Идея «симфонии» Церкви и государства.
Одной из специфических особенностей византийской культуры была предпринятая ею попытка «оцерковления» не просто отдельного человека или даже народа, но целого государства. Как известно, всякое государство всегда построено на силе, принуждении и ограничении человеческой личности. Церковь же несет личности духовную свободу, призывает её к любви к Богу и ближнему своему. Совместить властные установки государства с церковными идеалами очень трудно. Византийская культура преодолела эту трудность, создав особую форму взаимодействия между Церковью и государством, названную «симфонией». Именно в этой «точке» пространства православного мира ясно проступает его отличие от западно-христианского мира. Римляне, будучи самым государственным народом в мире, создавшим образцы юридического права, рассматривали взаимодействие Церкви и государства как сугубо юридическую проблему. Византийские греки не тяготели к юридическому оформлению христианских идей, а сосредоточились на их морально-нравственном содержании, что позволило им выйти за границы чисто юридического толкования взаимодействия Церкви и государства.
«Симфония» как византийская модель взаимодействия государства и Церкви содержала в себе в качестве главного элемента реализацию имперского принципа. Византия переняла юридически и фактически оформленную в Древнем Риме идею империи (лат. imperium – власть). Но имперскую форму государственности она наполнила христианским содержанием. Византийская империя, как считал, например, К.Леонтьев, коренным образом отличалась от империй, существовавших на Западе. В их основе лежали разные метафизические, духовные законы, определявшие способ достижения единства между народами. На Западе единство территорий и народов создавалось «кровью и железом», а на Востоке – «любовью». Запад в полной мере реализовал свою идею империи, тогда как идея истинной Восточной империи еще не реализована сполна. Эту мысль К.Леонтьева поддержал современный философ и историк богословия прот. Георгий Флоровский, который писал, что «первая Восточная Империя Византийских правителей» была «бледным и несовершенным предтечей» истинной Восточной империи (21, 225).
Согласно христианскому пониманию, империя – это государство, «почитающее сохранение истин веры своей главной обязанностью; государство, объединяющее в себе различные культуры, народы и племена, спаянные в единый общественный организм вокруг некоторого державного ядра. Таким ядром является народ-носитель державной идеи, народ-защитник святынь и страж государственного бытия, блюститель мировоззренческого единства, политической стабильности общества и экономической дееспособности страны». К такого рода империи не применимы отрицательные характеристики, типа «тюрьма народов». В западном мире империи формировались на основе колониальных захватов и процессов секуляризации (Слайд №9) и «расцерковления». Империями такого рода, как считал митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, являются Британская, Австрийская, Германская и обе Французские империи. Называя их «лжеимпериями», он писал, что «во всех этих европейских псевдоимпериях искажалась самая суть имперской государственности. Они стремились либо к чисто политическим, милитаристским, экспансионистским целям (Германская империя, империя Наполеона 1), либо к корыстным торгово-экономическим выгодам (Британская империя). Имперский принцип был понят обезверившейся Европой как принцип силового господства над другими народами, а не как благоговейное служение высшим религиозно-нравственным идеалам» (6, 418-420). «Лжеимперии» были основаны на экономическом, политическом и военном господстве одного народа над другим, а потому явились почвой для создания мифов о нравственной несостоятельности империи как таковой.
В «обезверившейся» Западной Европе идея «симфонии» государства и Церкви получила статус юридического соглашения Церкви и государства, что предполагало наличие некоего «контракта», определяющего права и обязанности обеих сторон безотносительно к проблемам веры и перспектив Царства Божия. Государство в лице императора, царя, президента и т.д. и Церковь в лице Папы претендуют на самоценность и самодостаточность, что предопределяет неизбежность борьбы государства с Церковью и Церкви с государством за власть.
«Симфония» же также предполагает союз государства и Церкви, но такой союз, который основывается не на юридическом договоре, не на юридической сделке или соглашении, «не на детальном определении взаимных прав и обязанностей, а на вере» (20, 43). Историческим событием, которое стало судьбоносным для христианизации имперской идеи в Византии, было видение Креста принявшим христианство византийским императором Константином (1У век). В этом акте Церковь усмотрела его избрание не от людей, а от Бога. Было признано, что империя получила призвание принять Христа, стать христианским миром, местом земного бытия Церкви. Так сформировалась идея «симфонии» Церкви и империи, ставшая основой жизнеспособности церковной и светской властей в православной культуре.
Обоснование и оформление идея «симфонии» получила в текстах Новелл (Законов) императора Юстиниана (527-565). Впоследствии эти законы Юстиниана были включены в составленный патриархом Фотием Номоканон. В основу «симфонии» было положено четкое различение между государством и Церковью: Церковь служит Божественному, небесному, а государство - человеческому, земному. На этом различении строилась «симфония». В тексте шестой Новеллы сказано: «Есть два великих дара, которые Бог в Своем человеколюбии даровал свыше: священство и царство… Если священство во всех отношениях безупречно и обладает дерзновением к Богу и если императоры справедливо и законно управляют вверенным их попечению государством, то создается благотворная симфония и человеческому роду даруется все, что благотворно» (Цит. по 14, 30). Из этого текста, как считает прот. Иоанн Мейендорф, следовало, что, с одной стороны, «никакая законность императора не была возможна без патриархии», а, с другой, патриарх нуждался во власти императора, «потому что император есть «император ромеев, т.е. всех христиан». Важность четкого различения между государством и Церковью была еще раз подтверждена уже в Х11 веке в послании императора Иоанна Комнена к папе Григорию: «Два предмета в продолжение моего царствования я признавал совершенно отличными один от другого: это власть духовная (т.е. Священство), которая от ... Христа дарована Его Апостолам и ученикам, ...и власть мирская (т.е. царство)».
В чем же должно состоять согласие (симфония) Церкви и государства, столь различных по своей сути? На этот вопрос отвечает продолжение послания Иоанна Комнена: «Эти две господствующие в мире силы, хотя разделены и отличны, но действуют к обоюдной пользе в гармоничном соединении (симфонии), воспомоществуя и дополняя одна другую ... Из согласного обнаружения этих властей проистекает общее благо, а из враждебных отношений великий вред» (Цит. по 14, 141). Признание симфонии императорами выражалось в их готовности чтить и хранить догматы Церкви, помогать ей в борьбе с еретиками, почитать священство, быть Божественными стражами и охранителями православной веры. Только благодаря их заботам и попечительству состоялись все Вселенские Соборы, на которых в процессе критики и низвержения ересей были составлены православные догматы. А.С.Хомяков писал, что «…при некотором понимании умственного характера греков, нельзя и предполагать, чтобы политика могла когда-либо отвлечь их от вопросов веры» (23, 33-34).
Содержание идеи «симфонии» имело не юридический, а нравственный статус. В идее «симфонии» не содержалось юридических указаний и нормативов, необходимых для разрешения конфликтов между духовной и мирской властями. Нравственная направленность идеи «симфонии» подтверждалась и текстом Эпанагоги (слайд №10) (1Х век), уставом для судей. «Император и патриарх, - говорилось в этом уставе, - необходимы для государственного устройства так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства» (Цит. по 6, 426). В Эпанагоге описывались обязанности патриарха и императора, но не указывался их юридический статус. И хотя, как пишет И. Мейендорф, цель Эпанагоги состояла в том, чтобы ограничить власть императора, никаких юридических нормативов такого ограничения в тексте не содержалось. На императора просто возлагалась обязанность «хорошо знать догмат о Святой Троице». Что же касается вселенского патриарха, то ему предписывалось задание «отражать «образ Христов» в жизни государства». Византийское христианство «никогда не было религией власти», а потому «никогда не считало, что император имеет абсолютную власть в делах веры и нравственности» (13, 242).
Рассматривая вопрос об отношении между Церковью и государством в православной культуре, А.С.Хомяков, писал, что Церковь, «воздавая Кесарево Кесарю, … никогда не принимала на себя ручательства за вечность Империи». Церковь всегда поддерживала государство в его намерении создать общество «просвещения и благоденствия», обеспечить общественный порядок и действие гражданского закона, но, как считал Хомяков, Церковь не должна принимать непосредственного участия в реализации этого намерения, ибо это дело человеческого разума, а не веры. Цель, к которой стремится Церковь, «стоит бесконечно выше всякого земного благополучия». «Стыдно становится за Церковь, до того низко упавшую, что она уже не совестится рекомендовать себя правительствам или народам, словно наёмная дружина, выторговывающая себе за усердную службу денежную плату, покровительство или почет» (23, 65-66).
«Симфонию» нельзя понимать только как открытость государства Церкви, дружелюбное к ней отношение со стороны государства. Смысл «симфонии в том, что государство, опираясь на силу Креста (Слайд №11), служило Царству Божьему, видя в этом служении высшую ценность. Византийские императоры, как правило, признавали власть Церкви от них независимой. Об этом свидетельствует тот факт, что «они не были председателями Соборов, не участвовали в решении соборных вопросов... только епископы решали религиозные вопросы в качестве Богопоставленных судей... последнее слово всегда оставалось за Церковью» (15, 130 -136). И если императоры пытались сами определить критерии православия, то в этих своих деяниях они должны были обязательно получить соборное согласие. Императоры подчинялись вместе со всеми христианами догматам и канонам, составленными Вселенскими Соборами.
Государственная власть не претендовала на самодостаточность и автономность, на полное господство над людьми, а всегда признавала пространство их существования «не от мира сего», причастность духовной реальности. Другими словами, православная империя не подавляла духовную свободу человека.
Еще раз напомним, что речь идет об идеальной модели «симфонии», ибо в реальной истории многие византийские императоры и патриархи нарушали её. Достаточно вспомнить императоров-иконоборцев, или, например, императора Льва YI Мудрого, присвоившего себе власть патриаршую, и взявшего на себя право издавать церковные законы. Среди патриархов, нарушающих «симфонию», можно назвать Михаила Керулария, который присвоил императорские знаки отличия, претендуя на единоличную власть в государстве, или Константина Лихуда, нанесшего ущерб «симфонии» государства и Церкви во имя собственного честолюбия (большое количество примеров подобного рода см. 10).
Но факты нарушения принципа «симфонии» отдельными императорами и патриархами, не могли разрушить самой идеи «симфонии», в которой воплощалась идеальная цель православной империи – служение Царству, реальным представителем которого на земле была Церковь. Правда, впоследствии сила и мощь этой идеи была подорвана византийскими императорами-иконоборцами, что, как считают многие историки и историки религии, и стало причиной падения византийской империи.
«Симфония» государства и Церкви определила и тесную связь гражданских законов и церковных канонов. Содержание гражданских законов должно было согласовываться с содержанием церковных канонов. Императорская власть заботилась о том, «чтобы гражданские законы не противоречили церковным, ибо в противном случае первые теряли всякую силу и легитимность. Постановление императора Юстиниана гласило: «Церковные законы имеют такую же силу в государстве, как и государственные: что дозволено или запрещено первыми, то дозволяется или запрещается и последними. Посему преступления против первых не могут быть терпимы в государстве по законам государственным». И позже в Эпанагоги императора Василия Македонянина подтверждалось, что не должно допускать в мирской жизни противоречие правилам Церкви. «Слово» закона должно было соответствовать «слову» канона. Поэтому в Византии не получила актуализации проблема соответствия законодательного «слова» законодательной «мысли», имевшая место в античном Риме, где в сфере правовых законов шла постоянная борьба между сторонниками приоритета законодательной мысли и их противниками. Так, например, Цицерон в своих речах по гражданским делам «являлся неутомимым поборником «мысли» и противником авторитета «слова» (4, 229).
Симфония гражданской и церковной жизни в обществе, бесспорно, формировала уникальную органически-целостную православную культуру, в рамках которой всякая тенденция государственной власти к секуляризации была ересью. Обстановка взаимной согласованности действий государственных и церковных властей создавала условия экзистенциального комфорта для христиан, которые верою и правдою служили своему императору, надеясь, что Господь, видя согласие Церкви и Империи, не оставит их, ниспошлет блага как государству, так и Церкви, а значит и всем христианам.
Православная византийская культура являлась единым государственно-церковным организмом, право управлять которым Церковь признала за императором. При этом, как уже отмечалось выше, она не требовала от государства никаких юридических гарантий, но «с радостью вручила себя попечению и покровительству императора».
Интересно отметить, что существование единого государственно-церковного организма как характерной черты любого гражданского общества, признает Лесли А. Уайт. Безотносительно к теме «симфонии», он вводит понятие «государство-церковь» для обозначения составных частей «единого механизма, скрепляющего, регулирующего и контролирующего гражданское общество в целом» (18, 287).
«Симфония» Церкви и повседневного быта византийцев.
«Симфония» Церкви и государства переросла границы взаимоотношения императора и патриарха, став всеобщим содержанием православной культуры. Ценность христианской Византии многие исследователи видят в том, что в культуре сформировалось пространство всеобщей «симфонии», возник специфический органический мир, в котором жизненные и мировоззренческие установки опирались на христианско-православные догматы. Вечные идеалы Православия сформировали образ духовной жизни византийцев, цель которой – соединение с Богом, что определяло специфику мышления и чувствования, экзистенциальные и мировоззренческие ориентиры. Общепризнано, что к концу ранневизантийской эпохи православие в Византии стало определяющим элементом общественного сознания, психологического настроя людей, их образа мыслей, чувствования, стиля жизни. «Одна из самых отличительных черт Византии и греческого характера, это исключительная приверженность к церкви и верность Православию … Греки выстрадали свою веру и отстояли догматическую правду». «Богословские истины сделались родным, кровным и самым драгоценным достоянием византийца», - утверждает архимандрит Киприан (7, 19).
Быт византийца был пронизан религиозными устремлениями к царствию небесному, свидетельством чему является обилие не только великолепных храмов, но и маленьких часовен, домашних молелен, обителей, а также огромное число отдельных келий, расположившихся по горным склонам. Византия представляла собой в прямом и переносном смысле «огромный храм, охвативший всю жизнь средневекового ромея». Ремесленник, землепашец, воин, монах, сенатор, василевс, все дышали…. атмосферою церковности», «стремились, пусть и не всегда удачно, приблизить свое делание к церкви, поднять все до её уровня». Не было стремления «эмансипироваться и снизить все возвышенное до потребностей обывателя» (7; 25,17). Вопросы церковной борьбы за чистоту веры, занимая умы многих миллионов образованных и необразованных людей обоего пола, обсуждались на площадях, рынках, ипподромах, в банях. Поглощенность византийцев религиозно-церковными вопросами, их преданность православной вере и Церкви поражали современников. Историк Х1У века Никифор Григора писал, что «греческий народ так тверд и крепок в вере, что скорее железо изменится в своих свойствах, чем он допустит незначительное отступление от отеческих догматов» (Цит. по 7; 21,20). Даже исследователь истории византийской Церкви А.П.Лебедев, сосредоточивший свое внимание на негативных сторонах отношения Церкви, государства и общества в Византии, признает, что «Византия и Византийская империя... были глубоко проникнуты религиозными интересами. Вся жизнь общества носила отпечаток религиозных интересов», хотя, с его точки зрения, они «не были так живы, так прочувствованы, как это было … в более раннюю эпоху христианства» (7, 9).
Народ византийский, ценивший православное учение «паче злата и топазия», рассматривал всякое отклонение от догматов православной церкви как предательство. Из истории Византии известны факты резкого всенародного осуждения попыток последних византийских императоров пойти ради политических выгод на компромисс с западной церковью, признать главенство папы. Правда, протест византийцев против заключения с римским папой любого договора, даже предполагающего помощь в защите от надвигающейся угрозы со стороны турок, был обусловлен не только религиозными разногласиями, но и исторической памятью. Походы крестоносцев («братьев» по Христу) на Византию и сопровождаемое зверствами и кощунствами разграбление ими Константинополя в 1204 году «посеяло навсегда горечь и неприязнь» восточного христианства «по отношению к латинскому облику христианства» (7, 34) (Слайд №12).
Влияние догматов христианско-православной Церкви на духовно-нравственное содержание сознания людей признают практически все богословы, историки богословия, а также многие религиозные философы. Так, историк богословия Вл.Лосский (Слайд №13) писал, что «внутренний опыт христианина осуществляется в кругу, очерченном учением Церкви, в обрамлении догматов, формирующих его личность», что «религиозный догмат может изменять самый ум того, кто его исповедует: такие люди отличаются от тех, что формировались на основе иной догматической концепции» (11, 19). Другими словами, согласно Вл. Лосскому, следует признать, что именно православно-христианские догматические концепции обусловливают специфику духовной жизни православных христиан, в сравнении с духовной жизнью католиков и протестантов. Именно это имел в виду священник Западной Церкви Ив Конгар, когда писал: «Мы (речь идет о католиках и православных. – Т.М.) стали различными людьми. У нас один и тот же Бог, но мы перед Ним – различные люди и не можем одинаково мыслить о природе наших к Нему отношений» (Цит. по 11, 19).
Конечно, христианство не смогло полностью преобразить каждого византийца в «нового», евангелического человека. Из истории Византии известно, что среди не только «простых» византийцев, но и императоров, патриархов, монахов, было много случаев неоправданной жестокости, склонности к порокам, чародейству и волхвованию и т.д. Но «даже самые извращенные» представители византийской власти, как пишет архимандрит Киприан, не совершили такого ужасного святотатства, которое произошло во Флоренции, когда был убит человек «во время самого возношения св. Даров на литургии» (7, 22).