Качественные методики конкретного юридического исследования
Специфика социального мира, состоящая в его осмысленности, выражающейся в знаково-символических формах, предполагает выработку таких методик, которые позволяли бы выявлять суть социального. Поэтому в конце ХХ в. в рамках «гуманистической социологии», возникшей в результате «антропологического переворота», достаточно активно стали развиваться методики, позволяющие зафиксировать субъективную значимость социальных явлений, направленные на раскрытие их субъективного смысла. Они и получили наименование качественных методов или методик.
Первоначально качественные методики представляли собой ситуативный анализ, производимый в терминах самих участников исследуемого социального явления[309]. «Классическое» качественное исследование предполагает описание социального объекта в его естественном состоянии, использование преимущественно индуктивной логики, само же исследование носит исключительно открытый характер, без сформулированных заранее гипотез[310]. На наш взгляд, к качественным методикам относятся те, которые делают акцент на рефлексивности социальных (и правовых) явлений и по своей сути интерпретативны. Поэтому многие положения символического интеракционизма, феноменологии, понимающей социологии, этнометодологии, психодрамы, драматургии И. Гофмана, психолингвистики и других направлений гуманистической социологии и психологии образуют инструментарий качественных методик.
Структура качественного исследования, в отличие от традиционного, может быть представлена следующей схемой: сбор данных — их описание — их классификация — построение теории — итоговый документ. При этом на каждом этапе происходит возврат к исходным данным. Наиболее важным здесь является требование соотнесения установки автора и действующего субъекта, а также постоянный учет обстоятельств контекста: места, времени и типа культуры[311]. Поэтому описание выступает здесь основанием для концептуального анализа, т. е. для построения теории описываемого явления. Для этого требуется обобщение сходных данных в соответствующую категорию. Затем необходимо осуществить контекстуализацию категорий: выяснить, при каких условиях они действуют и выявить связи, зависимости между этими явлениями. Это, в свою очередь, условие для классификации явлений. Тем самым происходит формулирование мини-теории — индуктивного обобщения отдельных явлений, концептуализация единичных фактов. Эмпирическая информация об отдельных частях (сторонах) явления достраивается до целого его образа и превращается в «теорию данного явления»[312]. Затем, очевидно, данный отдельный случай, концептуализированный до уровня теории, сравнивается с другими аналогичными случаями.
Рассмотрим конкретные методики, используемые при проведении качественного исследования.
Case study — это методика описания и изучения уникального явления в его взаимосвязях и в сравнении с другими уникальными отдельными явлениями. При этом используется включенное наблюдение, глубинное интервью. Результатом исследования отдельного явления может быть его типизация на все явления, находящиеся в аналогичных ситуациях, для понимания норм, ценностей, системы ролей и установление того, как они входят в процесс повседневного общения. Одновременно эта методика используется для выявления скрытого смысла соответствующего явления, соотношения формальной и неформальной структуры[313].
Эта методика лежит в основе прецедентного способа мышления и выражает специфику англо-американской юриспруденции. Именно единичное, по мнению Дж. Форрестера, индивидуальное создает прецедент общего, которое оказывается всего лишь статистическим именем для эмпирически складывающихся образцов практики[314]. С другой стороны, эта методика может быть весьма полезна при разграничении официального, позитивного права и неофициального, интуитивного[315].
Этнографический метод состоит в описании культуры (норм, ценностей, установок, мифов) группы, отличающейся от основной массы населения, в дословном описании на языке самого субъекта (носителя данной культуры) исследуемого явления. Иными словами, это представление чужой культуры глазами ее носителей с последующим переводом на язык своей культуры. Этот метод (методика) используется в том случае, если исследуемая культура (или явление в ее рамках) представляет собой замкнутую группу, не склонную к контактам с носителями доминирующей культуры, и потому ее изучение традиционными методами весьма затруднительно.
В качестве конкретных приемов этнографического метода В. В. Семенова называет групповое интервью, изучение документов, образцов фольклора, анализ ключевых символов — носителей информации о данной культуре[316]. Более интересным представляется разработанный в психолингвистике метод изучения прецедентных слов, имен, фраз, текстов. Это такие слова, имена, фразы, тексты, которые выступают эталонными для данной культуры, которые знают все и которые передаются от поколения к поколению в процессе социализации[317]. Знание смысла прецедентных феноменов позволяет адекватно (насколько это возможно) выявить специфику данной культуры, ее отличия от культуры исследователя и тем самым обеспечить перевод полученной информации. Этнографический метод дополняется и развивается методикой включенного наблюдения.
Включенное наблюдение — это разновидность наблюдения; отличается тем, что объект исследования не осознает, что за ним наблюдают. Благодаря такой методике удается гораздо глубже проникнуть в смысл поступков, внутренних убеждений, систему символов. При этом исследователь должен войти в чужую культуру и стать в ней «своим», но в то же время должен сохранить различия для объективности исследования[318].
Примеры блестяще проведенного включенного наблюдения предоставляет деятельность западногерманского журналиста Г. Вальрафа, который с помощью такой методики изучал в 70-е годы ХХ в. положение турецких рабочих в ФРГ, в 80-е годы ситуацию с неонацизмом, а в 90-е — изготовление сенсационных новостей концерном «Бильд».
Интерпретативный анализ — это методика, сопровождающая практически любое качественное исследование. В его основе лежит чрезвычайно продуктивная идея, сформулированная Дж. Г. Мидом, лидером символического интеракционизма, о том, что социальный мир — это мир постоянной рефлексии: принятия на себя роли обобщенного другого (оценка себя с точки зрения социума)[319]. А. Щюц, родоначальник социологической феноменологии, выявил основные типизации мира повседневности и используемые в социальном действии два вида мотивов: «для того чтобы» и «потому что». Первый относится к внутреннему миру человека и направлен в будущее, тогда как второй — это приписывание мотива действующему субъекту с точки зрения наблюдателя, он относится к прошлому (объяснению поведения с позиции прошлого опыта). Отсюда вытекает неизбежное различие смысла социального действия для действующего субъекта, для взаимодействующего с ним партнера и для наблюдателя, не включенного в эти действия. Полная картина смысла социального действия должна включать оба вида мотивов[320].
Близкие идеи были сформулированы в 1974 г. И. Гофманом и А. Сикурелом. Первый в работе «Анализ рамок взаимодействия» показал, что в повседневной жизни существуют структуры, незримо управляющие нами. Это схемы интерпретации, позволяют обозначать, опознавать и воспринимать происходящие ситуации. Они организуют наш опыт и руководят нашими действиями. Проявляются они в наших предположениях о том, что мы видим в социальном мире, проводя аналогию между той ситуацией, в которой мы находимся, и той, которую хотим квалифицировать с известными по личному опыту образцами ситуаций. Рамками взаимодействия как раз и являются имплицитно или эксплицитно задаваемые определения ситуации[321]. Похожую мысль высказал в работе «Когнитивная социология» А. Сикурел, сформулировав понятие «народной модели». Последняя представляет собой систему общих и приспособленных к ситуации правил того, как необходимо действовать в ней (определенной ситуации). Другими словами, это культурные образцы для обыденных действий. У каждого человека существует база данных (знаний) — народных моделей — пригодных для поведения в различных типизированных ситуациях, которые соотнесены с личностными, биографическими знаниями, личным опытом[322].
Таким образом, интерпретативный метод, заимствующий многие эвристически ценные идеи из герменевтики, социальной феноменологии, направлен на обнаружение того, как люди описывают свой опыт и какой смысл они вкладывают в свои действия. При этом интерпретативный анализ не может ограничиваться лишь констатацией этого: он должен включать в себя и соотнесение субъективного смысла с господствующими в данной культуре значениями и со значениями, существующими в других культурах.
Биографический метод — это изучение личного опыта человека на разных стадиях (этапах) его жизни, как правило, в нетипичных, экстремальных ситуациях. Можно сказать, что биографический метод — это изучение соответствующего, интересующего нас явления в преломлении его восприятия конкретным субъектом. Этот метод применяется, например, для изучения социальных групп, которые не поддаются массовому опросу. Для этого изучаются личные документы (например, эпистолярный жанр), автобиографии, проводится глубинное интервью. В обязательном порядке полученная информация проверяется по другим источникам[323]. Этот метод отличается от исследования истории отдельной жизни (монографического жезнеописания) более широкими обобщениями.
В качестве еще одной методики качественного исследования можно выделить этнометодологию. Данный термин, который означает выявление методов, применяемых в обыденной жизни для конструирования социальной реальности, т. е. методов повседневной жизнедеятельности, ввел в научный оборот Г. Гарфинкель в 1967 г.[324]. Метод напоминает этнографический и интерпретативный анализ, однако отличается от них специально разработанными Г. Гарфинкелем так называемыми кризисными экспериментами. Суть их в попытке выявить типизированные представления о нормальном через их соотнесение с ненормальным. Так, студентам предлагалось вести себя дома как в гостях. Это естественно вызывало недоумение у домашних. Их оценка поведения студента и способы, которыми они пытались вернуть положение дел в нормальное русло, и есть скрытое (воспринимаемое в качестве естественной установки) от рефлексии представление о нормальном и те рецепты поведения, которые воспринимаются как нормальные. Другими словами, «кризисные эксперименты» — это сознательное провоцирование на выявление механизмов, поддерживающих нормальный порядок жизнедеятельности.
Г. Гарфинкель известен также своими исследованиями порядка протекания коммуникации, которые демонстрируют подразумеваемое знание и способы прояснения неясностей в ходе, например, телефонной беседы[325].
К качественным методикам также могут быть отнесены некоторые исследования, проводимые в рамках психолингвистики — междисциплинарного направления, соединяющего достижения лингвистики и психологии и проясняющего способы использования человеком языка, т. е. как функционируют речь и язык[326].
Одной из таких методик можно считать интент-анализ — выявление позиции (интенции, направленности на некоторый объект) субъекта в зависимости от особенностей его речи[327]. Для этого, например, используется протокол структуры беседы, фиксирующий реплики оппонентов: развернутый ответ, односложный ответ, уклонение от ответа, отказ от ответа, оспаривание, встречный вопрос, вторичная реплика, перебивание, оспаривание. Показатель позиции (интенции) в таком случае — это средний объем ответных реплик, число переключений, число перебиваний и число накладывающихся реплик. Отсюда делается вывод об эгоцентристской, сбалансированной или партнерской позиции[328].
Небезынтересен интент-анализ политических выступлений, выявляющий способы выставления себя или своей партии в лучшем свете (апологизации), критики оппонентов и анализа положения дел в стране и на международной арене. Тут фиксируется с помощью контент-анализа количество высказываний об этих трех аспектах и их содержание. Отсюда можно сделать вывод о характере политика и о том, на какую аудиторию рассчитано его выступление[329].
Значительный интерес для оценки восприятия политических лидеров на подсознательном уровне представляет методика ассоциативного эксперимента[330]. Такое исследование на протяжении 1996—1999 гг. было проведено Е. Б. Шестопал (в 1996 г. вместе с М. Грунд-Новиковой)[331]. При этом проводилось фокусированное интервью, направленное на выявление как сознательных, вербальных, так и неосознаваемых установок в восприятии политиков по ассоциациям их с животными, запахами, цветами и литературными героями. При ассоциациях с животными оценивалась их сила и слабость, размер, агрессивность, а также символическое значение некоторых из них. При ассоциациях с цветами в расчет принимались такие индикаторы, как светлый—темный, теплый—холодный, яркий—тусклый. Запахи характеризовались как приятный—неприятный, женский—мужской (сладкий, терпкий и т. д.), естественный—искусственный. Литературный герой оценивался как активный—пассивный, положительный—отрицательный.
В результате такого исследования было показано расхождение (порой значительное) между восприятием политика на рациональном, вербальном, уровне и на бессознательном. Так, Г. Явлинский на рациональном уровне не слишком высоко оценивался с точки зрения внешней привлекательности, его наиболее уязвимым местом считалась внешность, хотя положительно воспринималась сила и активность. На бессознательном же уровне привлекательность не ставилась под сомнение, хотя сила оценивалась не слишком высоко. В. Жириновский оценивался на рациональном уровне как внешне привлекательный политик, но морально-политические качества воспринимались крайне негативно. Сила и агрессивность признавались всеми, но большинством со знаком минус. На бессознательном уровне его мужественность не подвергалась сомнению, хотя запахи вызывали самые неприятные ассоциации, а цвета — самые темные. Литературный прототип — отрицательный. Активность — высокая, имеющая агрессивный оттенок. Главный вывод этого исследования состоял в том, что оценка привлекательности для российского избирателя основывалась на личностных, человеческих, а не профессиональных качествах политика[332].
Психолингвистические методики, такие как семантический дифференциал, кластерный анализ фразеологизмов, множественных идентификаций, могут быть чрезвычайно плодотворны при исследовании обыденного правосознания, стереотипов межличностного (межгруппового, межэтнического и межкультурного) восприятия, а также для изучения нерефлексируемых смысловых оттенков правовых явлений и могут активно использоваться в юриспруденции.
Так, семантический дифференциал — это измерительная техника, основанная на применении факторного анализа к исследованию значений. По мнению ее разработчика Ч. Осгуда, это применение процедур шкалирования к контролируемым ассоциациям. С помощью многочисленных исследований им были выделены три универсальных фактора, с помощью которых можно измерять различные проявления человеческой деятельности: оценка, сила и активность[333]. Тем самым они выступают универсальной эмоционально-оценочной формой любой классификации и на их основе можно построить частные семантические пространства для любых понятийных классов с неограниченным расширением набора ведущих базисных факторов, используя набор прилагательных-антонимов[334].
Кластерный анализ фразеологизмов состоит в свободной классификации некоторого количества фразеологизмов с последующим объяснением основания такой классификации. Это достаточно сложный по выполнению анализ, позволяющий определить семантические значения объектов и явлений в рамках определенной культуры[335].
Методика множественной идентификации состоит в исследовании степени корреляции объекта психолингвистического эксперимента, (например, политика, набора поступков, ситуаций, себя) с выделенными «социально значимыми другими», типовыми ситуациями. В этой связи весьма интересны результаты социально одобряемых и неодобряемых поступков с точки зрения представителей различных культур[336].
Таковы достаточно перспективные, как представляется, методики качественного юридического исследования. Большинство из них являются новыми для юридической науки, требующими специальной проработки для адаптации к правовой реальности. Однако их эвристическая ценность не вызывает сомнения, поэтому чем раньше они войдут в инструментарий юридических исследований, тем быстрее следует ожидать от них научных результатов, адекватных вызовам современности.
Рекомендуемая Литература
Алексеев С. С. Общая теория права. T. 1. M., 1981.
АлексеевС. С. Философия права. М., 1997.
Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой обзор. М., 2002.
Асмолов А. Г. По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии. М., 2002.
Батыгин Г. С. Обоснование научного вывода в прикладной социологии. М., 1986.
Бауман 3. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии. 1993. № 3.
Берка К. Измерения: понятия, теории, проблемы. М., 1987.
Берман Г. Западная традиция права. Эпоха формирования. М., 1995.
Венгеров А. Б. Теория государства и права. Ч. II: Теория права. T. 1. M., 1996.
Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1981.
Вопросы философии права / Под ред. Д. А. Керимова. М., 1973.
Гадамер Г.-Х. Истина и метод. М., 1988.
Гревцов Ю. И. Очерки теории и социологии права. СПб., 1996.
Гревцов Ю. И. Социология права: Статус. Метод. Предмет // Правоведение. 1996. № 1.
Девятко И. Ф. Методы социологического исследования: Учебное пособие для вузов. Екатеринбург, 1998.
Денисов Ю. А., Спиридонов Л. И. Абстрактное и конкретное в советском правоведении. Л., 1987.
Джентиле Ф. О роли философии права в изучении юриспруденции в Италии // Государство и право. 1995. № 1.
Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. М., 1994.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991.
Ельмеев В. Я. Социологический метод: теория, онтология, логика. СПб., 1995.
Ельмеев В. Я., Овсянников В. Г. Прикладная социология: Очерки методологии. СПб., 1994.
Ивин А. А. Интеллектуальный консенсус исторической эпохи // Познание в социальном контексте. М., 1994.
Ивин А. А. Средневековый стиль мышления и «нормальная наука»: внешние ценности научной теории // Исследования по логике научного познания (материалы международного симпозиума). М., 1990.
ИльинВ. В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.
Ильин В. В. Теория познания. Эпистемология. М., 1994.
Ильин В. В. Критерии научности знания. М., 1989.
Казимирчук В. П. Право и методы его изучения. М., 1965.
Карбонье Ж. Юридическая социология. М., 1986.
Керимов Д. А. Философские проблемы права. М., 1972.
Керимов Д. А. Теория государства и права: Предмет, структура, функции. М., 1977.
Керимов Д. А. Философские основания политико-правовых исследований. М., 1986.
Керимов Д. А. Предмет философии права // Государство и право. 1994. № 7.
Керимов Д. А. Методологические функции философии права // Государство и право. 1995. № 9.
Керимов Д. А. Методология права (предмет, функции, проблемы филосо-фии права). М., 2000.
Козлов В. В., Суслов Ю. А. Конкретные социологические исследования в области права. Л., 1981.
КозловВ. В. Проблемы предмета и методологии общей теории права. Л., 1989.
Комплексные социальные исследования. Л., 1976.
Красных В. В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. М., 2001.
Кудрявцев В. Н, Казимирчук В. П. Современная социология права. М., 1995.
Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977.
Лапаева В. В. Конкретно-социологические исследования в праве. М., 1987.
Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. М., 1999.
Лукич Р. Методология права. М., 1981.
Мангейм Д. Б., Рич Р. К. Политология. Методы исследования. М., 1997.
Невважай И. Д. Философия права: проблема рациональности права // Правоведение. 1995. № 3.
НерсесянцB. C. Философия права. М., 1997.
Новые направления в социологической теории. М., 1978.
Орехов В. В., Спиридонов Л. И. Социология и правоведение // Человек и общество. 1969. № 5.
Орзих М. Ф. Содержание методологии юридической науки // Правоведение. 1973. № 1.
Петренко В. Ф. Основы психосемантики. М., 1997.
Поляков А. В. Общая теория права. СПб., 2001.
Поляков А. В. Общая теория права. Феноменолого-коммуникативный подход: Курс лекций. 2-е изд. СПб., 2002.
Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 10.
Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992.
Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М., 1986.
Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6.
Проблемы методологии и методики правоведения. М., 1974.
Процесс социального исследования: вопросы методологии, методики и организации марксистско-ленинских социальных исследований. М., 1975.
Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. М., 1972.
Рабочая книга социолога. М., 1976.
Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995.
Рикёр П. Торжество языка над насилием. Герменевтический подход к философии права // Вопросы философии. 1996. № 4.
Рогозин Д. М. Когнитивный анализ опросного инструмента. М., 2002.
Росс Л., Нисбет Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной психологии. М., 1999.
Роулс Д. Теория справедливости. Новосибирск, 1997.
Садмен С., Брэдберн Н. Как правильно задавать вопросы: введение в проектирование массовых обследований. М., 2002.
Семенова В. В. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М., 1998.
Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.
Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т. Н. Ушаковой и Н. Д. Павловой. СПб., 2000.
Сморгунов Л. В. Сравнительная политология: Теория и методология измерения демократии. СПб., 1999.
Сморгунов Л. В. Современная сравнительная политология: Учебник. М., 2002.
Спиридонов Л. И. Социальное развитие и право. Л., 1973.
Спиридонов Л. И. Теория государства и права: Курс лекций. СПб., 1995.
Спиридонов Л. И. Избранные произведения. Философия и теория права. Социология уголовного права. Криминология. СПб., 2002.
СусловЮ. А. Конкретные исследования и развитие социологии права. Л., 1983.
Сырых В. М. Метод правовой науки: Основные элементы, структура. М., 1980.
Сырых В. М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1: Элементный состав. М., 2000.
ТадевосянЭ. В. К вопросу о социологии права // Социс. 1997. № 1.
ТадевосянЭ. В. Социология права и ее место в системе наук о праве // Государство и право. 1998. № 1.
Тернер Д. Структура социологической теорииМ., 1985.
Тернер Р. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы социологии. 1992. Т. 1, № 1.
Уолтон Д. Аргументы ad hominem. М., 2002.
Хеллевиг О. Социологический метод. М., 2003.
Человек как объект социологического исследования. Л., 1977.
Честнов И. Л. Действенность и действие юридических теорией // Ученые записки СПб ИВЭСЭП. Т. 1. СПб., 1999.
Честнов И. Л. Теория права и государства как наука // Проблемы теории права и государства: Курс лекций / Под ред. В. П. Сальникова. СПб., 1999.
Честнов И. Л. Онтологический статус юриспруденции в современном мире // Место юриспруденции в системе общественных наук: Первые Спиридоновские чтения: Труды юридического факультате СПб ИВЭСЭП. Вып. 3. СПб., 2000.
Честнов И. Л. Диалогическая онтология права в ситуации постмодерна // Правоведение. 2001. № 3.
Честнов И. Л. Диалог трансцендентного и имманентного в праве // Труды СПб ЮИГП. 2001. № 3.
Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна // Правоведение. 2002. № 2.
Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002.
Честнов И. Л. Социально-правовые основания гражданского общества // Гражданское общество: истоки и современность / Под ред. И. И. Кального, И. Н. Лопушанского. 2-е изд. СПб., 2002.
Чилкот Р. Х. Теории сравнительной политологии. В поисках парадигмы. М., 2001.
Шестопал Е. Психологический профиль российской политики 1990-х. Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М., 2000.
Шестопал Е., Грунд-Новикова М. Психологический и лингвистический анализ восприятия образов 12 ведущих российских политиков // Полис. 1996. № 5.
Ядов В. А. Стратегия социологического исследования: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 1998.
Оглавление
| Постклассическая эпистемология в юриспруденции (Вместо введения)……………….. | 3 |
| Раздел 1. Методология юридического исследования………………………………………….... | 13 |
| 1.1. Предмет юридической науки………………..…… | 14 |
| 1.2. Методы изучения государства и права………….. | 26 |
| 1.3. Структура юридической науки………………...… | 39 |
| 1.4. Юриспруденция в системе общественных наук... | 57 |
| 1.5. Критерии научности юриспруденции …………... | 60 |
| Раздел 2. Методика конкретного юридического исследования…………………………... | 75 |
| 2.1. Программа конкретного юридического исследования……………………………………………………….. | — |
| 2.2. Отдельные традиционные методики конкретного юридического исследования………………………..… | 102 |
| 2.3. Качественные методики конкретного юридического исследования………………………………..……… | 114 |
| РЕКОМЕНДУЕМАЯ литература…………………. | 124 |
[1] Неолитическая революция — это возникновение интенсивных способов ведения хозяйства (появление земледелия и скотоводства), следствием чего явилась классовая структура общества и формирование ранних государств.
[2] Зиновьев А. А. Великий эволюционный перелом // Запад. М., 2000. С. 451—452.
[3] См.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М., 1999; Touraine A. La societe postindustrielle. P., 1969.
[4] См.: Drucker P. Post-capitalist society. N.Y., 1993; Masuda Y. Information society as post-industrial society. N.Y., 1982.
[5] Белл Д. Указ. соч. С. ХСVI (Предисловие).
[6] Трансформации в современной цивилизации: постиндустриальное и постэкономическое общество (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2000. № 1. С. 4.
[7] Там же. С. 6; Он же. Собственность в постиндустриальном обществе // Вопросы философии. 2000. № 12. С. 10—12. Заметим, что идея о неэквивалентном обмене как способе и показателях геополитического господства неоднократно высказывалась В. В. Ильиным и А. С. Панариным.
[8] Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton (N.Y.), 1990. P. 5.
[9] Idem. Modernization and Postmodernization. Princeton (N.Y.), 1997. P. 208—209.
[10] Ibid. P. 17—19.
[11] Welsch W. «Postmoderne». Genealogie und Bedeutung eines umstrittenen Begriffs// «Postmoderne» oder der Kampf um die Zukunft. Frankfurt am Main, 1988. S. 11—12; Rose M. A. The Post-Modern and the Post-Industrial. Cambridge (Mass.), 1991. P. 171.
[12] Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. С. 119 и след.; Он же. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1997.
[13] Этой теме в отечественной литературе посвящено всего две-три публикации (Ван Эрп З. Х. М. Европейское частное право: постмодернистские дилеммы и выборы. К методу адекватного сравнительного правового анализа // Ежегодник сравнительного правоведения. 2002 год. М., 2003; Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002; Он же. Правопонимаение в эпоху постмодерна // Правоведение. 2002. № 2; Он же. Диалогическая онтология права в ситуации постмодерна // Правоведение. 2001. № 3; Чичнева Е. А. Философия права в эпоху постмодернизма, или новое правовое мышление // Историко-философский ежегодник'99. М., 2001; Чукин С. Г. Плюрализм, солидарность, справедливость: К проблеме идентичности философско-правового дискурса в ситуации постмодерна. СПб., 2000), принадлежащие перу иностранца и двух философов (Е. А. Чичневой и С. Г. Чукина). На Западе, и прежде всего в США, постмодернизм стал влиятельным направлением (хотя вряд ли можно говорить о существовании постмодернистской школы в юриспруденции) в 80-е гг. ХХ в. Оно включает в себя последователей школы критических правовых исследований (Р. Унгер), экономическую школу права (Р. Познер), феминизм в праве, движение «Право и литература» и др. и представляет собой «последний крик моды, предмет повального увлечения». Mootz F. Is the rule of law possible in a postmodern world // Washington Law Review. 1993. № 68. Р. 250.
[14] Д. Оуэн, проф. университета Саутхэмптона (Великобритания), считает, что постмодерн понимается с 70-х годов ХХ в. как обозначение новой формации (Sociology after postmodernism / Ed. Вy D. Owen. L.: Sage, 1997. P. 3—7). По мнению Г. Л. Тульчинского, постмодернизм оказался неконструктивным, так как застыл в стадии отстранения (деконструкции) и обнаружил тем самым свое теоретическое бессилие, в связи с чем очевиден его переходный характер (Перспективы метафизики: классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков / Под ред. Г. Л. Тульчинского, М. С. Уварова. СПб., 2000. С. 5; Тульчинский Г. Л. Постчеловеческая персонология: Новые перспективы свободы и рациональности. СПб., 2002).
[15] «Логоцентризм, — по утверждению Ж. Деррида, — это не только способ помещения логоса и его переводов (разума, дискурса и т. д.) в центре всего, но и способ определения самого логоса в качестве центрирующей, собирательной силы... Это способ соединения и собирания всего» (Деррида Ж. Философия и литература // Жак Деррида в Москве. М., 1993. С. 170—171).
[16] Релятивизм в гносеологии — это признание относительности любой точки зрения и невозможности одной из них претендовать на аподиктичность. Это положение, связанное, ко всему прочему, с отказом от привилегированной позиции метанаблюдателя, которому по силам описать и объяснить (хотя бы потенциально) всю внешнюю реальность, было подготовлено кризисом классической механики и открытием в физике микромира принципов неопределенности (В. Гейзенберг) и дополнительности (Н. Бор).
[17] Один из наиболее радикальных вариантов критики репрезентатизма (и репрезентативной теории истины) принадлежит Р. Рорти, который вслед за У. Джеймсом и Д. Дьюи предложил заменить понятие «истина» как соответствие объективному положению вещей в природе тем, во что лучше (полезнее) верить («лучшая идея, которую мы принимаем для объяснения происходящего»), и вообще отказаться от теории познания в пользу теории полезности (Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton (N.J.), 1979; Он же. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996).
[18] См. подробнее: Честнов И. Л. Диалогическая онтология права...
[19] Термин «эпистемология» был введен в научный оборот шотландским философом Дж. Ф. Ферье в работе «Основы метафизики» (1854 г.), в которой он разделил философию на онтологию — учение о бытии и эпистемологию — учение о познании. В англо-американской литературе предпочитают использовать именно термин «эпистемология», тогда как в отечественной — гносеология. Долгое время оба эти термина употреблялись как тождественные (или, по крайней мере, как синонимы). Однако сегодня наметилось некоторое различие между ними. По мнению авторов «Новейшего философского словаря» (Минск, 2001), они различаются исходными позициями: субъект—объект (гносеология) и объект—знание (эпистемология), поэтому последняя исследует знание, его структуру, функционирование и развитие и исходит не из субъекта познания, а из объективных структур знания (С. 1232). Думается, что элиминировать субъекта (как это сделал, например, К. Поппер, введя в научный оборот «третий мир» — мир объективных знаний) из проблематики знания в современных условиях бесперспективно, так как не учитывается постоянный процесс воспроизводства знания, вне которого оно не может существовать. Критику «эпистемологии без познающего субъекта» см.: Брушлинский А. В. О деятельности субъекта и его критериях // Субъект, познание, деятельность. К 70-летию В. А. Лекторского. М., 2002. С. 359—361.
[20] О религиозных основаниях теории познания Нового времени, прежде всего картезианства, см.: Можаровский В. В. Критика догматического мышления и анализ религиозно-ментальных оснований политики. СПб., 2002. С. 123. Особый интерес в этой связи представляет догмат о Боговоплощении, обосновывающий как преобразовательную миссию человека, так и концепцию вечных и неотчуждаемых прав человека (Там же. С. 128). О религиозных истоках западной правовой системы см.: Честнов И. Л. Общество и юриспруденция на исходе второго тысячелетия. СПб., 1999.
[21] На это обращает внимание В. А. Лекторский (Лекторский В. А. Научное и вненаучное мышление: скользящая граница // Наука: возможности и границы. М., 2003. С. 26).
[22] Практически единственным фундаментальным исследованием эпистемологических проблем государства и права является работа (как бы к ней не относиться) В. М. Сырых (Сырых В. М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1: Элементный состав. М., 2000). Исключением из общего правила является также одно из лучших произведений по теории права последнего времени: Поляков А. В. Общая теория права: Феноменолого-коммуникативный подход: Курс лекций. 2-е изд. СПб., 2003. С. 14—108.
[23] Нерсесянц В. С. Философия права: Учебник для вузов. М., 1997. С. 63.
[24] Малахов В. П. Философия права: Учебное пособие. М.; Екатеринбург, 2002. С. 140—169.
[25] Закомлистов А. Ф. Юридическая философия. СПб., 2003. С. 426 и след.
[26] Бачинин В. А. Философия права и преступления. Харьков, 1999. С. 32—43. Интересно, что предметом метафизического способа постижения права объявляется «целостность метафизической сверхреальности, внутри которой социально-правовая реальность пребывает как один из ее частных модусов» (С. 42).
[27] О постклассической эпистемологии см.: Лекторский В. А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001; Он же. Научное и вненаучное...; Микешина Л. А. Философия познания. Полемические главы. М., 2002; Степин В. С. Научное познание и ценности техногенной цивилизации // Вопросы философии. 1989. № 10; Он же. От классической к постклассической науке (изменение оснований и ценностных ориентаций) // Ценностные аспекты развития науки. М., 1990; Он же. Теоретическое знание. М., 2000.
[28] Об антропо-экзистенциальной эпистемологии см.: Микешина Л. А. Философия познания… С. 52 и след.
[29] На это важное положение обращается внимание в социальной психоло-гии науки и социологии знания, при этом утверждается, что на результаты научной деятельности влияет историческая эпоха, специфика культуры среды обитания ученого, научная политика государства, биографические особенности ученого, его ближайшее окружение (малая группа) и другие социокультурные и психологические факторы. Так, на первой конференции по социологии научного знания, состоявшейся в 1972 г., утверждалось, что наука — это разновидность культурной деятельности (Social processes of scientific develop-ment / Ed. by R. Whittley. London; Boston, 1974. P. 1). Социология науки должна отказаться от образа нормативной науки в пользу интерпретативной и обратиться к изучению культурных образцов, которые детерминируют поведение ученых (Law J. Theories and methods in the sociology of science: an interpretative approach // Social science inform. P., 1974. Vol. 13, № 2). По мнению одного из лидеров социологии знания Б. Барнса, наука — не что иное, как система культурно обусловленных верований, а теория представляет собой метафору понимания новых объектов (Barnes B. Scientific knowledge and social theory. L.; Boston, 1974. P. 43, 49). М. Фуко редуцирует науку к отношениям власти, пронизывающим все ткани общества. Воля к знанию, по мнению одного из идеологов постмодернизма, есть выражение воли к власти, а действия науки, направле