Бюрократизация социальных отношений

Введение пенсионных систем и систем обеспечения в целом характеризует способы решения социальных про­блем, используемых с конца XIX века во всех индустри­ально развитых странах. Главной чертой этой новой со­циальной технологии является перенесение на механиз­мы, функционирующие согласно технике обеспечения, того, что прежде входило в компетенцию семейной и ча­стной жизни или, в случае увечья, в функции благотво­рительности и ее рационализированной формы — помо­щи неимущим («филантропии»).

Все системы социальной зашиты основаны на пере­распределении ресурсов, но, в отличие от «благотвори­тельности» (специфического акта, который устанавлива-

[129]

ет отношение частного лица с другим частным лицом), социальное обеспечение устанавливает связь держателей прав и социально уполномоченных агентов с целью клас­сификации индивидов согласно юридическим категориям. Что касается старости, то традиционный (семейный) спо­соб управления устанавливает прямые отношения между стариком и теми, кто берет на себя заботу о нем; сто­имость этой нагрузки и соответствующие обязательства становятся предметом переговоров обеих сторон с уче­том социального воздействия, благоприятствующего по­жилым родителям. Этот тип заботы заменяется способом обеспечения, характерной чертой которого является ано­нимное посредничество между агентами, осуществляемое инстанцией, действующей как обезличенный механизм.

Введение системы пенсий привело к тому, что финан­совая поддержка старости оказалась доверена (хотя бы отчасти) статистическим законам (законам смертности), на которых покоится функционирование пенсионных «си­стем». Последние опираются на категории «населения», принцип образования которых обязан не «личным свя­зям» членов, составляющих «реальные» группы солидар­ности, а, напротив, — как во всех системах обеспечения, установлению отношений «взаимозависимости» людей, которые не знают друг друга и не подозревают, что они связаны такого рода отношениями. Именно в этих «груп­пах» между членами существуют исключительно юриди­ческие отношения, такие, как, например, отношения ак­ционеров анонимного общества: они определяются пра­вом присвоения — на четко определенных и не зависящих от индивида условиях — части капитала, вложенного в общий котел, который в частном случае пенсионных касс формируется совокупностью членских взносов. Этот бю­рократический способ управления соответствующими ка­тегориями населения предполагает выработку и призна­ние универсальных и отвлеченных принципов классифи­кации, различающих свойства обладателей прав, а также появление специализированных агентов, которые обязу­ются применять эти принципы.

[130]

В случае «старости» применяемые критерии про­сты: возраст, продолжительность пользования пенсией и величина взноса. Относительно «семьи» формулы более сложные. Употребляются два ряда критериев. Первый касается той «модели семьи», которую надлежит поощрять. (Например, «много­детной» семьи, т. е. имеющей троих и более де­тей.) С этой целью используются следующие пе­ременные: семейное положение (как его опреде­ляет закон в данный момент), время между вступлением в брак и рождением первого ребен­ка, число детей, интервалы между рождениями, производственная занятость женщины и нацио­нальность. Так, семейный кодекс 1939 года поощ­рял модель семьи французов по национальности, имеющих не менее троих детей и мать, состо­ящую в браке и живущую в семье. Второй ряд по­казателей выявляет критерии, в соответствии с которыми устанавливаются и выплачиваются пособия; эти критерии касаются ребенка (нали­чие детей, порядок рождений и возраст), брака (факт его реальности и продолжительности), на­циональности и размера доходов. Всякую «семей­ную политику» можно было бы определить в соот­ветствии с той значимостью, которую она прида­ет той или иной группе критериев.

Безусловно, категории, в соответствии с которыми ин­ституционализируются политические решения соци­альных проблем, представляют собой (как и в предше­ствовавших, менее формализованных способах управле­ния) ставку в борьбе, которая сталкивает друг с другом различные категории, заинтересованные в навязывании той или иной формулы. Главное в произошедшем изме­нении заключается в том, что с новым способом управле­ния различными группами населения сама сфера этого управления начинает смещаться, поскольку традицион­ные орудия политических конфликтов все больше усту­пают место столкновениям между политико-админист-

[131]

ративными руководителями и экспертами институций. Все происходит так, как если бы трансформации соци­альной структуры (эволюция отношений между класса­ми, эволюция отношений между поколениями и т.д.) были отныне опосредованы тем, что обозначается вы­ражением «социальная политика». Действительно, «по­литика» и ее социальные функции не ограничиваются юридическим представительством (партии, парламент, правительство...), к которому масс-медиа и сама полити­ческая практика (выборы, парламентские дебаты, приня­тие законов...) нас приучают.

Таким образом, политика (в частности, «социальная») действует двумя способами. С одной стороны, она произ­водит представления достаточно высокого уровня общ­ности и обоснованности, легитимированные наукой (био­логией, демографией, физиологией, социологией)и освя­щенные правом, причем эти представления учреждены в многочисленных специализированных институтах и во­площены в экспертах, концепции которых признаны и га­рантированы юридически. С другой стороны, политика действует как сила, изменяющая сами практики, способ­ствующие развитию диверсифицированной системы ин­ститутов, охватывающих отдельные сферы жизни.

Дискурсы институций

Социолог сталкивается прежде всего с дискурсом, направ­ленным на обеспечение явления, которое лежит в основе различных специальностей. Он имеет дело с разновидно­стью ученого здравого смысла, часто присущего дисцип­линам, признанным в качестве научных и открывающих Для себя новые возможности в этом новом объекте. Про­блематика различных дискурсов, посвященных старости, подобно геологическим пластам, несет в себе следы эта­пов эволюции дисциплин, которые превратили «старость»

[132]

в специальность. Содержание каждой из них соответст­вует проблемам, с которыми по мере развития этих дис­циплин сталкиваются специализированные учреждения в каждой области..

Первые дискурсы научного свойства исходили из ме­дицинского поля и касались поначалу органического ста­рения. Но если дискуссия вокруг физиологического ста­рения очень рано превратилась в область исследований в медицинском поле, то «геронтология» (или «гериатрия») в качестве автономной медицинской дисциплины, распо­лагающей корпусом знаний и признанных специалистов, появляется во Франции только после 1945 г. Эта дисцип­лина представляет старение исключительно в качестве непрерывного процесса физиологического износа. Подоб­ное определение старости нашло благоприятные условия распространения вследствие расширения медицинской практики (рост численности и специализации врачей и вспомогательного медперсонала, развитие больничных ус­луг), о чем свидетельствуют, в числе прочих, многочис­ленные научно-популярные работы по проблемам герон­тологии, написанные медиками, начиная с конца 50-х го­дов. «Геронтологическая вульгата» состоит в распрост­ранении правил телесной гигиены и способствует расши­рению представлений о старости как об индивидуальном процессе органического увядания.

После введения пенсионной системы (1950 г.) спе­цифически экономическая проблематика (изначально связанная с созданием пенсионных систем), оказавшая­ся в ведении демографов, стремится к признанию, в ча­стности, и в политико-административном поле. Для де­мографов речь идет об оценке расходов на содержание старости путем сопоставления активного населения и на­селения, которое таковым уже не является, при этом «де­мографическое» соотношение является инструментом, ко­торым пользуются пенсионные кассы для расчетов раз­меров взносов их членов и размеров выплачиваемых пенсий. С этой точки зрения старость уподобляется вы­ходу на пенсию.

[133]

Введение пенсионного обеспечения социальных ка­тегорий, которые до того ими не охватывались, и посто­янное снижение возраста выхода на пенсию (процент занятых среди мужчин в возрасте 65 лет и старше с 1954 по 1968 г. сократился с 36,2 до 19,1) столкнули пенсион­ные фонды (включая дополнительные пенсионные фон­ды) с новыми группами населения, имеющими новые за­просы относительно обеспечения своего содержания. С тем, чтобы ответить на эти, скорее культурные и пси­хологические, запросы в обслуживании, кассы вынужде­ны были прибегнуть к специалистам в области соци­альных наук (психологам и социологам).

Вхождение специалистов социальных наук в число агентов, осуществляющих управление старостью, способ­ствовало распространению новой проблематики старо­сти — «социального включения пожилых лиц». При этом старение стало описываться как процесс ограничения социальной жизни, «редукции социальных ролей», завер­шающийся «социальной смертью».

Эти дискурсы (и институции, им соответствующие) в той мере, в какой они способствуют разграничению ис­следовательского поля, представляют основное препят­ствие, с которым сталкивается исследователь при конст­руировании своего объекта. Ведь теперь старость опре­деляется как этап жизненного цикла, вычленяемый в соответствии с критериями, различными в соответству­ющих дисциплинах: «биологический» износ в медицине, «хронологический» возраст в демографии, отсутствие «социальных ролей» в социологии. Однако, за исключе­нием этих расхождений, дискурсы способствуют в основ­ном поддержанию представления о старости как об авто­номной возрастной категории, обладающей специфиче­скими свойствами, зависящими только от действия возраста. Тем самым старость является возрастной кате­горией для демографов («лица в возрасте 65 лет и стар­ше»), медицинской для врачей («прикованные к посте­ли») и социальной для социологов («пожилые лица», «пен­сионеры») и т. д.

[134]

Таким образом, чтобы изучать «старость», социолог почти неизбежно вынужден проводить исследование на­селения — социально обозначаемого как «старое», «ста­реющее», — именно того населения, содержание кото­рого обеспечивается институциями, от которых чаще все­го социолог финансово зависит: от приютов, домов престарелых, клубов или университетов «третьего возра­ста», с одной стороны, и от получающих пособие в пен­сионных кассах с другой.

Эта концептуальная автономизация «старости» явля­ется отчасти результатом формирования поля институций и агентов, которые в борьбе за навязывание соответству­ющего их интересам определения старости способствуют своими дискурсами и их «реализованными» (строения, услуги) или «инкорпорированными» (геронтологи, гери­атры) формами превращению «ментального представле­ния» реальности, согласно выражению Дюркгейма, в ре­альность как таковую. Воздействуя на индивидов, эти агенты трансформируют ментальные категории в инсти­туции, имеющие реальную силу и действенность. При­мер таких воздействий можно видеть в недавно установ­ленной оппозиции между «третьим возрастом» и «четвер­тым возрастом», которая связана с приходом новых специалистов в систему управления старостью. Отделяя «четвертый возраст» как объект «присмотра и физиоло­гического ухода» от «третьего возраста», который требу­ет в основном «культурной и психологической помощи», эти специалисты стараются навязать новые запросы и, одновременно, потребность в их собственных услугах.