норманнов, которых погибло за раз до двенадцати тысяч человек; там же пал и сам победитель. Родственник тулузс­кого дома водворяется около этого времени на французс­ком престоле*2. Однако преемникам Карла III пришлось вы­держать борьбу с Раймондом III Тулузским, умершим в 950 году, последним титулярным герцогом Аквитании. Ра­уль Бургундский пришел с большим войском на Юг; избе­гая сражения, граф Тулузы принес ему обыкновенную фе­одальную присягу в верности. Когда впоследствии права и власть Капетингов упрочились, эта присяга по наследству перешла к ним*1. Она ничем не умаляла господства тулузс­ких графов внутри государства; имена северных королей украшали только заглавия государственных актов.

Все более и более отчуждались два народа, их цивили­зации, их государи. Номинальная связь не могла мешать полной отдельности и обособленности Юга в эпоху, из­бранную нами, и такая связь становилась одним предани­ем. Французские короли напомнят ее, но лишь для того, чтобы поработить страну северному абсолютному началу.

Между тем, обеспечивая графов тулузских с севера, феодальная присяга давала им возможность закрепить свои отношения с собственными феодалами, которые иногда, как, например, при Вильгельме III, получали поддержку из Франции. Жена Вильгельма принесла ему в наследие часть Прованса, отчего его наследники имели титул мар­кизов провансальских. Его сын Понс (1037—1060 гг.) при­бавил к тому еще титул палатина, как воспоминание о происхождении династии наместников Аквитании*2.

Пользуясь постоянным смятением, духовенство укреп­ляет свою власть и увеличивает церковные бенефиции. Но попытки Церкви утвердить мир и спокойствие в стране, выказавшиеся особенно на съезде в Велэ, не привели ни к чему, — знак, что духовенство Лангедока всегда имело мало влияния на общество. Только организованная цент­ральная власть могла бы несколько умиротворить страну и дать ей хотя бы внешний вид порядка. В конце XI века сплачиваются в окончательные формы владения тулузских графов, конечно в смысле феодальном, как владения че­рез полунезависимых держателей земли (с 1088 года). К тому времени и руэргские земли, успевшие объединить вокруг себя еще и другие домены, за прекращением ди­настии снова собираются в одно нарбонно-тулузское го­сударство, пределы которого лежали от верхней и сред­ней Луары до Пиренеев, Средиземного моря и Роны.

Претензии же местных государей были еще большими. Раймонд IV, первый герцог Нарбоннский (1088—1105 гг.), брат бездетного Вильгельма IV Благочестивого (1060— 1088гг.), умершего на пилигримстве в Палестину, откры­вает эту новую эру могущества в тулузской истории.

Средние века к тому времени уже сложились в своеоб­разную, но целостную систему. Начинались крестовые по­ходы. Идея войны за веру воспламенила впечатлительных южан, народные поэты поддерживали ее в своих страстных и энергичных стихах. Три тулузских герцога умирают за нее. Раймонд IV и его сыновья Бертран (1105—1112 гг.) и Альфонс Иордан (1112—1148 гг.) не вернулись из Пале­стины, святая земля стала их могилой. На Раймонда IV крестоносцы хотели возложить венец Иерусалима*1. Одно из четырех христианских княжеств в Палестине*2 принад­лежало роду герцогов тулузских и перешло преемственно к младшей линии их потомства.

С именами тулузских графов связана вся история пер­вых крестовых походов. Их соседи, достаточно сильные, такие как герцог аквитанский, владевший нынешней Ги-еннью и Пуату, пользовались тем в своих интересах. Сра­жаясь в Палестине, графы тулузские часто получали изве­стия, что сама их столица подвергается опасности попасть под власть герцогов Аквитании.

В связи с этим нам следует рассмотреть феодальную историю аквитанских герцогов, владения которых зани­мали большую половину Юга. Они были известны уже в середине IX столетия. Тогда Райнульф, происходивший из рода графов овернских, водворился в Гиенни — по договору с Карлом Лысым он получил власть на Гиеннь и на Пуату. Ему не стоило большого труда свергнуть своего титулярного повелителя; Пипин II был посажен им в тем­ницу. Но тогда он не воспользовался своим успехом; его дети были лишены наследства. Потомство династии пре­жнего наместника (от Альбона с конца VIII века) всту­пило во владение Аквитанией. Эта династия не прервалась даже тогда, когда в роду не оказалось законных наследни­ков. Райнульф II был отравлен Одоном Парижским, ког­да стал опасен для Севера; его владения были отданы послушному овернскому дому (Вильгельм I Благочести­вый*3 и Вильгельм II Юный). Но у Райнульфа был талант­ливый сын Эбл, рожденный вне брака; его способностям и энергии обязана продолжением своего существования и могуществом своим династия Альбона, родством с кото­рой были связаны французские и английские короли. Эбл прогнал пришельцев и временно соединил под своей вла­стью не только родовые владения, но даже земли своего соперника: Овернь и Велэ. Новые полчища двинулись с Севера, едва Эбл стал мечтать о самостоятельности Юга. На этот раз опекуны Каролингов пробудили честолюбие возникавшей тулузской династии. Эбл бежал в Пуату, и Раймонд III Тулузский в 932 году стал государем Пенни, Оверни и собственно Лангедока, или, короче, повелите­лем целого Юга, т. е. Лангедока в обширном смысле.

Это был самый удобный момент к возрождению поли­тической жизни Юга, но он продолжался недолго. Хотя Ту­луза пользовалась популярностью между баронами и горо­дами Аквитании, а особенно в Оверни, тем не менее гос­подство ее графов было принесено извне, они не считались местными, полноправными государями. Вильгельм III, сын Эбла, восстановил права династии Альбона. Из Оверни и Велэ составился впоследствии отдельный феод под влады­чеством клермонских баронов. Вильгельм III (950—968 гг.), хотя и побежденный в борьбе с превосходящими силами французов, успел примириться с Гуго Великим и даже всту­пить в родство с первым Капетингом на французском пре­столе. Вильгельм IV (968—996 гг.) лишился Оверни, но тем счастливее был его сын Вильгельм V, прозванный Великим (996—1030 гг.). При нем впервые настало некоторое успоко­ение на Юге, взволнованном внутренней борьбой и посто­янными нашествиями французов, норманнов, арабов.

Современники признавали государственный ум и ве­личие Вильгельма; ему предлагали императорскую корону после Генриха II. Вильгельм соглашался лишь на особых условиях и требовал обеспечения ее действительной силы, так как искал не славы, а пользы. Посетив Ломбардию, он убедился, что среди борьбы итальянских партий импе­раторство не может быть прочно*1. Выгодным браком с Брискою, дочерью гасконского герцога Санчо, он открыл своим преемникам надежду на расширение герцогства. Сча­стливый воин, правитель, политик, он закончил свою жизнь в черной рясе монаха.

Его сыновья— Вильгельм VII (1030-1037 гг.) и Эд (1037—1040 гг.) отражают нападения усилившегося графа анжуйского Жоффруа, прозванного Молотом (1040— 1060 гг.). Это был предок английских Плантагенетов, и его подвигам графы анжуйские обязаны своим политическим счастьем*2. У Жоффруа Вильгельм VI около года пробыл в плену; жена Евстахия выкупила его церковными сокро­вищами. Эд, опираясь на права своей матери, действи­тельно вступил в обладание герцогством Гасконью и граф­ством Бордо, но сильнейшему вассалу Франции, по при­меру его предшественника, не посчастливилось в войне с Жоффруа. Те же неудачи постигли и Вильгельма VII (1040— 1056 гг.), при котором произошло первое собрание чинов в Аквитании, созванное его матерью по поводу отделения одного феода. Вообще в графах анжуйских аквитанская династия приобретает опасных соперников, которые сво­ими победами словно бы завоевывают себе право на буду­щее обладание ее государством. Зато аквитанские герцоги в свою очередь пытаются утвердиться в Тулузе, их наслед­ственном герцогстве.

С Вильгельма VIII (1058—1086 гг.) начинается ряд та­ких попыток. Они продолжаются непрерывно при Виль­гельме IX Старом (1086—1127 гг.) и Вильгельме X Юном (1127—1137 гг.). Последние— типы феодального времени и тех страстных натур, которых только оно могло произ­вести. В Вильгельме IX дикая свирепость чередовалась с минутами тяжелого покаяния; после необузданного раз­врата наступали блестящие победы над маврами. «Я тебя слишком ненавижу, чтобы допустить тебя до рая»,— ска­зал он одному епископу, опуская из рук меч, занесенный над его головою.

Но его преемник, удачливый в войне с Людовиком VI, склонился пред Церковью и могучим духом святого Бернара. В Аквитанию по приказанию папы Иннокентия II прибыл аббат Клерво (святой Бернар). Пораженный ужасом, герцог пал к ногам святого во время самой цере­монии церковного отлучения, отдаваясь в полную его волю. Бернар необходимым условием прощения поставил пилигримство в Палестину. Вильгельм X умер в дороге. Его внезапная смерть повергла страну в смятение, о причине смерти ходили темные слухи. Известно только то, что Людовик VI первый узнал о смерти герцога и поспешил обручить своего сына с дочерью покойного Элеонорой, столь знаменитой между тогдашними трубадурами. Брак Людовика VII был несчастлив и непродолжителен, хотя им осуществлялась династическая мечта французских ко­ролей. Скоро другой государь воцарился в Аквитании. Раз­веденная Элеонора, предмет искательства государей Евро­пы, отдала свою руку красивому Генриху графу Анжу, ко­торый позже возвел свою жену на английский престол. Тем опаснее становилось положение тулузских графов — ведь уже отец и дед Элеоноры домогались власти над этим за­манчивым городом. Война с тулузскими графами могла обещать им некоторый успех, потому что, как было заме­чено, интересы и помыслы последних теперь сосредото­чиваются в Палестине.

Столица наследников Раймонда была предоставлена своему счастью, но оно не обмануло ее. Неприятель овладел городом, однако не до конца и вскорости покинул его. Трудно было как-либо взять «великую, красивую Ту­лузу», потому что это «царица и цвет всех городов в мире», потому что это «благороднейший» город, как говорили о ней тогда.

Такому представлению о Тулузе способствовало явление, которое вместе с рыцарственным настроением феодализма составляет существенное содержание истории тогдашнего Юга. Оно в сильнейшей степени способствовало распространению альбигойской ереси и образованию в ней того политического духа, который она приняла. Это было создание республиканского городского самоуправления, общинного строя городской жизни, породившего настолько же политическую свободу народа, насколько 'религиозную, в такой же степени развившего его эконо­мические силы, в какой содействовал развитию всех духовных сил,—- словом, явление, составляющее один из жизненно важных аспектов средневековой истории.

Изучить политическое и социальное положение горо­дов на Юге Франции — значит открыть ключ к познанию основных причин Альбигойской ереси. Вслед за обзором исторических событий мы обратимся к такому изучению. При общем обзоре правления Филиппа Августа были уже указаны побудительные причины зарождения само­управления и организации коммун во французских горо­дах. Тогда же мы указали на целый ряд особого вида го­родских политических учреждений, которые собственно следует называть муниципиями. Это были города Юга, ве­дущие традиции от древних римских муниципий. Их под­держивала близость Ломбардии, классической страны древ­них коммун. Эта-то коммунная жизнь и накладывает об­щий отпечаток на французский Юг и средневековую Ита­лию. Апеннинскому полуострову принадлежит почин в воз­рождении таких учреждений.

Понятие о свободе и внутренней самостоятельности в них никогда не замирало, а между тем оно породило ряд серьезных последствий. Идея гражданской свободы под­стрекала жителей муниципий к свободе в суждениях даже в вопросах религии. Города лангедокские подражали лом­бардским, а итальянские общины прямо вели свою гене­алогию от римских предков времен республики. Их свобо­да никогда не угасала и после падения Римской импе­рии — даже варвары, которые отчасти привнесли и соб­ственные общинные начала, уважали эту свободу.

Хаотическое состояние Европы темных веков, подав­ление всякой законности, забвение необходимых начал порядка и отсутствие какой-либо системы в человеческом общежитии — все это стало исходной причиной органи­зации новых коммун и закрепления старых.

В ту эпоху, которой современно появление и особенное распространение альбигойской ереси, Италия вступала в период городских общин. То же движение, подготовленное собственной историей, начинается в Гиенни, Лангедоке и Провансе. Юг Франции в государственном отношении мож­но определить страною консульств, в юридическом же — страною права, писанного по преимуществу, «ordre de dreg», — как говорят провансальцы. Внутреннее управление городов, выходивших из-под власти епископов, строилось почти по одному образцу. Разница в большем или меньшем числе сановников; распределение же функций законодатель­ной, судебной, административной одинаково.

Муниципальное городское управление с перевесом консульского элемента существовало с теми же призна­ками в Лангедоке, Венессене, Провансе, Гаскони, Беар­не, Наварре, Фуа и Руссильоне, как в Гиенни, Перигоре, Оверни, Лемузене и Ла-Марше. Идея муниципии не замирала на Юге, когда за нее боролись граждане с епис­копом, стремившимся к абсолютизму, и потом феодаль­ный барон, соперничавший с тем же епископом, за пра­во господства над нею. Впрочем, чаще епископам сужде­но было поддерживать в городах начало избирательное. Они сжились с долгой историей южных муниципий и служили защитниками тех римских форм, которые в них преем­ственно передавались. С епископами городам чаще всего приходилось иметь дело; они утверждали своей святой санкцией должностных лиц и самое право выбирать их. Так было, например, в городе Альби еще в 804 году.

Графы, хотя и посаженные Каролингами, не всегда могли одолеть эту нравственную и политическую силу. Тем более крепок был союз, что в иных местах сами епископы были выбираемы общинами, ибо этот обычай проистека­ет в сущности из евангельского учения. Так было в первых веках в Арле, Авиньоне, Апте, Эре, Бордо, Бурже, Клермоне, Гаппе, Лиможе, Узесе, Везоне, Вивьере, Магеллоне (22). Упоминаются в документах также Альби, Нарбонна и Тулуза. Позже это стали главные центры ереси.

После отнятия Римом прав выбора среди южных рес­публик образовалась глухая оппозиция. Не санкцониро-ванные папой выборы епископов народом продолжались до середины XII столетия; последний записанный в ис­точниках выбор народом был в Узесе в 1150 году*1. Четвертый Латеранский собор 1215 года своей 24-й статьей счел нужным канонически уничтожить это право, так дорогое лангедокцам. Но до него и после историческая традиция южан самостоятельно избирать епископов служила одной причин к протесту против Рима.

Сами епископы ценили этот обычай: выборные, они лривыкли иметь дело непосредственно со своим городом и потому не всегда исполняли папские распоряжения относительно еретиков, которыми были полны го­рода Юга. Примером такой привычки, обратившейся в обычай, служат акты, заключаемые епископом в разгар альбигойской войны и по окончании ее прямо с город­скими сановниками, между которыми, конечно, были и еретики, так как устав не отчуждал их от исполнения общественных и гражданских обязанностей.

Альбижуа был центром ереси, там при святом Бернаре Клервоском почти все граждане были еретики, и вме­сте с тем эта страна была средоточием гражданской сво­боды. Раньше всех городов лангедокских в Альби в 1035 году узнают сословие буржуазии, и постепенно этот тер­мин из города Альби переходит в акты южных общин. В Каркассоне буржуа известны в 1107 году; в Кастре гово­рят о них в 1150 году. Здесь же дольше всех сохранилась апостольская взаимная дружба между общиной и ее епис­копом, который является ее защитником и представите­лем. Потому местные епископы легко могли забывать свои духовные обязанности, и тем быстрее католическая Цер­ковь могла смениться иноверным исповеданием. Такие характерные явления засвидетельствованы документами. До нас дошли: договор 1220 года между городским епис­копом и консулами Альби относительно общественной безопасности; документ 1236 года между епископом Дю-рандом, по воле и с одобрения мудрых мужей и всей общины Альбигойской о налогах и многие другие.

Опираясь на сочувствие епископов к установившемуся самоуправлению, южная община, подчинившая себе гор­дых феодалов, выросла без тех кровавых внутренних по­трясений, которые сопровождали рост общин северной и средней Франции. Управление везде было разделено между дворянами и горожанами мирным образом; и те и другие одинаково служили общине. Без кровопролития не обошлось только в Тарасконе, где междоусобия продолжаются аж до XIII столетия, и только в одном Бринолле исключительно господствовала дворянская партия.

Тем не менее на южных коммунах лежит аристократи­ческий отпечаток. Здесь демократия не восторжествовала как в итальянских республиках, где часто человек знат­ный за заслуги возводится в торговое сословие (popolo grasso) и где список купеческий в глазах общества был почетнее рыцарского. В Провансе, напротив, бывали об­ратные примеры. Здесь видим торжество аристократичес­ких принципов, здесь демократия пользуется только ус­тупкой. И в политической, и даже в литературной дея­тельности выступают на первый план бароны, рыцари, вельможи. Они и трубадуры, они и защитники особенно­стей Юга, они и еретики. Оттого здесь раньше замер рес­публиканский дух, оттого он не дал столько экономичес­ких и духовных богатств и такой обильной государствен­ной практики.

То, что близость Италии известным образом действо­вала на государственную жизнь Лангедока, подтверждает эпоха образования консульских должностей в городах. Бли­зость к Ломбардии ускоряла эту реформу. В Арле консуль­ство было введено в 1131 году, в Монпелье — в 1141, в Ниме — в 1145, в Нарбонне — в 1148. Но во всех этих и других городах до итальянских консульств были свои уч­реждения и сановники, которые отправляли такие зако­нодательные, административные и полицейские обязан­ности, которые позже сосредоточились в консульствах. Было и то влияние большой силы на малую, которое зас­тавило тяготеть к большим городам малые общины и де­сятки деревень, спешивших вместе с соседними замками образовать из себя общину, избрать сановников, советы и примкнуть под сильный покров Марселя, Бордо, Нар-бонны или царственной Тулузы. По примеру этих больших и могучих вождей складывались внутренние учреждения и жизнь малых городов. Для нас особенно важно ознако­миться с таковыми учреждениями города Тулузы, как центра ереси.

Тулуза еще при римском владычестве имела сенат и нечто, напоминающее консулов (capituli). Облик тогдаш­них учреждений сохраняется в течение всей истории сред­них веков. Известно, что городские власти могли не при­знавать графов и могли менять их по своему произволу. Эта укоренившаяся особенность давала городу претензию на полную независимость; Тулуза была скорее республиканским городом, нежели общиной. С незапамятных времен городской капитул был судьей гражданских и уголовных дел; он творил суд и расправу; он «создает гражданскую справедливость», как гласит старая латинская надпись на воротах консистории. Императорские министры, агенты правительства отказывались от вме<