Урок десятый. О том, кто за нас будет решать, и о свободе
– Вы приводили свидетельство из прошлого, что когда жениха и невесту соединяла не любовь, а воля родителей, тогда-то и брак был счастливым, и любовь настоящая. Но мне это кажется странным и сомнительным. Казалось бы, кто может за нас решать, на ком жениться, за кого выходить замуж? Неужели Церковь предлагает такой рецепт для счастливого брака, чтобы он не стал «могилой любви»?? И в таком подходе к браку видит она «залог счастья на всю жизнь»??
– Конечно, разве вы еще не поняли, к чему дело клонится на этих уроках любви? В Церкви постоянно напоминают, что в брак надо вступать по указанию родителей или старцев. Вот, например, восхваляется
«…Традиция, которая и сегодня еще сохраняется в некоторых семьях: право выборе себе жениха или невесты дети отдают родителям. И сызмальства, с самого раннего возраста детям известно, что им самим невесту ли жениха не выбирать, всё это сделают родители. И тогда они уже не могут отдаться влечению сексуальному, влечению влюбленности, ибо во влюбленности выбора не сделаешь, все равно выбирают родители».
Или так:
«Если вы имеете духовного судью и будете слушаться его во всем – тогда женитесь».
Или еще такое:
«Если есть возможность получить решение духоносного старца или духовного отца, то их устами будет говорить голос Божий… Не может быть сомнений, что счастье брака будет более обеспечено лишь при одобрении его старцем, духоносным отцом или благочестиво настроенными родителями… Необходимо проявлять в этом наиболее важном для жизни вопросе полноту послушания… подавляя свое мнение, желание и склонность».
Получается, если у нас возникла любовь, склонность друг ко другу, то ради счастливого брака надо ее отсечь и подавить, не уступать влечению, а ждать, пока какой-нибудь «старец» сделает за нас выбор. – Недаром у нас в школах так недовольны введением курса «Основ православной культуры»!
– Я вас похвалил за своевременную критику на восьмом уроке – да, видно, напрасно. В человеческой природе есть как доброе, так и недоброе начало, и похвала сама по себе далеко не всегда дает перевес началу доброму… И сколько раз уже приходилось предостерегать от поспешных, необоснованных суждений, особенно когда речь заходит о Церкви, которую вы – к огромнейшему сожалению – столь плохо знаете!
Выдать доверенность чужой воле на свой брак – такого «рецепта» Православие не предлагает. Оно, впрочем, предлагает совсем другой рецепт, очень надежный – для тех, кто хочет быть верен Христу и Его Святой Церкви, – который мы привели на седьмом уроке: искоренить невежество в самих себе. И в известном смысле именно такой подход может стать «залогом счастья на всю жизнь», в том числе и супружеского, и семейного счастья.
Попытаемся сразу последовать этому рецепту и обратимся прямо к первой из приведенных вами цитат: она принадлежит к тому же идейному слою, что и знакомое нам по седьмому уроку сочинение монаха Максиана. Вот еще высказывания того же автора насчет власти родителей над детьми и священнослужителей над верующими – «чадами»:
«…Формируется новое право священника по отношению к своему чаду… властное право, которое чадо вручает пастырю как своему духовному отцу. Что это такое – властное право?
Рассмотрим на примере. Ребенок, родившийся в любой семье, относится к родителям как к имеющим над ним власть… Переживая ужас и трагедию наказания, вплоть до истязания, тем не менее, успокоившись, он вернется к родителям».
Эти слова принадлежат протоиерею Анатолию Гармаеву, в недавнем прошлом довольно известному в около-церковных кругах. Основные черты его учения исследованы в сборнике группы авторов во главе с Преосвященным Александром, епископом Костромским и Галичским. Из разнообразных материалов этого сборника процитируем выступление одного из самых знающих, уважаемых и авторитетных деятелей всего русского Православия, протоиерея Димитрия Смирнова, который к тому же близко знаком с о. А. Гармаевым:
«…К сожалению, уровень его образованности не позволяет ему посмотреть на себя и на то, что он пишет, извне. Как писатель-графоман, или как художник, который при ЖЭКе в изостудии пишет пейзажи, о. Анатолий глубоко заблуждается насчет самого себя, и ему нельзя никак объяснить, что то, что он делает, даже сжигать нельзя – надо где-то в лесу закапывать. «А людям нравится», – вот его аргумент…
Он спросил меня однажды, как я отношусь к его деятельности? Я ответил, что если бы его не знал, то сказал бы, что из этих его книг надо сделать костер… Я попросил его остановиться, ради Бога. А он говорит: «Ну, значит, вы что-то недопоняли, отец Димитрий». Я его спрашиваю: «Хорошо. Давай откроем любую из твоих книг на любой странице, – раскрыл и ткнул пальцем в какую-то сентенцию, – откуда ты это взял? Ты что, Рудольф Штейнер [основатель оккультного движения антропософии] или Елена Блавацкая [авантюристка, возглавившая теософское направление в оккультизме]? Им там некто диктовал. Хорошо, но откуда ты это взял??»
Полезно будет еще привести заключительные строки другой статьи из того же сборника:
«…Мы можем лишь указать на совершенно очевидный неправославный характер мировоззрения Анатолия Гармаева – и предостеречь всех верующих от чтения и распространения его трудов. Это духовно опасные книги».
* * *
А теперь, ради дальнейшего искоренения невежества и содействия просвещению, познакомимся с отрывками из Определения Священного Синода нашей Церкви, где дается ответ на ваш вопрос: кто должен решать дело вашего супружества. Читайте внимательно: именно эти строки, наряду с другими соборными документами, такими, как «Основы Социальной Концепции РПЦ», можно назвать сегодняшним голосом Церкви.
«В последнее время участились случаи злоупотреблений в духовнической практике, негативно сказывающиеся на состоянии церковной жизни.
Некоторые священнослужители, получившие от Бога в Таинстве Священства право на духовное руководство паствой, считают, что таковое право означает безраздельную власть над душами людей. Не памятуя о том, что отношения между духовником и духовными чадами должны строиться на основе взаимного уважения и доверия, таковые пастыри… вторгаются во внутренние вопросы личной и семейной жизни прихожан, подчиняют себе пасомых, забывая о богоданной свободе, к которой призваны все христиане (Гал. 5:13). Подобные недопустимые методы духовного руководства в некоторых случаях оборачиваются трагедией…
Имеют место случаи, когда пастырь 'не благословляет' тому или иному из своих прихожан жениться или выйти замуж по любви, но предлагает 'по послушанию' вступить в брак с лицом, рекомендованным самим пастырем.
Постановили: Имея в виду участившиеся жалобы мирян на канонически неоправданные действия отдельных пастырей, указать священникам, несущим духовническое служение на недопустимость принуждения или склонения пасомых, вопреки их воле, к следующим действиям и решениям:
– принятию монашества;
– несению какого-либо церковного послушания;
– внесению каких-либо пожертвований;
– вступлению в брак;
– разводу или отказу от вступления в брак, за исключением случаев, когда брак невозможен по каноническим причинам;
– отказу от супружеской жизни в браке…
Напомнить всем пастырям-духовникам о том, что они призваны помогать своим пасомым советом и любовью, не нарушая при этом богоданную свободу каждого христианина… Особо указать на недопустимость для пастырей вмешиваться в вопросы, связанные с выбором жениха или невесты кем-либо из их пасомых, за исключением случаев, когда пасомые просят конкретного совета.
…Напомнить православной пастве о том, что советы духовника не должны противоречить Священному Писанию, Священному Преданию, учению Святых Отцов и каноническим установлениям Православной Церкви: в случае же расхождения таковых советов с указанными установлениями предпочтение должно отдаваться последним».
Обратите особое внимание на последнее предложение, которое мы выделили курсивом. Есть печальная шутка о церковной жизни: «У римо-католиков один папа в Риме, а у нас в каждом приходе папа». Не на нее ли ссылается Святейший Патриарх Алексий II в своем ежегодном обращении к верующим на Епархиальном собрании?
«Священникам, как и Апостолам, дано знать «тайны Царствия Божия» (Лк. 8:10). Это не есть какое-то эзотерическое тайное знание, сокрытое от непосвященных. В христианстве подлинном ни от кого нет секретов, все явно и открыто… Священник должен… входить всем сердцем и разумом в переживания людей, быть их чутким и добрым наставником, утешителем, другом.
Но и в желании быть наставником, учителем, руководителем необходимо иметь скромность и рассудительность. Православие не знает римо-католического разделения на Церковь учащих и Церковь учимых. Часто у священника спрашивают совета, как поступить в том или другом случае. И касается это в основном житейских вопросов, а отнюдь не религиозных, не того, как спастись или как поступить в данном случае по воле Божией, как не нарушить заповеди… Сам по себе священник не носитель абсолютной истины, и священный сан отнюдь не является гарантией безошибочности суждений.
…Все христиане призваны к духовной свободе, и надо это ценить и уметь пользоваться духовной свободой, которую даровал нам Христос Господь. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства… К свободе призваны вы, братия» (Гал. 5:1,13). Свобода и послушание взаимосвязаны и не противоречат друг другу.
Бог есть Отец творения, всех живущих, и поэтому все люди в едином Небесном Отце между собою братья и сестры. У Бога нет пасынков и падчериц. Более того, у Небесного Отца нет внуков и правнуков – все только дети, которые состоят в первой степени родства с Господом. Поэтому в земной Церкви, которая является отражением Царства Небесного, должны быть как бы семейные отношения. Подлинное церковное каноническое послушание – это послушание любви сына к отцу и отца к сыну, а не послушание раба, трепещущего перед деспотизмом владыки, и не самовластье барина перед униженным слугой.
Священнику в Таинстве Рукоположения дается великая власть отеческой любви, а не личного эгоистического произвола. Народ наш всегда это чувствовал и сознавал, и потому ласково называл священника батюшкой, отцом. Но, к сожалению, некоторые священнослужители, настоятели не заслуживают этого наименования, потому что ведут себя на приходе как мини-папы, мини-цезари и грубо, властно требуют беспрекословного подчинения своей, часто неразумной, воле, своему эгоизму. Так властолюбие одних создает раболепство других, и наоборот – лесть и фарисейство одних развивает чванство и мнимое величие других».
Что ж, Святейший Патриарх высказывается весьма недвусмысленно о тех самых отношениях между людьми, которые, под прикрытием нашего собственного невежества, рекламируются иными разносчиками лжедуховности как некое новое «властное право». А что означает в этой связи «благословение священника», каким оно должно быть, и каким нет, объясняет в довольно острой форме известный греческий архимандрит Ефрем, игумен Ватопедского монастыря на Афоне, наследник школы прп. Иосифа Исихаста:
«Если мирская жизнь проводится в монашестве, то это ошибка. И если монашеская жизнь проводится в миру, то это тоже ошибка. Неправильно спрашивать своего священника благословения покупать дом, машину или подобное. Однажды посетил Св. Гору один господин и поделился своей проблемой. Он предложил своей жене сопровождать его в одну поездку. А она отвечает: «Я поеду, если меня благословит мой духовник». Супруг спрашивает меня, как поступать, что отвечать ей. Я ему сказал: «Передайте своей супруге: пусть она выйдет замуж за своего духовника».
Духовника мирские люди должны спрашивать о нравственных проблемах: что грех, а что не грех. Другие вопросы должны решаться внутри семьи. Иное дело – получить благословение как напутствие в какую-то поездку, и иное дело – благословение как разрешение. Мы можем также спросить мнение нашего духовника по какому-то вопросу. Но это не значит, что если мирянин не узнает мнения своего духовника, то это будет грех – иначе мы действительно превращаем нашу жизнь в духовное рабство».
Вот такова православная культура, не в чьих-то больных фантазиях, а в соборном голосе Церкви: культура свободы. Свобода – это Божий образ в человеке, свобода роднит нас с нашим Творцом. Из всех Божиих созданий только человеку присуща свобода воли, а вместе с нею и ответственность за поступки. Если собака, скажем, набросится на прохожего, ее могут застрелить – но отвечать будет хозяин собаки.
По этой-то причине столь многое в нашей жизни сопряжено со свободой, с ее поиском и, наоборот, утратой: вспомните наш разговор о страстях и свободе на втором уроке. Тут, безусловно, есть над чем поразмыслить: мы говорим, что счастье без свободы невозможно, но в то же время и сам брак – это как будто утрата свободы. Раньше я сам был себе хозяин, а как женился – забыл про свои личные интересы. «Я» не исчезло, но отошло на второй план, уступило место новому «мы», как было сказано на восьмом уроке.
Немного об этом мы поговорим ниже, но сама по себе свобода, как и любовь, далеко не просто дается в руки. Как и любовь, свободу невозможно узнать извне: ее надо добиться, выработать внутри себя. И Спаситель не «вручает» нам ни любовь, ни свободу; он только дает нам средства к приобретению этих сокровищ: «Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ио. 8:31-32).
А чтобы «пребыть в слове Божием», чтобы быть Его учениками, чтобы познать истину и не попасть в ловушку бессчетных обманов (а ловушка, кстати, это тоже важнейшее библейское понятие, по-гречески выглядит очень знакомо – скандалос, – а на церковно-славянский переводится другим знакомым словом: соблазн), давайте решим, что нам с вами в первую очередь необходимо на сегодняшний день. Просвещение. Искоренить невежество в себе самих. Мы снова приходим к тому же рецепту счастья, который был предложен в начале урока.
Хорошо бы и тем, кто занимается нашим школьным образованием и культурой, тоже воспользоваться этим рецептом – ради успеха дела и, в конечном итоге, ради общего нашего счастья.
Вопрос в перерыве. Огонь, мерцающий в сосуде
– Я думаю, чтобы свободно, не подчиняясь ничьей указке, идти к счастью, самый надежный ориентир – это красота. Ведь это она зажигает у нас в сердце огонь любви. Радость любви состоит в том, что чувство прекрасного переходит с любимого человека на всё вокруг. И Достоевский недаром сказал, что красота спасет мир!
– Раз уж мы продолжаем разговор о просвещении, надо бы раз и навсегда навести ясность с это лжецитатой, да навряд ли удастся: народ у нас упрямый.
Кто сказал, что красота спасет мир? Достоевский? Или кто-то из его героев? Открываем начало 5-й главы третьей части романа «Идиот»:
«Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет «красота» ? Господа, – закричал он громко всем, – князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен. Господа, князь влюблен; давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет…».
Монолог этот принадлежит Ипполиту Терентьеву, семнадцатилетнему юноше, смертельно больному туберкулезом, который вслед за этой сценой пробует застрелиться и вообще выделяется своей экстравагантностью среди и без того неординарных героев «Идиота». Ничего подобного мы от князя не слышали, и вообще никакой связи между этими словами Ипполита и предшествующим содержанием романа не прослеживается, за исключением разве что назойливых напоминаний об уникальных женских достоинствах Настасьи Филипповны, из-за которых князь впоследствии лишился рассудка, а она сама – жизни.
Однако к «тезису о красоте» автор возвращается еще раз – всего однажды. Происходит это в 6-й главе четвертой части романа, когда несчастный князь уже приближается к своему закономерному финалу. Напоминает нам про него Аглая Епанчина, девушка, любящая князя и вызывающая симпатию и доверие у читателя:
«Слушайте, раз навсегда, – не вытерпела, наконец, Аглая, – если вы заговорите о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом состоянии России, или о том, что "мир спасет красота", то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза! Слышите: я серьезно говорю! На этот раз я уж серьезно говорю!
Она действительно серьезно проговорила свою угрозу, так что даже что-то необычайное послышалось в ее словах и проглянуло в ее взгляде, чего прежде никогда не замечал князь и что уж, конечно, не походило на шутку».
Давайте и мы прислушаемся к этому серьезному голосу и прекратим вешать на Достоевского нелепую утку, брошенную одним эксцентричным персонажем в адрес другого. Мир спасает не красота; мир спасает Христос, Бог распятый и воскресший, причем при нашем активном участии: «Мы соработники (споспешники) у Бога» (1Кор. 3:9). А вот с этим эстеты и интеллектуалы эпохи «серебряного века» ну никак не могли согласиться: потому и уцепились они за красоту, вдруг да и вывезет… Им подошли бы и сапоги всмятку, лишь бы от них самих ничего не требовалось.
Но не спешите оттеснять нашего классика в тень, когда заходит речь о красоте. Его перу принадлежит суждение гораздо более глубокое, серьезное и зрелое, чем случайная фраза нервного Ипполита. Оно, конечно, хорошо известно, но во всевозможных эстетских сочинениях цитируется гораздо реже, а если и цитируется, то уклончиво, урывками, стыдливо, как будто пытаются не раскрыть, а спрятать его содержание. Митя Карамазов, в предисловии к своей исповеди брату Алеше (часть I, книга III, глава III):
«…Насекомым – сладострастье!
Я, брат, это самое насекомое и есть, и это обо мне специально и сказано. И мы все, Карамазовы, такие же, и в тебе, ангеле, это насекомое живет и в крови твоей бури родит. Это – бури, потому что сладострастье буря, больше бури! Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки…
Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы.
Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».
– Да… Недаром о. Паисий Святогорец советует держаться от красоты подальше. Вот какой разговор с кем-то из молодоженов он вспоминает:
– Красивую ли жену взял?
– Красивую…
– Э, не будешь иметь награды от Бога. Христиане должны жениться на некрасивых женах, чтобы утешались и они.
Есть хорошая пословица: не родись красивой, а родись счастливой.
– Красивыми и в самом деле рождаются, по крайней мере, некоторые; но счастливыми только становятся.. Или не становятся. Так что пословица бьет мимо цели.
Мимо цели ударил здесь и о. Паисий. Ведь цель наша – не награда от Бога за некие «подвиги», не торговля с Ним, а любовь к Богу и к ближнему. Молодожены друг для друга – скорее чем жених и невеста! –обязательно самые красивые. Если же это не так, значит, молодоженам не хватает любви, им срочно нужна духовная помощь.
Вспомните, что мы читали в начале предыдущего урока, как в былые времена «роман начинался с момента венчания». И мы с вами еще убедимся, что в нормальном браке жена для мужа должна быть самой красивой, самой лучшей и абсолютно ни с кем не сравнимой женщиной во всем мире, независимо от того, много ли в ней объективного сходства с мраморными статуями, рафаэлевскими полотнами или телевизионными идолами. То же самое, с очевидной поправкой, и муж для жены. А иначе – будет ли в таком браке утешение?
– Значит, нету соперничества между красотой и счастьем?
– Бывает, что и нету, бывает, что и есть. Они как бы в разных весовых категориях или в разных плоскостях. Чувство прекрасного, которое сопровождает супружескую любовь, необходимо для счастья и драгоценно для всех – и для самих супругов, и для их близких, членов их семьи, и для окружающих. А чувство мужчины, вырастающее из обожествления женской красоты, которое столь многократно и многообразно воспроизведено Достоевским и другими авторами, которое раскрепощает в душе Содом под эстетским камуфляжем, убийственно и самоубийственно.
Красота, как и свобода, – сложнейшая, неохватная философская проблема: по крайней мере, в этом Митя Карамазов не ошибся. А нам с вами важно в первую очередь осознать подчиненное место красоты по отношению к любви и к другим нравственным ценностям. Красота не спасает мир; но она может содействовать нашему спасению – или противодействовать ему.
Едва ли не самое замечательное свое стихотворение про некрасивую девочку (пусть-ка его выучат наизусть – только полностью, а не отрывками! – все те родители, педагоги и проповедники, кто находит нужным сулить девочкам ад за серьги и бусы, за губную помаду, тушь для ресниц, за карманное зеркальце и вообще за интерес к своей внешности) Николай Заболоцкий завершает вопросом далеко не риторическим, настоятельно требующим ответа:
…Что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
В образном контексте стихотворения последний вопрос повисает в воздухе, но мы на него легко ответим: разумеется, у красоты есть и формальная сторона, и содержательная. Однако обратим внимание на предыдущую строчку: обожествляя красоту в том или ином её проявлении, мы гарантируем себе нравственную катастрофу.
Непростительным заблуждением (буквально непростительным: наши дети нам его не простят) было бы отождествить формальную красоту, сосуд, который сам по себе пуст, с греховным, «мирским» ее восприятием, а содержательную, глубинную – с благодатным, одухотворенным, «церковным». Страшная и таинственная вещь, содомский идеал красоты, буря сладострастья, которую Митя видит у себя в сердце и переносит на «огромное большинство людей», и которая, в конце концов, сгубила самого Митю – она-то и есть тот самый огонь, не столько мерцающий, сколько пылающий, «и горит от него сердце», и если мы, забыв Христа, обожествляем огонь, то, словно мотыльки, в нем и сгораем.
В подтверждение сказанному призовем в свидетели Пушкина. Все, конечно, помнят строки из VIII главы «Евгения Онегина» о юности поэта в Царском Селе: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал…» Но протекли годы, и настало время переоценить прошлое, а заодно и дать ярчайшую характеристику «обожествленной красоты»:
В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.
…… …
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня теней прохлада;
Я предавал мечтам свой юный ум,
И праздномыслить было мне отрада.
………
Другие два чудесные творенья
Влекли меня волшебною красой:
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой
Был гневен, полон гордости ужасной,
И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал –
Волшебный демон – лживый, но прекрасный,
Пред ними сам себя я забывал;
В груди младое сердце билось – холод
Бежал по мне и кудри подымал.
Безвестных наслаждений ранний голод
Меня терзал – уныние и лень
Меня сковали – тщетно был я молод…
Как видите, Мите Карамазову было у кого искать помощь в решении своих нравственно-эстетических проблем. И нам надо сделать вывод: победить дьявола (который борется, конечно, не с Богом, а с человеком), различить божественное начало от содомского в идеале красоты, способен тот и только тот, кто различает истину от лжи, поскольку дьявол – отец лжи, а истина делает нас свободными.