Естественная» категория — возраст

Даже наиболее природные принципы классификации со­циального мира всегда отсылают к социальным основа­ниям. Помимо «расы» хорошо известна социальная став­ка, которая определяла это понятие и категории, к кото­рым оно отсылало (Levi-Strauss, 1973) — физические стигматы и, более широко, биологические особенности, такие как пол и возраст, часто служат критериями клас­сификации индивидов в социальном пространстве. Выра­ботка этих критериев, главным образом, связана с появ­лением институций и специализированных агентов, ко­торые находят в подобных определениях основу своей деятельности. Эти принципы классификации обязаны сво­им происхождением не «природе», а социальной работе по созданию различных групп населения, которую про­водят в соответствии с юридически сформулированными критериями различные инстанции, среди которых наибо­лее известными и изученными являются школьная и ме­дицинская системы, а также системы социальной защи­ты и рынок труда.

Морис Хальбвакс удивлялся, что возраст можно пре­вратить в принцип формирования групп, имеющих некие «социально устойчивые признаки». Согласно его взгля­дам, возраст не является естественной данностью, даже если он служит инструментом для измерения биологи­ческого развития как индивидов, так и животных. Более того, возраст не является и самоочевидностью некоего

[87]

универсального сознания. «...Изолированный человече­ский индивид, лишенный всякой связи с себе подобны­ми не опираясь на социальный опыт, даже не узнал бы о том, что должен умереть... Значит, это действительно со­циальное понятие, установленное при сравнении с раз­личными членами группы» (Хальбвакс, 2000b, с. 118).

Само понятие возраста, выраженного количеством лет, является продуктом определенной социальной прак­тики: это абстрактная мера, степень точности которой, различная в разных обществах, задается прежде всего необходимостью административной практики (поскольку установление личности индивида, имени и места житель­ства уже недостаточно). Возраст гражданского состоя­ния как критерий классификации появился во Франции в XVI веке в период унификации записей о рождении в приходских реестрах (Арьес, 1999, с. 2).

Можно напомнить, что первые категоризации жи­телей по возрастному признаку были явно заданы государственными прерогативами, как об этом свидетельствуют произведенные в ходе первых пе­реписей населения группировки. Так, группиров­ка Тревиза, сделанная в 1384 г., различает две категории: мужчин старше или моложе четырнад­цати лет, при этом «священнослужители и слуги подсчитываются отдельно» по той причине, что последние, как и дети до четырнадцати лет, а так­же женщины, долгое время исключавшиеся из всех переписей, не платили налогов и не несли воинской повинности, а поэтому не были «добром, подлежащим учету». Таким же образом первые венецианские «списки» различают только две категории лиц: «полезных», т. е. мужчин от 15 до 60 лет, и «бесполезных», которая включает всех остальных (Molls, 1954).

возраст как гражданское состояние и возможные в связи с этим деления являются социальными понятиями, категории, которые он позволяет различать, не образу-^Ют. тем не менее, социальных групп. На самом деле,

[88]

«арифметические» деления шкалы возрастов могут стать «номинальными» категориями («старики», «молодежь» «подростки»), не обозначая, однако, социальных групп определяемых этими терминами. Морис Хальбвакс преж­де всего замечает, что такие группы не могут быть устойчивыми, поскольку индивиды, по определению, за­держиваются в них недолго, если только не расширять существенно сам возрастной интервал (но тогда эти груп­пы не могут быть определены со всей четкостью в терми­нах возраста). Как пишет этот автор, «в зависимости от эпохи, обычаев, институций, даже состава населения это­му признаку придается большее или меньшее значение, а молодость, зрелый возраст, старость определяются в общественном мнении совершенно различным образом». И добавляет: «Раньше пятидесятилетний европеец счи­тал себя достаточно молодым, чтобы вступить в деловую жизнь в Америке, тогда как в наших странах в этом воз­расте оставляли дела и уходили на пенсию» (Хальбвакс, 2000b, с. 334).

Сравнивая возрастную пирамиду французского и немецкого населения в период между двумя вой­нами, Морис Хальбвакс после констатации того, что цифровые данные ясно выявляли различия, касающиеся представления возрастных категорий в обеих странах (больше «молодых» в Германии, нежели во Франции), спрашивает себя, в чем зна­чение этого сравнения с социологической точки зрения. «Следовало бы выяснить, — уточняет он, — одинакова ли граница, отделяющая зрелый возраст от молодого, старший от зрелого в глазах [коллективного] мнения обеих стран. В этом мож­но усомниться, поскольку там, где много пожи­лых людей, скорее всего, они видят себя более молодыми, чем они есть. А там, где много молодых людей — поскольку многие из них занимают (или намерены занять) положение, которое в других случаях закреплено за взрослыми, — они, возможно, считают себя (и признаются окружающими),

[89]

старше, чем есть, принимая в расчет их возраст в годах. Напротив, если учесть, что одна из этих стран находится ближе к северу, а другая — к югу и что этнический состав в них различен, то, весь­ма вероятно, в одной из них, например, во Фран­ции, созревание более раннее, чем в другой. Тогда там и взрослеют, вероятно, раньше, а также рань­ше переходят в категорию стариков; так что фран­цузское население может оказаться еще старше, а немецкое — еще моложе, чем это представляет­ся из данных цифр.

Наконец, как не учитывать разнообразие со­циальных классов, профессий, городских и сель­ских сред? Разве возрастная пирамида для одной страны одинакова для города и для сельской мест­ности; для промышленности, торговли, сельского хозяйства и творческих кругов; для зажиточных классов и бедняков? Заметим, что в Соединенных Штатах пропорция взрослых ко всему населению примерно та же, что и во Франции, не потому, что там издавна такая же низкая рождаемость, а по причине наплыва иммигрантов. Следовало бы выявлять и эти различные условия. Статистичес­кое исследование должно осуществляться как раз в отношении таких различающихся групп. Возра­стные же пирамиды обо всем этом дают нам столь же схематичное и слабое представление, что и египетские пирамиды о судьбах огромного числа людей, на долю которых выпало их строительство (Хальбвакс, 2000b, с. 335-336).

Следуя принципам анализа Мориса Хальбвакса, сравни­вавшего возрастные пирамиды двух стран, можно поста­вить вопрос об адекватности понятия «демографическое дарение», также покоящегося на делениях, которые, не будучи произвольными, тем не менее, остаются весьма абстрактными, поскольку социальное определение возраста изменяется в зависимости от состава населения, исследовании «Браки во Франции во время и после вой-

[90]

ны» Морис Хальбвакс показывает, как социальное опре­деление возрастов зависит от численного состава поко­лений: наступившее после войны ощутимое уменьшение мужского населения в возрасте от двадцати трех до три­дцати восьми лет привело к тому, «что молодые люди под­нялись по возрастной шкале» в той мере, в какой они, вынужденные занять позиции, оставшиеся вакантными после старших, столкнулись с необходимостью выполнять ответственную работу, до тех пор бывшую им «как бы не по возрасту»; этой трансформации сопутствовало пере­определение законного возраста вступления в брак и, шире, возраста, в котором «молодые» достигают статуса «взрослых» (Хальбвакс, 2000а, с. 270).

Напротив, «болезнь века» — как называл ее Альфред де Мюссе, — от которой страдала буржуазная и мелко­буржуазная молодежь 1830-х, была обязана в большой мере тому факту, что карьерный рост в свободных про­фессиях и высшей администрации был заблокирован при­сутствием относительно молодых мужчин, занявших по­сты в период Революции и Империи, а также возвраще­нием эмигрантов времен Людовика XVIII. Определение возраста, в котором дозволялся доступ к этим професси­ям (и к тому, что с ними было связано, в частности, к браку), было отсроченным, и «молодые» этих социальных категорий, таким образом, оказывались в положении за­поздалых подростков. Это приговорило целое поколение к тому, что автор «Исповеди сына века» называл «страш­ным отчаянием», и объяснило, хотя бы отчасти, форму, которую принял французский романтизм, «богемную жизнь» и ее успех на протяжении этого периода (Bertier de Sauvigny, 1955, p. 320-323).

Таким образом, нельзя трактовать «возраст» индиви­дов как свойство, не зависящее от отношений, в которых оно обретает смысл, тем более справедливо, что закреп­ление возраста есть продукт борьбы, которая сталкивает друг с другом разные поколения (Bourdieu, 1980).

[91]