Последствия «Константиновой революции«. Религиозная полемика на Востоке и на Западе империи.

Одной из причин установления союза церкви и государства было обеспечение единства и безопасности последнего с помощью первого. В замыслы Константина определенно входило создать единую государственную церковь, к которой бы принадлежали все христиане правильной веры[44]. Однако еще от II века, когда христианство не было достаточно сильно для того, чтобы бороться с разнообразными течениями внутри себя, оно было насыщено разночтениями, позже названными «ересями», а потому победа Константина и окончательное укрепление позиций христианской религии породили не только новый виток полемики между христианством и медленно погибающим язычеством, но и обострение внутренних споров в самой церкви.

Еще в 316 году был издан первый императорский эдикт против ереси донатистов,[45] и хотя он был благополучно отменен в 321 году, эта история породила несколько тенденций в дальнейшем отношении христианской церкви с государством. Во-первых, это был первый прецедент, когда для разрешения спора стороны сами обратились к императору как к возможному арбитру для разрешения чисто церковных проблем. Во-вторых, тенденция, возникшая в ходе конфликта с донатистами, выявила прямо противоположные настроения церкви, начав оформлять идею независимости церковной организации от государства и послужила основой для будущих идей папизма. В-третьих, для подавления ереси Константин избрал политику силы, что в целом не было новшеством для императорской власти, однако по сути толерантный император оказался таким же гонителем по отношению к донатистам, как его предшественники по отношению ко всему христианству в целом. Это оказалось примером для последующих христианских императоров, стоящих как на стороне еретиков, так и на стороне ортодоксов[46].

Второй значительной ересью IV в., вызывавшей самое крупное столкновение внутри церкви со времен возникновения христианской религии, было арианство. Этот спор был прочно связан именно с восточной частью империи и в рамках данного исследования его следует рассмотреть более подробно, для сравнения с образцами западных споров с язычеством. Оставив в стороне начало и развитие данного конфликта, обратимся к тому моменту, когда он достиг своего максимального предела при сыне Константина I, Констанции II. Следует сразу отметить, что его религиозная политика в конечном счете, оказалась не слишком успешной: противоречия внутри христианства обострились до предела, оппозиционные правлению императора элементы собирались под знаменем никейской веры, а насильственные методы насаждения арианства привели к тому, что эта разновидность христианства стала непопулярной и плохо приживалась, особенно на западе империи. Однако именно постоянное вмешательство императора в церковные дела и многочисленные ссылки неугодных епископов породили на востоке империи целую плеяду критикующих такое поведение церковных мыслителей, наиболее ярким из которых следует по праву назвать Афанасия Великого.

Афанасий был епископом Александрии с 328 года и являлся не только наиболее стойким, но и наиболее последовательным борцом за никейский символ веры и против ариан. Его позиция была, пожалуй, самым ярким примером для тех, кто хотел добиться мира в церкви через единомыслие. За свои убеждения Афанасий пять раз изгонялся императорами со своего поста и треть времени своего епископства провел вдали от своей епархии (15 лет из 47-ми). Помимо всего прочего, он не подчинился решениям четырех церковных соборов, с непреклонным упорством игнорировал все отлучения и низложения, раз за разом возвращаясь из ссылок в родную Александрию как епископ, в каком качестве и воспринимался жителями этого города, невзирая на все перипетии[47].

Литературное наследие Афанасия весьма велико, епископ не жалел пергамента для обоснования своих действий в длинных письмах своим сторонникам, противникам и императорам, однако наиболее пристальное внимание стоит обратить на его «Послание к монахам повсюду пребывающим о том, что сделано арианами при Констанции», или как ее называют иначе «Историю ариан». Работа эта, по мнению Т. Барнса, «долгое время имела зловещую репутацию», как недостоверная и содержащая многочисленные передергивания фактов, однако она просто четко и ясно подчеркивает то, что Афанасий считал необходимым завуалировать или подчеркнуть в политике, когда он писал, чтобы защитить или оправдать себя, обращаясь к нейтральной или враждебной аудитории. Книга была адресована, если для нее подразумевалась определенная аудитория, монахам, которые симпатизировали автору. Сам текст начинается коротко, без предисловия, рефреном назад к тому, что этому предшествовало. «История», как кажется, продолжает основную линию второй части «Защиты против ариан», следовательно, возможно, прав Т. Барнс, полагающий, что что «История ариан» – это остатки рукописи, которую Афанасий не закончил и не собирался публиковать в существующей форме. Ее написание можно отнести к заключительным месяцам 357 г[48].

«История ариан» – это политическая сатира или политическая карикатура, и поэтому она интересна нам именно в этом качестве, а не как точная хроника прошедших событий. По мнению Т. Барнса, она вполне заслуживает того, чтобы ее сравнивали с такими работами как «О царстве» Синезия, который атакует министров императора Аркадия, или с «Тайной историей» Прокопия, написанной во времена правления Юстиниана[49]. Так же, как и они, это произведение относится к оппозиционной литературе, написанной в век панегириков и церемониальных поздравлений. Здесь точно так же, как и в тех работах, Афанасий не показывает ни малейшего знакомства с техникой памфлетов, развитой в длительной греческой и латинской литературных традициях. Вместо раскрепощенного и изящного искусства он использует естественное остроумие. Само произведение получилось более живым и эффективным, поскольку было написано под влиянием момента.

Афанасий не ставил себе задачей описать полную или частичную канву событий. В течение своей жизни и карьеры между 337 и 346 годом он опирался на существующие материалы в «Защите против ариан», конкретизируя и выделяя, добавляя дополнительные детали. Касательно же более текущих событий он продвигал свое видение темы Констанция как преследователя. Внутри всего этого контекста он выделял и делал акценты, развивая наиболее шокирующие эпизоды. В результате «История ариан» – это достаточно обманчивая работа: при восстановлении событий по другим источникам эти искажения фактов очень легко распознаются, но точная реконструкция комплекса церковной политики между 337 и 357 годами не может быть основана только на «Истории ариан», хотя Афанасий включает много деталей и частных эпизодов, которые не упоминаются в других источниках[50].

Рассматривая эту безусловно специфическую и интересную работу, следует обратить более пристальное внимание на некоторые пассажи, которые наиболее полно и прозрачно отражают не только личные политические взгляды самого Афанасия, но и являются своеобразным «детектором» религиозно-политической проблематики того времени на востоке империи.

· «Епископы, выслушав и весьма удивившись, воздев руки к Богу, с великим дерзновением обратили к нему речь, поучая, что царство не его, но даровавшего ему Бога, и умоляли убояться Бога, чтобы не отнял оного внезапно; угрожали ему днем суда, советовали ему не расстраивать дел Церкви и римского народоправления не смешивать с церковным постановлением, не вводить арианской ереси в Церковь Божию»[51]. «Перестань, умоляю тебя, вспомни что и ты человек смертный, убойся дня судного, сохрани себя на оный чистым. Не вступайся в дела существенно церковные и не давай нам приказаний относительно них, а лучше принимай учение от нас. Тебе Бог вручил царство, а нам вверил дела Церкви»[52]. Оба этих пассажа достаточно ясно отражают одни и те же идеи. Первая заключается в том, что раз власть императора дана от Бога, то Бог может ее и забрать, поэтому, хотя император обладает большой властью, он не всесилен, а такой же смертный человек, как и все остальные. Вторая логически вытекает из первой: раз император смертный человек, то и он является частью паствы, которую должно наставлять клирикам, не имеет права вмешиваться в дела церкви и выбирать «правильную догму».

· «Они злые кровопийцы, дерзостнее других еретиков, гораздо ниже язычников, лучше же сказать, далеко отстоят от них. Ибо я слышал от Отцов и верным почитаю слово их, что вначале, когда произошло гонение при Максимиане, Констанциевом деде, язычники скрывали у себя отыскиваемых братьев наших христиан, и часто сами тратили деньги, терпели заключение в темницах, только бы не стать предателями бежавших».[53] «Новая подлинно ересь, нечестием и делами всеми представляющая собою дьявола! ... При сем иной наипаче подивится их новому и лукавому предприятию и превосходству их ереси над всеми другими. ... И язычники, как говорил Апостол, действуют превосходством и убедительностью слов и правдоподобными умствованиями. ... Но ариане большею дерзостью отличаются пред всеми другими ересями».[54]

Как видим, смысл этих рассуждений Афанасия сводится к простому, пусть и удивительному для многих тезису, что даже язычники были лучше и честнее еретиков. Для восточной церкви, судя по всему, проблема борьбы с язычниками стояла куда менее остро, нежели проблема арианской ереси, и этому есть вполне логичное объяснение. Причина такого, казалось бы, нелогичного отношения объясняется тем, что на западе Римской империи языческую оппозицию составляли преимущественно представители сенаторской аристократии, занимающие важные должности в системе административного управления западных провинций и состоявшие в числе жрецов языческих храмов.

Ядром этой оппозиции были те, к тому иногда применяется термин «Римляне Рима» – прекрасно образованные представители аристократических семей, которые сделали все возможное для того, чтобы сохранить свой статус «pars melior generis humani»[55] в культурном и общественно-политическом плане. В восточной же части империи знать была преимущественно служилой, а не родовой, и поэтому она более просто подчинилась общеимперскому решению о смене религиозных воззрений: будучи полностью зависимой материально от государственной администрации, для восточно-римской бюрократии и знати вести дискуссии по острым и болезненным для империи вопросам веры было небезопасно.

На западе же, как мы и отметили выше, дело обстояло с точностью до наоборот. Проблемы с языческой оппозицией начались там еще с 350 года, а именно с узурпации Магна Магнеция, чье восстание в некотором роде можно считать весьма запоздалым ответом на эдикт свергнутого им Константа о запрете жертвоприношений в 341 году и начавшееся с 342 года разрушение языческих храмов, принявшее к 50-ым годам массовый характер. В целом, воспитанные в христианском духе, императоры из династии Константина продолжили укреплять начавшийся при их отце процесс христианизации, что не могло понравиться знатным фамилиям западной части империи, уже почувствовавшим первые ущемления в своей вере со стороны Константина.

Примерно с 337 года этим активно начали пользоваться противники династии Флавиев, используя религиозную политику в качестве средства, которое могло привлечь на их сторону крупных землевладельцев и армейских военачальников, обеспечив тем самым прочный фундамент их правлению.

Магнеций отменил эдикт Константа о жертвоприношениях, хотя и не решился на издание каких-либо законов против христиан. После победы над Магненцием Констанций II запретил ночные жертвоприношения, которые были разрешены узурпатором, и закон 356 года устанавливал серьезное наказание за проведение жертвоприношений и обожествление образов. Также Констанций был ответственен за первое удаление Алтаря Победы из сената, где тот находился в течение столетий[56]. Все эти законы, необходимо отметить, были выпущены на Западе. И хотя все эти постановления, принятые во времена правления Констанция, соблюдались непоследовательно (к примеру, не было известно ни одного случая применения смертной казни к язычникам, застигнутым при исполнении своих религиозных обрядов),[57] следует отметить, что сенаторская аристократия была крайне недовольна складывающимся для их религии положением. Это заложило прочную основу для рассматриваемой нами в данном исследовании полемики язычников против христиан и христиан против язычников.

Следует заметить, что при всех намечающихся противоречиях, Констанций II все же желал избежать окончательной враждебности со стороны его языческих подданных, и в первую очередь – знати Западной половины империи. Косвенно наш вывод подтверждается тем фактом, что сыновья Константина сохранили начатую им практику назначения представителей знатных фамилий на высокие административные должности. Кроме того, ни один из преторианских префектов при Константине II, среднем сыне Константина I Великого, правившего в Галлии, за исключением одного персонажа, не был назначен им лично, ведь все, кто получил эту должность еще от Константина Великого, сохранили ее за собой[58]. Пять из семи преторианских префектов, которых мы знаем во времена Константа, младшего сына Константина I Великого, правившего в Италии, принадлежали к высшим слоям знати. У нас нет данных ни об одном преторианском префекте Константа, который не обладал бы знатным происхождением. Иллирик, по крайней мере, совершенно определенно находился под управлением префектов из сенаторского сословия в 340-350 годах[59].

Окончательный же поворот к христианству, вызвавший бурю негодования среди языческой знати, произошел уже при императоре Грациане в конце 70-х – начале 80-х гг. IV в. Интересы Римской империи требовали в тот момент поддержки никейской ортодоксии, в противовес варварам, приверженным арианству и язычеству. Грациан был первым императором, который отошел от веротерпимости и отказался от язычества как государственной религии Римской империи. Для начала император сложил с себя звание Великого Понтифика, который носили все императоры, начиная от Цезаря и Августа[60]. Далее последовала целая серия мероприятий против языческих культов, которые были направлены на отделение старой религии от государства, и превосходили все, что было сделано до него: было отказано в государственных расходах на языческие обряды и жертвоприношения, языческие храмы и их жрецы были лишены всех привилегий, проведена секуляризация земель храмов и служителей культов, из зала заседаний римского сената был удален алтарь Победы. Все эти меры не запрещали поклонения богам и отправления культа, они были направлены не против отдельных лиц, а против язычества в целом и его учреждений[61].

Немаловажную роль в действиях западноримского Августа сыграл Амвросий Медиоланский – один из четырёх великих латинских учителей церкви, обративший в христианство и крестивший блаженного Августина, который также обладал таким авторитетом, что к нему прислушивалось несколько императоров, начиная от Валентиниана I и заканчивая Феодосием. Именно его полемика с Квинтом Аврелием Симмахом вызывает у нас наибольший интерес в рамках этого исследования, поскольку она и была прямой предшественницей того комплекса анти-языческих поэтических памфлетов, которые мы рассматриваем в нашей работе. Их непрямая дискуссия произошла на фоне борьбы римского сената за возращение в курию Алтаря Победы, вторично удаленного из нее Грацианом. Сенат воспринял эту меру не только как оскорбление религиозных чувств язычников, но и как посягательство на остатки былого величия сената как политического органа. И хотя во время этой борьбы сенат действовал исключительно конституционными методами, ее конечный исход все равно оказался решен кровопролитием.

Первым шагом сената после известия о мерах Грациана стало экстренное заседание, на котором было принято решение собрать делегацию и направить ее с прошением об отмене несправедливого решения к императору в Медиолан. Однако до императора прибывшая в город в самом конце 382 г. делегация допущена не была. Причина этого видится исследователям в том, что римский папа Дамасий успел предупредить Амвросия о готовящемся мероприятии, тот оправил Грациану контрпетицию сенаторов-христиан и судьба первой петиции язычников была, т.о., решена[62]. Но в 384 г., уже после смерти Грациана, дело, казалось, повернулось в пользу сенаторов. Префект претория Претекстат добился указа о том, что разграбленное имущество храмов, оказавшееся в руках частных лиц, должно быть отнято, а лица эти — преданы суду как грабители. Тогда сенат решил вновь поставить вопрос об алтаре Победы. По поручению сената Симмах летом 384 г. выступил с обращением к императорам[63], известным как Реляция Симмаха[64].

Эта письменная речь была составлена по всем канонам ораторского искусства, однако подробное ее рассмотрение не входит в цели данной работы, а потому ограничимся краткими тезисами. Главной идеей реляции было то, что язычники не мыслили своей религии оторванной от государства, для них ее роль была прежде всего в принесении пользы наиболее важному для сознания античного римлянина института, и политика религии не могла быть отделена от политики государства[65]. Сам алтарь победы был для него не просто украшением курии, символизировавшим завоевания Рима, но своеобразным индикатором политической благонадежности, потому как именно у этого алтаря сенаторы приносили клятву императору[66]. Сам консерватизм аристократии, проповедуемый Симмахом, в широком смысле следует понимать как выражение лояльности императору, что представлялось особо важным в условиях «краха античных мировых порядков».[67] Следует также отметить, что хотя Симмах подчеркивает в своей Реляции, что выступает в роли просителя,[68] он несколько раз пытается опереться на авторитет сената, выделяя его роль и значение как главного политического органа Римской империи. Вероятно, для самого Симмаха и его окружения борьба за Алтарь Победы была борьбой за сохранение хотя бы видимости былого значения сената, и именно в этом наглядно выступает политическая сторона борьбы между язычеством и христианством[69].

Необходимо также обратить внимание на тот факт, что Симмах даже ни разу не упоминает христиан, не говоря уже о каких-либо выпадах в адрес враждебной религии. Вероятно, к этому моменту церковь уже была слишком сильным и опасным противником для того, чтобы выступать против нее с открытой полемикой. Защита старой религии в Реляции никак не связана с ее возможными преимуществами против новой, за исключением, пожалуй, аргумента о покровительстве богов, которым Рим обязан своим могуществом.

Симмах ссылается на римское право, взывает к беспристрастию и веротерпимости императоров, но не применяет никакой критики противника. Более того, сенатор отстаивает религиозный синкретизм, говоря о том, что существуют различные пути познания божественного, и даже христианство может быть одним из них[70], а потому его речь можно считать одним из последних выражений открытой борьбы против христианства и переходом к новому типу литературы, хотя и антихристианской по тенденции, но уже не выступающей прямо против христианства[71].

В конечном итоге можно выделить три основных пункта Реляции: что Рим требует исполнения старых обрядов, что жрецам и весталкам нужно платить жалование и что отказ платить жрецам повлечет за собой голод и различные стихийные бедствия[72].

Речь Симмаха была зачитана в консистории в присутствии императора и была воспринята достаточно благосклонно: красноречивые обороты знаменитого оратора тронули не только язычников, но даже и христиан. Его аргументы выглядели достаточно убедительно, созвучны чувствам и идеалам истинных римлян, воспитанных на традициях предков, поэтому многие историки небезосновательно полагают, что если бы не решительное вмешательство Амвросия, просьба была бы удовлетворена[73].

Известно, что и Симмах и Амвросий еще по время первого столкновения по поводу алтаря Победы имели реальные основания к спору: Амвросий возражал против того, что Симмах говорил от лица всего сената, включая христианскую его часть, а сам Симмах имел полные основания говорить именно так, поскольку решение отправить делегацию к императору было принято на полноценном заседании[74]. В ответ же на Реляцию Симмаха Амвросий написал императору два письма. Первое было написано еще до ознакомления с текстом Реляции и представляет для нас интерес только тем, что содержит, в отличие от Реляции, множественную и жесткую критику язычества, а также многочисленные похвалы христианству[75]. Кроме того, чтобы убедить Валентиниана, Амвросий прибегает к своеобразному политическому шантажу. По сути, смысл письма обязывает императоров служить Богу и вере наравне с подданными[76], а если император не поступит в соответствии с советами епископа, то войдя в церковь, он может встретить сопротивление[77]. Эти идеи в целом созвучны с приведенными выше идеями Афанасия на востоке, но созвучны именно в том, что касается отношений церкви и императорской власти. Хотя на западе именно в этот период также были некоторые проблемы с арианством, масштаб этих затруднений совершенно не сопоставим с силой и опасностью языческой оппозиции, особенно после решительных мер Грациана, предпринятых против ариан[78] незадолго до начавшегося анти-языческого наступления.

Второе письмо было написано уже после знакомства с текстом Реляции, и в плане аргументов представляет собой разработанный ответ на петиции язычников. Амвросий доказывает преимущества христианства по сравнению с язычеством, и не только дает развернутый ответ на все три основных положения Реляции, но и отвечает на те выпады против христиан, которые не были затронуты Симмахом, но которые, вероятно, были обычным делом в это время[79]. В этом письме стоит выделить несколько основных аргументов, на которые следует обратить боле пристальное внимание:

· «Прошу тебя, взвесь и исследуй высказывания язычников; они говорят весомо и возвышенно, но защищают то, что далеко от истины. Они говорят о Боге, а поклоняются идолам. »[80] Здесь Амвросий прямо называет всех языческих богов идолами, не имеющими ничего общего с божественным и обвиняет Симмаха если не во лжи, то как минимум в защите неправедного дела.

· «Итак, эта отвратительная жалоба римского народа исчерпана. Рим не поручал язычникам ее произносить. Напротив, он обращается к ним с совсем иными словами. Для чего, – говорит он,— вы ежедневно обагряете меня кровью, принося в жертву целые стада невинных животных? Не в гаданиях по внутренностям, а в доблести воинов залог вашей победы. ... В одном только я был подобен варварам – что до сих пор не знал Бога. Ваше жертвоприношение есть обряд окропления кровью животных. Почему вы ищете глас Божий в мертвых животных?»[81] Епископ с отвращением осуждает языческие обряды, принесение жертв и говорит о том, что до прихода христианства Рим не знал Бога. Кроме того, здесь сделана очень интересная попытка посмотреть на прошедшую историю без религиозной предвзятости, и доказать что судьбы римского народа вершили не боги, а сила римского оружия и доблесть самих граждан.

· «Ваши пути отличаются от наших. Вы просите у императора мира для своих богов, мы же испрашиваем у Христа мира для самих императоров.[82]» В этом пассаже содержится крайне важный для нас аргумент. Амвросий говорит о политическом преимуществе христианства перед язычеством, то есть применяет те методы убеждения которые не рискнул использовать в своей Реляции сам Симмах.

· «Если им приятны древние обряды, почему одновременно в Риме имеют успех чужеземные культы? Я умалчиваю о земле, покрытой дорогими строениями и пастушескими хижинами, сопротивляющимися фальшивому золоту. К чему, чтобы я мог ответить непосредственно на то, о чем они жалуются: что они приняли статуи захваченных городов, и побежденных богов и иноземные обряды богослужения в подражание чужому суеверию? Тогда откуда пример, что Кибела моет свою колесницу в реке, изображающей Альмон? Откуда фригийские прорицатели и всегда ненавистные римлянам несправедливые карфагенские боги?[83]» Категорически важный пассаж для понимания дальнейшего пути развития христианства. Амвросий не только пытается подорвать идею традиционализма римской религии, указывая на многочисленные заимствования из других культов, но и относит веротерпимость к числу недостатков старой религии

· «Мы начали свое дело давно, а они уже давно хватаются за то, чего нет. Мы гордимся пролитой кровью, их волнуют расходы. Никогда язычники не принесли нам большей пользы, чем в то время, когда по их приказу мучили, изгоняли и убивали христиан. Религия сделала наградой то, что неверие считало наказанием. Какое величие души! Мы выросли благодаря потерям, благодаря нужде, благодаря жертвам, они же не верят, что их обычаи сохранятся без денежной помощи...[84]» Последний из приводимых здесь и крайне важный аргумент Амвросия заключается в том, что он указывает на очевидную слабость и корыстность язычества как религии по сравнению с христианством. Гонения и лишения только укрепили новую веру, стойкость христиан перед ними создала церкви положительную репутацию, использованную впоследствии для нахождения новых сторонников, а прежня вера уже настолько несостоятельна, что не может прожить без государственных дотаций. Надо также отметить, что в последующих пассажах Амвросий больше старается исправить неправильные, по его мнению, представления о церкви, а не отвечать Симмаху. Личное богатство некоторых представителей клира на тот момент уже ставило его в неловкое положение, поэтому он явно старался обойти острые темы в своих речах[85].

Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что в двух своих письмах Амвросий коснулся практически всех вопросов, вызывавших полемику между христианами и язычниками, сформулировав и озвучив четкие и прямые аргументы одной из сторон в отношении другой. Идеологической области взглядов Симмаха он противопоставляет идею молодой и динамичной церкви, непримиримой по отношению к конкурентам и энергично растущей. Идеям о религии как о политическом инструменте государства – мысли о независимой церкви, а также идеи о разделении политической и религиозной власти. В последнем тезисе есть одно, пусть и неявное противоречие – Амвросий, в отличие от Афанасия, все же полагает необходимым вмешательство государства в дела церкви, если речь идет о безопасности христианства, однако это, возможно, связано с тем, что его полемика разворачивалась не против враждебной ветви той же самой по сути религии, а против иноверцев.

Письма XVII и XVIII были также зачитаны в императорской консистории и решительно изменили мнение придворных. Помимо убедительности аргументов Амвросия, следует также учитывать и политические соображения: согласие с доводами Симмаха могло вызвать сильную оппозицию со стороны христианства, а поддержка церкви была необходима государству в условиях опасной политической ситуации с узурпатором Максимом[86].

Спор об алтаре Победы вышел далеко за рамки частного вопроса о наличии или отсутствии алтаря в сенаторской курии, явившись столкновением двух враждебных идеологических и политических концепций, а также вылился в борьбу за политическое преобладание между двумя религиями[87]. Победа Амвросия в это полемике продемонстрировала слабость язычества как религии, однако сам этот спор имел далеко идущие последствия, продемонстрировав силу и сплоченность аристократии как класса. Хотя Симмах подвергся нападкам как префект Рима и был вынужден просить у императора отставки, язычество не прекратило борьбу. Язычники все еще оставались на государственных постах и в сенате, далеко не все они отреклись от религии предков в угоду императору, и хотя спор об алтаре Победы был проигран, языческая оппозиция ожидала нового благоприятного момента для продолжении борьбы. Именно о таком моменте, породившем новый жанр в христианской критике язычества, и пойдет речь в следующем параграфе.