Невоспринятое переживание, невоспринятая реальность

Если углубиться в такое положение дел, то становится вразумительным и следующее сущностное различие, соответствующее тому, как соотносятся между собой переживания и вещи в отношении их воспринимаемости.

К бытийному виду переживания принадлежит то, что на всякое действительное переживание — живое настоящее из самого первоисточника — может, с полной непосредственностью, направляться взгляд высматривающего восприятия. Таковое совершается в форме «рефлексии», которая отличается тем замечательным свойством, что все, что схватывается в ней по мере восприятия, принципиально характеризуется в качестве того, что не просто есть и не просто длится в пределах воспринимающего взгляда, но уже было, прежде чем этот взгляд был обращен к нему. «Все переживания сознаются», — относительно интенциональных переживаний в особенности это означает, что они — не просто сознавание чего-либо и, как такое сознавание, не просто наличны, когда они выступают как объекты рефлектирующего сознания, но что они, даже и не будучи рефлектируемы, уже наличествуют здесь как «задний план», или «фон», а следовательно, принципиально готовы к тому, чтобы быть воспринимаемыми, — ближайшим образом и первым делом в смысле аналогичном тому, как вещи, пока они пребывают в нашем внешнем зрительном поле, не будучи принимаемы к сведению. Готовыми к восприятию таковые могут быть лишь постольку, поскольку они и как не принимаемые к сведению в известном смысле уже сознаются, а это, что касается вещей, означает — постольку, поскольку они являются. Не все вещи выполняют это требование — зрительно поле моего внимания, обнимающее все являющееся, не бесконечно. Однако, с другой стороны, и не-рефлектируемое переживание обязано исполнять известные условия готовности к восприятию, хотя совершенно и иным и сообразным с его сущностью способом. «Являться» ведь оно не может. Во всяком случае оно всякий раз исполняет эти требования просто самим способом своего бытия здесь, притом всякий раз для того Я, какому оно принадлежит, для того, чей чистый взгляд Я может «в» нем жить. Лишь только потому, что рефлексия и переживание обладают подобными своеобразными сущностными чертами, — на них мы сейчас лишь указываем в общем виде, — мы можем что-то знать о нерефлектируемых переживаниях, а, стало быть, и о самих рефлексиях. Само собой разумеется, что репродуктивные (и ретенциональные) модификации переживания обладают параллельной, но только соответственно модифицированной устроенностью.

Продолжим наше контрастное сопоставление. Мы видим: сам бытийный способ переживания таков, что оно принципиально доступно восприятию по способу рефлексии. И вещь тоже есть нечто принципиально доступное восприятию, и в восприятии она схватывается как вещь моего окружающего мира. Она принадлежит к этому миру и не будучи воспринимаема и, следовательно, для Я она и в таком случае здесь. Однако в общем и целом все-таки не так, чтобы взгляд простого принятия к сведению мог направляться на нее. Ведь мое фоновое поле, если разуметь его как поле потенциально доступное рассмотрению, обнимает лишь малую часть моего окружающего мира. «Это есть здесь» — эти слова, скорее, означают следующее: от актуальных восприятий с их действительно являющимся фоновым полем идут возможные, причем мотивируемые континуумом взаимосогласной непрерывности, ряды восприятий с их все новыми и новыми вещными полями (в качестве задних планов всего не принимаемого к сведению), каковые ряды и продолжаются до тех пор, пока не достигают тех взаимосвязей восприятия, в каких и достигла бы своего явления и схватывания соответствующая вещь. В сказанном принципиально ничего не изменится, если вместо одного-единственного Я мы примем некую множественность Я. Лишь с привлечением сюда возможного взаимопонимания мир моего опыта можно отождествлять с миром опыта других, а вместе с тем и обогатить его за счет избытков опыта других. Допускать такую трансценденцию, какая обходилась бы без описанного выше подключения через посредство взаимосогласных мотивационных взаимосвязей к моей соответственной сфере актуального восприятия, было бы совершенно безосновательно, — трансценденция, принципиально обходящаяся без такого подключения, — это нонсенс. Вот какова, следовательно, наличность всего того в вещном мире, что не воспринимается актуально, — таковая сущностно отлична от бытия переживания, от бытия принципиально сознаваемого.