Антифоны изобразительные или вседневные

Известные стихи псалмов, употребляясь в попеременном пении на литургии оглашенных, в самом ее начале, получили наименование или антифонов изобразительных[4] или антифо­нов вседневных[5], к которым присоединяется потом и гимн “Еди­нородный Сыне....”

Степенные антифоны

Часть торжественной полиелейной утрени, <они> являются подражаниями так наз. степенных псалмов, то есть 119—133 или “песней степеней.” Эти песни пелись паломниками при восхождении на ступени Иерусалимского храма. Эти псалмы послужили темой наших степенных антифонов. Степенных ан­тифонов, по числу гласов — 8. Каждый составлен из трех частей для каждого гласа, кроме 8-го, где четыре степенна. Эти песнопения аскетического содержания, в них говорится об очи­щении и исправлении души от страстей и греха. Поются они на особый напев. К каждому степенну присоединено в конце прославление Святого Духа. Автором их считают не Иоанна Дамаскина, а, скорее, св. Феодора Студита или же его брата Иосифа, архиепископа Солунского. По аскетическому содер­жанию они действительно больше соответствуют духу студийского направления в нашей гимнографии.

Праздничные антифоны

Праздничные антифоны на литургии составлены из стихов разных псалмов, соответственно содержанию праздника. Эти стихи псалмов чередуются или с особыми припевами, “Мо­литвами Богородицы” и “Спаси ны, Сыне Божий,” или с тро­парем самого праздника.

Ипакои.

Ипакои представляют собой одно из древнейших церков­ных песнопений. Во всяком случае, это самый древний гимнографический термин в истории христианства, по мнению Леклерка. Происходит это слово от греческого глагола υπακουο — прислушиваться, отвечать, откликаться, быть послушным. На языке новозаветном, равно как и в ново-греческом, слово υπακοη означает “послушание,” в отличие от παρακοη — “непослуша­ние.” Впервые в истории церкви этот термин находим у св. Мефодия Тирского (Патарского) в его произведении “Пир де­сяти дев.” В этом прославлении девства каждая из присутство­вавших дев воспевает ею сложенный гимн, прерываемый и со­провождаемый особыми припевами, которые автором “Пира” и названы “Ипакои.” Св. Афанасий, в послании к Марцелину, а Златоуст в беседах на Псалмы 111, 117 и 144, говорит о псал­мах, имеющих ипакои, то есть припев “аллилуйя.” На языке блаж. Августина, это — “респонсорий,” то есть стих псалма, сопровождающий чтение из Священного Писания или творе­ний святоотеческих. Этим объясняется и то, что теперь разби­раемое песнопение тоже стоит в связи с чтениями, предшест­вуя им. Распространилось это песнопение не сразу во всей Церкви: в VII веке на Синае Ипакои еще не были известны.

Текст этого песнопения в “Пире дев” таков: “Девствую Ти, Женише, и, нося светоносные лампады, сретаю Тя.”

По настоящему нашему Уставу V пакои Ипакои положены на воскресной утрени после Полиелея. Авторих неизвестен. Древнейшее упоминание о них находим в Студийско-Алексеевском типике и Евергетидском уставе. Напев их — близкий к седальнам, как утверждает Скабалланович. В Киево-Печерской лавре они читались. Во время их исполнения положено стоять, даже и в тех случаях, когда они поются вместо седальнов (Миркович). Кроме утрени, Ипакои поются на воскресном повечерии, воскресной полунощнице и в следующие великие праздники, но уже после 3-ей песни канона: Рождество Хри­стово, Богоявление, Неделя Ваий, Пасха, Успение (!), Фоми­на Неделя, апостолов Петра и Павла, Неделя Праотец и Неде­ля Отец.

Тропарь

Если “Ипакои” — древнейший церковно-гимнографический термин, то “тропарь” является древнейшим песнопением, с ко­торого наша гимнография начала свое развитие (Скабаллано­вич). Происхождение этого слова и, следовательно, его истин­ное значение объясняется по разному. Слово τροπάριον про­изошло от τροπαία, то есть “победный знак,” трофей; в таком случае его смысл — прославить победу мученика над язычест­вом, преподобного — над страстями и мифом, или Самого Спа­сителя — над смертью. Другое толкование этого слова ставит его в связь с “ирмосами” канона; если ирмос есть связь песни с песнью и как бы образец для пения и мелодии тропарной песни, то тропари обращаются к ирмосу τέτραπται πρός τό. Но, как правильно замечает Миркович, это было бы точно, если бы тропари возникали вместе с канонами, тогда как древ­нейшие упоминания о тропарях стоят совершенно вне зависи­мости от ирмосов и вообще гораздо раньше, чем возникло са­мое творчество канонов. В IV и V веках уже существовали тропари в Египте и в Малой Азии, тогда как каноны появились только в VIII в. Наконец, третье объяснение этого термина ставит его в зависимость от τρόπος, то есть образец. Уже у древних эллинов способ пения, “лад,” в котором пелось, назы­вался тропот. Древние лады: лидикийский, миксолидикийский, иполидийский, фригийский и т.д. назывались “тропами.”

Древнейшее христианское упоминание тропаря находим в уставе Великой Константинопольской церкви; это — единст­венное песнопение древне-византийского богослужения. Троп­арь — песнопение, не взятое из Священного Писания, следо­вательно — не псалом, ни библейская песнь, точно такжекаки у римо-католиков “гимн.”

В современном уставе слово “тропарь” употребляется часто и в разных значениях или, лучше, с разными прилагательными.

1. Отпустительные тропари

Надо прежде всего отличать так наз. “отпустительные” тропари, т.е. краткое заключительное песнопение, прослав­ляющее данный праздник, святого или явление иконы.Этособственно тропарь в настоящем смысле этого слова.

2. Тропари канона

Кроме того, говорится о тропарях канона, то есть о стро­фах христианского церковного песнетворчества, составляю­щих песни канона, поемых по образцу ирмоса и восполняю­щих известное число в данной песни. Об этом будет сказано ниже в связи с канонами.

3. Тропари на “Господи воззвах”

Иногда слово “тропарь” обозначает в Типиконе стихиры на “Господи воззвах”; тогда говорится о “тропарях на Господи воззвах.”

Тропари имеют свой нарочитый напев в каждом гласе. По своему содержанию тропари могут приобретать и некоторые характеризующие их прилагательные, как например: Воскресен, Крестовоскресен, Богородичен, Мученичен, Крестобогородичен, Покоин, Троичен, Покаянен и т. д.

Кондак.

Кондак, в его теперешнем облике и объеме — небольшое песнопение в одну-две строфы, очень похожее на тропарь и даже у русских поемое по тропарной мелодии[6] и помещаемое после 6-ой или после 3-ей песни канона. Оно повторяется и на литургии, и на повечерии. Совсем иное представлял собою кондак по своему происхождению и древнему употреблению. История его поучительна, хотя и не вполне еще изучена.

Самое слово “кондак” — κόντάκιον некоторые производят от κόνταζ (как его уменьшительное) — “копье”; но вероятнее производить его от κοντός — палочка, на которую наматывал­ся свиток пергамента, называвшийся ίλητάριον. Сборники та­ких “кондаков” называются кондакариями.

Но если в наших современных богослужебных книгах это песнопение занимает самое скромное место и теряется в об­ширных песнях канона, то в древности, до появления кано­нов, кондак занимал совершенно исключительное место в су­точном и годичном богослужении. Он вовсе не ограничивался одной строфой, а представлял собою самостоятельное и боль­шое поэтическое произведение, так сказ., целую богословскую поэму. Древний кондак в его классическом облике — это цепь из 20—30 строф, постепенно развивающих одну общую тему. В этой поэме надо различать следующие составные части: на­чальная строфа, κουκούλιον, написанная одним, необычным для всего произведения, размером; икосы, числом чаще всего 24, написанные одним общим для всех их размером; припев, έφύμνιον, или άκροτελεύτιον, или άνακλώμενον в один-два сти­ха. Припев этот является последней фразой вступительной строфы, “кукуля.” Инициалы всех строк, как икосов, так и кукуля, дают акростих, “краегранесио.” Икос, οίκος, по-грече­ски значит “дом.” Как показало научное исследование, конда­ки первоначально происхождения сирийского; а по-сирийски “Deth”— дом — может означать и строфа; точно также, как по-итальянски “Stanza” значит и строфа и комната. Таким об­разом, весь кондак фигурально уподобляется большой построй­ке, чертогу, построенному по особому плану с множеством отдельных комнат.

Предание связывает происхождение кондаков с именем преп. Романа Сладкопевца, современника импер. Анастасия I (491—518). Этот поэт был, по-видимому, происхождения си­рийского, родом из Верита (Бейрута). Кондаки его представ­ляют сложно построенную богословскую поэму, очень похо­жую, как это доказал Маас[7] на проповеди Василия Селевкийского. И действительно, кондаки Романа Сладкопевца во многом схожи с проповедями. Так как их содержание не было связано ни с какой заранее данной темой, как это потом случилось с канонами, привязанными по содержанию своих песен библей­ским, то кондаки позволяли их автору свободно развивать свою тему. Творческое дарование поэта свободно создавало образы, развивало основную мысль праздника или жития данного свя­того, богословствовало в стихах.

Со временем, под влиянием входившего в обиход кано­на, тоже литургической поэмы, но уже с заранее данными рамками для каждой песни, приуроченными к песням биб­лейским, кондак постепенно стал уступать место новому облику церковного песнетворчества и был им почти совер­шенно вытеснен. Древние “илитарии” или “кондакари” со­хранили в афонских и синайских книгохранилищах эти пер­лы творчества Романа, но в богослужебных книгах оста­лись только после 6-ой песни канона краткий кондак, то есть в сущности прежний “кукуль” или сопровождающий его первый икос. По сравнению с кондаком классического времени наши богослужебные каноны являют яркий при­мер декаденции как церковной поэзии, так и богословской мысли. Тавтология, иногда сдобренная игрой слов, перифразы псалмических стихов, часто бессодержательные похвалы му­ченических и преподобнических подвигов святого пришли на смену когда-то богатой по содержанию и богословской остроте и очень замечательной в отношении поэзии красо­те кондаков. Невыразимо грустно, что кондак, во всем сво­ем объеме составлявший главное содержание богослуже­ния праздника по уставу Студийскому и еще в XI—XII вв. бывший его украшением, потом был заменен псевдонимными канонами. После первых творцов канонов, Андрея, Косьмы, Феофана и самого Иоанна Дамаскина, составлением ка­нонов занялись писатели второго сорта, более или менее неудачно перефразировавшие образцы предшественников. А кондаки были прочно забыты. Как говорит проф. Миркович: “Роман Сладкопевец изгнан из греческой церкви и сде­лался достоянием чуждого ему мира, который ему создал целый культ, удивляясь его благочестию и красоте его слов.” Поистине, после трудов Мааса и Питры, на Западе увлека­ются кондаками, их выискивают по монастырским рукопи­сям, изучают и превозносят их великого автора.

“Кондак” не есть исключительное наименование подобно­го рода богословских, литургических поэм. Песнописатели на­зывали их иногда — и эти названия сохранились в древних рукописях: гимны, поэмы, псалмы, похвалы, алфавитные пес­ни и т. д.

Наш теперешний кондак, как уже сказано, мало чем отли­чается от тропаря. Действительно, при беглом на него взгляде, он, также как и тропарь, говорит о данном празднике или свя­том. Это и неудивительно, так как перед нами теперь только первая строфа, “кукуль,” которая дает только основную тему, а все ее развитие, весь богословский и поэтический узор исчез из внимания современных богомольцев. Но все же при более внимательном сравнении можно заметить и некоторое разли­чие. Как указывает Скабалланович, кондак дает обычно дру­гую сторону празднуемого события, чем тропарь: если тропарь дает картину внешней стороны события, то “кондак — внутрен­ней или наоборот; кроме того, кондак это событие изображает полнее. Примером могут послужить кондаки и тропари Рожде­ства Христова, Крещения, Вознесения, Преображения.

Самые поздние по происхождению кондаки, это — конда­ки и икосы воскресные. О них упоминается только в рукопи­сях XI в., а нынешнего своего места они не имеют в некото­рых рукописях и XVI в., как говорит Скабалланович. Этих воскресных кондаков нет еще в Евергетидском уставе и в Сту­дийском. Их заменял тогда или кондак святого минеи, или седален.

Современное нам богослужение сохранило полностью весь кондак только в чине отпевания священнического. Обычный кондак (кукуль) “Со святыми упокой* сопровождается не од­ним только икосом “Сам Един еси бессмертный,” но всеми 24.

Акафист.

Акафист, или “неседальная песнь” — поэтическое произ­ведение, близкое по своей форме к древнему кондаку, однако от него и существенно отличное. Это тоже большая поэма, состоящая из основного “кондака” с определенным окончани­ем; или припевом и 24-х за ним следующих строф, но не “ико­сов* только, как в древнем кондаке, а попеременного чередования 12 икосов и 12 кондаков; при этом икосы заканчивают­ся тем же припевом, что и первый кондак, а все остальные кондаки припевом “аллилуиа.” Первый из известных “акафис­тов” написан, вероятно, в царствование импер. Ираклия или, точнее, к 626 году, то есть освобождению Константинополя от нашествия персов. На это есть указание и в самом акафи­сте: “Радуйся, огня поклонение угасившая.”

Автором этой “неседальной песни” считают или монофелитского патр. Сергия (610-638), или Георгия Писидийского, хартофилакса св. Софии при импер. Ираклии, или же патр. Фотия, воспевшего эту песнь, якобы, в связи с нашествием Россов (Папандопуло-Керамевс). Литургическое употребление Акафиста предписано нашим Типиконом в 5-ую субботу Вел. Поста на утрени, так наз. “Похвала Богородицы.” У греков Акафист поется иначе: в пер­вые четыре субботы Поста поется он на повечерии по “статиям,” то есть раздельно на 4 части; в первую субботу первые три кондака и икоса, во вторую — следующие три и т. д., а в пятую субботу, как и в нашей практике — весь Акафист це­ликом.

Иных акафистов наш богослужебный устав просто не зна­ет. Все неисчислимое множество их, разбросанное по молит­вословам, каноникам, акафистникам и т. д. является продук­том позднейшего и, надо сказать, очень упадочного творчест­ва. По своему достоинству еще можно приблизить к Акафисту патр. Сергия разве только Акафист Иисусу Сладчайшему, своим частым и многочисленным повторением имени Иисусова на­поминающий Иисусову молитву. Может быть, еще два-три Ака­фиста могут по своему содержанию выдержать строгую кри­тику литургиста и богослова. Но все бесконечное количество особенно в России распространившихся акафистов есть ни что иное, как убогое и бессодержательное старание перефра­зировать классический Акафист. В России их распространи­лось несколько сотен в честь разных икон Богоматери, раз­ным событиям, отдельным святым. Кресту, Страстям, Воскре­сению Спасителя, несколько на причащение Святых Тайн и т. д. Некоторые из них представляют просто перечисление гео­графических и личных имен князей, святителей и преподоб­ных с очень немногочисленными и малосодержательными похвалами, или же, как в акафисте Страстям Христовым, просто униатским поклонением язвам, гвоздям и пр.

Внебогослужебное употребление акафистов для домашне­го, келейного молитвенного правила, конечно, не может быть возбранено, хотя надо было бы пожелать, чтобы душа верую­щего и его эстетическое церковное чувство питалось больше чистой поэзией псалмов, стихир, или (о! если бы удалось вос­становить) древних кондаков, чем убогих по содержанию ака­фистов, составленных часто лицами малоцерковными и бого­словски безграмотными. Но уже замена акафистом кафизм Псалтири, как это — увы! — часто делается, является просто насилием над уставом, литургической безграмотностью и эс­тетическим безвкусием.

Стихира.

Стихира, как показывает само название — песнопение, написанное стихотворным размером или приуроченное к сти­хам. Современный церковный устав знает несколько видов сти­хир, различая их по месту, занимаемому ими в круге суточно­го богослужения. Это:

1. Стихиры на “Господи воззвах,”

2. Литийные стихиры,

3. Стихиры на стиховне,

4. Стихиры на “Хвалнтех.”

В древности под именем τά στιχηρά то есть βιβλία подра­зумевались учительные книги Ветхого Завета, написанные сти­хотворным размером; иногда так назывались ветхозаветные пес­ни. Вероятно, что отдельные стихи этих песен и были первона­чальных обликом стихир.

1. Стихиры на “Господи воззвах”

Это те церковные песнопения, что припеваются к отдель­ным стихам вечернего псалма “Господи воззвах” (точнее псалмы 140, 141, 129 и 116). В описании синайской утрени, то есть повествовании о посещении патр. Иерусалимским Софронием и Иоанном Моском преподобного Нила Синайского, уже упо­минаются припевы на “Господи воззвах” (VI—VII вв.). Они называются в данном случае “тропарями.” Название “стихи­ра” еще долго не было твердо установившимся. В XV в., например, св. Симеон Солунский называет еще стихиры “тропа­рями.” Полные списки Савваитского и Студийского уставов уже пользуются термином “стихира.” Древние стихиры были короче. Это видно особенно по первым стихирам на “Господи воззвах” в Октоихе. Вообще со временем размер отдельных стихир непомерно возрастает, что особенно заметно в наших славянских, в частности русских, произведениях. Современ­ный устав знает ежедневное употребление стихир на “Госпо­ди воззвах.” Количество их варьирует в зависимости от степе­ни важности празднуемого события: 6, 8 или 10. В день собора арх. Гавриила (26 марта) поется и одиннадцатая стихира с припевом “Творяй ангелы своя духи...” и только на день Вели­кого Канона, то есть в среду 5-ой седмицы Великого Поста, к обычным 6 стихирам добавляются еще и особые 24, поемые особым же напевом, так что в этот день на “Господи воззвах” поются всего 30 стихир, и так было издавна. Студийский и Евергетидский Типиконы имели на воскресение только 8 сти­хир; Студийско-Алексеевский устав — 9.

Из современных нам 10 стихир воскресной вечерни (точ­нее, поемых на Великой вечерне в субботу) можно отметить три группы, а именно:

• Первые 3 воскресные стихиры, наиболее краткие и, следовательно, более древние. Как замечает Скабалланович, их нельзя приписывать св. Иоанну Дамаскину, как это обычно, по традиции, делается, так как они про­ще по содержанию, чем песнопения Дамаскина и, кроме того, в некоторых уставах студийских, в которых “стиховные стихиры” подписываются именем Дамаскина, эти первые три на “Господи воззвах” называются “древние.”
• Вторую группу стихир на “Господи воззвах” состав­ляют так наз. “Анатолиевы” стихиры. Что значит это прилагательное сказать не легко. Предполагают некото­рые, что это означает имя автора, Анатолия, студийско­го игумена IX в., или патриарха Константинопольского V века. В пользу этого мнения говорит то, что в Октои­хе 4-го гласа эти стихиры прямо надписаны: “творение Анатолиево.” Но, как говорит Скабалланович, греческое слово άνατολικά едва ли может быть переведено, как это делается в славянских книгах на полях: “Анатолиевы”; это по гречески было бы Άνατολιακά, причем имя автора в надписании всегда выражается родительным падежом, а не прилагательным. Правильнее было бы по­этому читать эти стихиры, как “восточные,” как это де­лается в некоторых редакциях богослужебных книг. Оче­видно, это анонимные стихиры, названные так потому, что вошли, вероятно, впервые в службу в восточных Иерусалимских уставах, и не были известны в древней­ших студийских типиках. Их не было и в Евергетидском Типике, но зато они попали в итало-сицилийские. “Вос­точные” стихиры несколько длиннее и содержательнее, чем первая группа.
• Третью группу стихир на “Господи воззвах” в суббо­ту вечера составляют так наз. стихиры Павла Аморрейского (основателя Евергетидского монастыря +1054). В греческих книгах этих стихир не положено. Содер­жание их покаянное. Они, в сущности, по уставу, и не могут почти быть исполнены на “Господи воззвах,” так как всегда имеются стихиры святого Минеи или отда­ния, или предпразднества, которые и вставляются, вместо стихир Павла Аморрейского. В наших печатных Октои­хах они появились очень поздно, в самом конце XVII в.
• Последняя стихира в ряду стихир на “Господи воз­звах,” поемая обычно на “и ныне,” носит особое наиме­нование “Догматика,” или иногда просто “догмата.” Ав­тор их, по-видимому, св. Иоанн Дамаскин. По содержа­нию они великолепны и исключительно богаты. Они служат лучшим подтверждением того, что наше бого­служение, по своему внутреннему содержанию, есть хра­мовое исповедание в слух народа наших догматов, на­шего вероучения и нравоучения.

Скабалланович прекрасно устанавливает взаимную связь содержания всех восьми догматиков.

• В догматике 1-го гласа — догмат воплощения с ука­занием всемирной славы Пресвятой Девы в связи с обе­тованием о семени Жены;
• догматик 2-го гласа показывает отношение ветхоза­ветных прообразов к новозаветным событиям;
• в догматике 3-го гласа показан образ рождения Гос­пода;
• цель рождения Господа и сотериологическое значе­ние дано в догматике 4-го гласа;
• в догматике 5-го гласа показано приснодевство Бого­родицы через ветхозаветные прообразы;
• неслитное и нераздельное соединение естеств в ли­це Господа дано нам в догматике 6-го гласа, раскрываю­щем, таким образом, сущность Халкидонского верооп-ределения; .
• сверхъестественность и таинственность воплощения раскрыты в догматике 7-го гласа;
• и, наконец, в последнем, 8-го гласа, дано нам поло­жительное и краткое изложение этого важнейшего дог­мата христианства.

Таким образом, при внимательном слушании этих поучи­тельных стихир, христианин во время богослужения посвяща­ется в таинственные глубины нашей веры.

2. Литийные стихиры

Они поются при выходе священнослужителей в притвор на литию. В некоторых праздничных последованиях положе­ны особые литийные стихиры, которые и поются. Но в обыч­ный воскресный (недельный) день, когда нет никаких сти­хир на литии, они заменяются храмовыми стихирами, т.е. в честь храмового святого. Устав не указывает, какие имен­но. В службе 1-го гласа добавлено, что поются, кроме хра­мовой стихиры, и стихиры Павла Аморейского (что и по­нятно, так как на своем месте на “Господи воззвах” они обыч­но вытесняются дневными стихирами Минеи), или что настоятель изволит.

3. Стихиры “на стиховне” или “стиховны”

Они названы так потому, что присоединяются не к повсе­дневному псалму[1], а к особым стихам, приуроченным к данно­му дню или празднику. По Симеону Солунскому они названы так, ибо литийные стихиры не имеют стихов. В субботу вече­ра, например, к стиховнам служат припевом стихи:

1(“Господи воззвах”, на вечерне или “Всякое дыхание” на утрене)

“Господь воцарися, в лепоту облечеся

Ибо утверди вселенную, яже не подвижится

Дому Твоему подобает святыня. Господи, в долготу дний.”

В будние дни:

“К Тебе возведох очи мои. Живущему на небеси. Се яко очи раб в руку господий своих, яко очи рабыни в руку госпожи своей: тако очи наши ко Господу Богу нашему. дондеже ущедрит ны.”

“Помилуй нас. Господи, помилуй нас, яко по многу ис-полнихомся уничтожения. Наипаче наполнися душа на­ша поношения гобзующих, и уничтожения гордых.”

На Успение Пресвятой Богородицы:

“Воскресни, Господи, в покой Твой, Ты и кивот святыни Твоея.”

“Клятся Господь Давиду истиною,и не отвержетсяея.”

“Стиховные” стихиры поются не только на вечерне, но так­же и на повседневной утрене, и в таком случае они имеют стихи:

“Исполнихомся заутра милости Твоея, Господи, возра-довахомся и возвеселихомся: во вся дни наша возвесе-лихомся. За дни, в няже смирил ны еси, лета в няже видехом злая, и призри на рабы Твоя, и на дела Твоя, и настави сыны их.”

“И буди светлость Господа Бога нашего на нас, и дела рук наших исправи на нас, и дело рук наших исправи.”

На вечерне стиховные стихиры торжественнее и зна­чительнее по своему содержанию, чем стихиры на “Госпо­ди воззвах.” Также и на праздники, в частности, на Пасху, на Рождество и др. Происхождение “стиховен” достаточно древнее. В синайской утрене VII века уже имеется одна стиховна, называемая там “Тропарь на Свете Тихий или на Сподоби Господи.” “Стиховнами” они названы в уставах IX в. и встречаются уже в том же числе, что и в наше время. Воскресные стиховны, называемые “стихирами по алфави­ту,” напоминают первую главу трех стихир на “Господи воз­звах.” Приписываются они св. Иоанну Дамаскину. как о том свидетельствуют уставы студийские в южно-итальян­ской редакции и типики грузинские. Некоторые греческие иерусалимские уставыих именуют “восточные по алфа­виту”[1].

4. Хвалитные стихиры

— είς τούς άίνους, названные по имени “хвалитных псалмов” (148, 148, 150). Эти псалмы призывают всю тварь к торжественному прослав­лению Господа, почему и приуроченные к ним стихиры по содержанию торжественны и полны славословия. В архитек­тонике нашего суточного круга это особенно заметно и пока­зательно. Вечерня начинается с покаянно-скорбных стихир на “Господи воззвах”; несколько более величественны стихиры “стиховные,” однако, все это в тонах ветхозаветных, преобра­зовательных, как и соответствует вечернему богослужению. Утреня, начинающаяся тринитарной доксологией “Слава Свя­тей, Единосущной...” и по существу уже более близкая к но­возаветному благовестию, нарастает в своем настроении че­рез весь канон и чтения, и к моменту хвалитных достигает своего апогея. Это — самая торжественная часть утрени.

Это заключительная часть утренней синагогальной молит­вы (Скабалланович). С древнейших времен она входила в со­став христианского утреннего богослужения, чему доказатель­ством служит их наличие и в римо-католической утрени в виде laudes и у всех восточных диссидентов: коптов, армян, несториан, иаковитов. В утреннем богослужении VII века эти стихиры уже присутствуют под именем “тропарей.” Поздней­шие типики, как Константинопольский Студийский, так и Савваитский Иерусалимский их содержат. Воскресные стихиры предписаны даже в увеличенном числе — восемь.

Как особенно торжественные, эти стихиры имеют свой на­рочитый “славник” в воскресные дни и свое всегда одно и то же “и ныне” — “Преблагословенна еси....” “Славник” носит особое наименование “евангельской” стихиры, так как подоб­но эксапостиларию (о чем ниже), он пересказывает содержа­ние утреннего воскресного Евангелия. Автором их считают императора Льва VI Мудрого (886—911). Если почему-либо при сочетании праздника, имеющего свой “славник,” евангель­ская стихира уступает ему место, то все же она не отпускается совсем. Ее положено исполнить в конце утрени, перед ог­лашением преп. Феодора Студита.

Канон.

Канон — наиболее поздний облик византийского песнетворчества, в настоящем своем объеме и формах закончив­шийся в VIII—IX вв. Это сложная цепь разных ветхозаветных гимнов, переплетенных с христианскими песнопениями. Этот тип гимнографического творчества полюбился византийским писателям; первые попытки составления канонов легко на­шли себе подражателей, и очень быстро каноны заняли в бо­гослужебном обиходе первенствующее место, совершенно вы­теснив из употребления кондаки. Трудно сказать, в чем сек­рет такого успеха. Нельзя, однако, не признать, что в большом числе случаев позднейшие подражания первым образцам остав­ляют желать многое; необходимость придерживаться одной определенной формы и мерки зачастую придают отдельным тропарям и даже песням канона характер малосодержатель­ных похвал данного лица или события. С вопросом о канонах встает ряд параллельных тем, разрешение которых важно для литургиста: это связь канонов с библейскими песнями, исто­рия канонов, состав канона; кроме того, весьма поучительна история научной разработки канонов и в связи с этим — ис­тория греческой гимнографии вообще.

а) Библейские песни, о которых было сказано выше до­вольно кратко, представляют собою обоснование канонов. Над­лежит ознакомиться с их содержанием и с взаимной связью между этими песнями и песнями наших канонов. Всего в Биб­лии записано 12 песен, но песни Деворы (Суд. V гл.) и Езекии (Ис. 28:11-20) не вошли никак в богослужение наше и, таким образом, десять песней составляют фон нашего кано­на. При этом некоторые песни соединились в одну, а некото­рые, наоборот, разделились. Схематически это выглядит так:

1. Песнь Моисеева (Исх. 15:1-19) дала 1 п. канона
2. (Вт. 32:1-43)
3. Анны (I Цар. 2:1-11)
4. Аввакума (Авв. 3:1-19)
5. Исаии (Ис. 26:9-19)
6. Ионы (Ион. 2:3-10)
7. 3-х отроков составила две песни канона, а именно (Дан. 3: 26-56) дала 7 п. канона, а (Дан. 3:67-88)
8. Богородицы (Лк. 1:46-55) не создала отдель­ной песни канона, вошла неизменной частью и целиком во все почти дни года, как т. наз. “Честнейшая,” стоя­ щая между 8-ой и 9-ой п. канона.
9. Захарии (Лк. 1:68-79) дала 9 п. канона.

Скабалланович замечает: “Песни расположены в каноне приблизительно в хронологическом порядке; только песнь Ав­вакума переставлена с песнью Ионы, может быть, чтобы для 6-ой песни канона, как заключительной в отделе, взять более трогательную библейскую песнь. При этом нельзя не заме­тить, что песни радостные заняли нечетные места, а скорб­ные — четные (ср. Шестопсалмие), исключая песни 7 и 8, где для этого принципа пришлось бы конец песни поставить рань­ше начала...”

Обличительная песнь Моисея из Второзакония, по своему характеру составившая тему второй песни канона, приуроче­на только ко времени Великого Поста, так что в большую часть церковного года в каноне отсутствует вторая песнь.

Эти упомянутые девять библейских песен (или, точнее, восемь, так как песнь Богородицы стоит совсем особняком) дали темы авторам канонов для составления отдельных песен оного. Это совсем очевидно из содержания так наз. “ирмо­сов,” которые очень часто составлены из отдельных выраже­ний данной библейской песни, или даже целиком ее воспроиз­водят. Как пример можно привести: “Помощник и покрови­тель бысть мне во спасение, сей мой Бог и прославлю Его, Бог Отца моего и вознесу Его, славно бо прославися,” или “Вонми небо и возглаголю.,..” Иногда эта связь — не буквальная, но все же идеологически вполне выдержанная, как например: “Вод­ного зверя во утробе длани Иона крестовидно распростер, спа­сительную страсть проображаше яве...,” или “Образу златому на поле Деире...” и т. д. Но весьма часто никакой связи, ни буквальной, ни по содержанию в том или ином ирмосе не сохранится, как например, в таком случае, как наиболее час­тая в году катавасия: “Отверзу уста моя и наполнятся духа и слово отрыгну Царице Матери и явлюся светло торжествуя и воспою радуяся Тоя чудеса.” Или: “Царю царей, яковый от яковаго един слове происшедый....”

В идеале, который предстоит перед творцом канона, тема библейской песни должна быть выдержана не только в ирмосе данной песни, но и во всех ее тропарях, что, само собой по­нятно, невозможно. Кроме верности библейскому содержанию песни, автор ведь должен вложить в данную песнь канона и прославление святого сегодняшнего дня или празднуемого со­бытия. Иногда это делается мастерски, особливо, когда к тому есть прямая связь; чаще же приходится прибегать к натяжкам или игре слов, как например: Пелагея и πέλαγος — пучина; еще же чаще никакой связи идей найти невозможно, и ника­кая игра слов помочь не может автору, обязанному во что бы то ни стало вставить прославление какого-нибудь преподобно­го или иконы Божией Матери в рамки темы о переходе через Черное море или пребывании Ионы во чреве кита. Весьма часто поэтому авторы должны влагать в уста своих “героев” те или иные выражения данной библейской песни; в 8-ой пес­ни поэтому очень многие мученики, преподобные, святители и благоверные цари неизменно “вопиют”: “Вся дела Господня Господа пойте и превозносите во вся веки.” Это указывается потому, что при писании кондаков Роман Сладкопевец или иные авторы, не будучи связаны никакой темой, кроме той, которая ими прославлялась, свободно развивали свои мысли, богословствовали, творчески провещавали о том или ином со­бытии или лице. Они вышивали подчас смелые узоры, созда­вали свои образы, не боялись полетов своего поэтического дарования. Творец канона не может быть так свободен и все­гда его язык и перо связаны этими девятью библейскими сю­жетами: переходом через Черное море для 1-ой песни, обличе­нием иудеев для 2-ой, пророком Аввакумом для 4-ой, Ионой для 6-ой и т. д. Понятно поэтому, что богословское и поэтиче­ское качество канонов по сравнению с кондаками более сла­бо. Бесспорно, что плоды поэтических вдохновений Дамаскина, Косьмы, Андрея и Феофана для прославления великих Гос­подских или Богородичных праздников находили свои прекрасные образы в некоторых песнях канона; но при подра­жании их учениками и последователями связь Ветхого Завета и церковно-исторического события улавливалась гораздо мень­ше и малоталантливее, и эти каноны, т.е. большинство их, в наших Минеях представляют собой натянутые сравнения, иг­ру слов или часто просто риторические ухищрения. Да и нельзя просто требовать, чтобы на все дни церковного года для всех мучеников и преподобных, жития и подвиги которых так, в общем, мало отличаются одни от других, находились вечно новые обороты, образы и краски, обязательно к тому же свя­занные с этой именно библейской темой.

Кроме этой связи по содержанию, устав церковный связы­вает и употребление песней канона с библейскими песнями. Библейские песни не только послужили темой авторам кано­нов, но, наряду с песнями канона, употребляются и по сию пору в церковном богослужении. Стихи библейских песен слу­жат так сказ. припевами к отдельным ирмосам и тропарям канона. Библейские песни употребляются в трояком виде:

• в целом их виде в Великий Пост (но не все ежедневно),
• в сокращенном — в будни,
• и еще в более сокращенном — в воскресения, праздни­ки, пред- и попразднества и в субботы (Скабалланович).

Но почти повсеместная практика упразднила употребле­ние стихов библейских песен, кроме как в Великий Пост. Их заменили особыми сокращенными припевами в честь празд­нуемого лица или события: “Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе,” или “Помилуй мя, Боже, помилуй мя,” или “Пресвятая Богородица, спаси нас,” или “Преподобный отче... моли Бога о нас.”

б) Второй вопрос, который возникает в связи с темой о богослужебных канонах, это вопрос об их возникновении и историческом развитии. Положительно установленной даты их появления история не знает. Следует вспомнить, что ранее христианское богослужение знало употребление отдельных биб­лейских песен, как о том сказано было выше. Но никаких данных о церковно-богослужебных канонах мы не имеем до VII века. Первое положительное свидетельство, по-видимому, является в известном описании Синайской утрени. Там же упоминаются “тропари,” припеваемые к 8-ой песни библей­ской. Скабалланович предполагает, что в то время на Синае все библейские песни пелись просто, со своими припевами, тогда как для 8-ой уже существовали особые припевы. “Если так — говорит он, — то первоначальной формой канона был однопеснец. Однопеснец постепенно возрос до двупеснца че­рез присоединение к 8-ой песни 9-ой: одна грузинская Минея 1Х-го в. на большинство дней года имеет двупеснцы из 8 и 9 песни, давая полные каноны только на величайшие праздники и тр