Пиковое переживание как переживание самобытности

Когда мы ищем определение самобытности, — самотождественности, ощущения себя собой (identity), — мы должны помнить, что эти определения и понятия не скрываются в каком-то потаенном месте, терпеливо ожидая нашего появления. Мы лишь отчасти раскрываем содержание понятий; отчасти же мы его создаем. В какой-то мере наша самобытность есть тем, что мы о ней думаем. Разумеется, этому должно предшествовать изучение значений, в которых ранее употреблялось это слово. Мы сразу же обнаружим, что разные авторы называли им разные качества, разные явления. И, разумеется, мы должны понять, что имел в виду тот или иной автор, когда использовал это слово. Разные терапевты, социологи, специалисты по саморазвитию, детские психологи и т. д., вкладывали в это слово несколько разный, хотя отчасти и сходный, смысл. (Возможно, что в этом сходстве и есть смысл самобытности, как ее «понимают» сегодня.)

Но моей темой есть другое явление — пиковое переживание — в рамках которого «самобытность» имеет иной смысл, с точки зрения ее реальности, разумности и полезности. Я совершенно не претендую на то, что именно этот смысл является «истинным»; мы просто смотрим на этот термин под другим углом. Поскольку я предполагаю, что во время пиковых переживаний люди в наибольшей мере есть самими собой, более всего соответствуют своему подлинному «я» и наиболее неповторимы, пиковое переживание служит особо важным источником «чистой» информации, лишенной каких бы то ни было примесей; то есть «изобретение» содержания здесь сведено до минимума, а «открытие» доведено до максимума.

Читателю станет ясно, что все приводящиеся ниже отдельные характеристики на самом деле отнюдь не являются отдельными , а переплетаются друг с другом, по-разному выражая одно и то же, имея одно и то же значение в метафорическом смысле и т. д. Я обращаюсь к читателю, интересующемуся "холистическим анализом" (противоположностью анализа атомистического или "разложения на составные части"). (97, гл. 3.) В описаниях я буду пользоваться холистическим методом, не раскалывая единство на совершенно отдельные и взаимоисключающие компоненты, а как бы «вращая» его в руках и разглядывая различные его грани, подобно тому как знаток живописи созерцает прекрасное полотно, видя то одну его структуру (как целого), то другую. Каждый обсуждаемый «аспект» может рассматриваться как частное объяснение любого другого «аспекта».

Во время пикового переживания человек чувствует себя более цельным, чем в любое другое время. Наблюдающему за ним со стороны он также представляется более цельным в самых разных аспектах (перечисляемых ниже), например, менее раздираемым конфликтами и противоречиями, меньше борющимся с самим собой, пребывающим в большем ладу с самим собой, меньше разрывающимся между переживающим «я» и наблюдающим «я», более целенаправленным, более гармонично организованным, организовавшим более эффективное и слаженное функционирование всех своих частей, более «синергичным», испытывающим меньше внутренних трений и т. д.[10]Другие аспекты интеграции и лежащих в ее основе условий будут обсуждаться ниже.

По мере того, как человек становится более цельным и более «чистым», увеличивается его способность слиться с миром,[11]с тем, что до того было "не им". Например, возлюбленные, сближаясь, становятся скорее одним человеком, чем парой, монизм "Я — это ты" становится более возможным, творец становится одним целым со своим творением, мать ощущает свое единство с ребенком, слушающий музыкальное произведение человек сам становится музыкой (а она становится им), посетитель картинной галереи становится картиной, зритель в театре балета — танцем, астроном оказывается "где-то там" со звездами (больше не являясь отдельным существом, подглядывающим в замочную скважину телескопа за другими отдельными существами, находящимися на другом краю бездны).

То есть обретение самобытности, самостоятельности или становление собой есть одновременно взлетом над самим собой, превосхождением себя. Таким образом, индивид может, в определенной мере, расстаться с эго.[12]

Во время пиковых переживаний индивид, как правило, чувствует себя на вершине своих сил, максимально используя все свои способности. Как удачно выразился Роджерс (145), он чувствует себя "идеально функционирующим". Он чувствует себя более разумным, более восприимчивым, более остроумным, более сильным или более приятным человеком, чем обычно. Он находится в своей наилучшей форме. Это не только субъективное переживание, поскольку таким он представляется и наблюдающему за ним со стороны. Он больше не тратит силы на борьбу с самим собой; его мускулы предназначены уже не для борьбы. В нашем нормальном состоянии только часть нашей энергии мы используем для действия, а другую часть мы используем для сдерживания самой этой энергии. Во время пикового переживания мы не тратим силы попусту; вся наша энергия идет в действие. Мы становимся похожими на реку, прорвавшую все плотины.

Несколько иным аспектом "идеального функционирования" является непринужденность и легкость, с какой функционирует человек, достигший пика своей формы. То, на что в другое время тратится множество сил и стараний, в этом случае выполняется без всякого усилия, как бы "само по себе". Зачастую у человека появляется ощутимая грациозность во время этого беспрепятственного, легкого, не требующего усилий идеального функционирования, когда все «срабатывает» или "идет, как по маслу".

В это время люди выглядят спокойными, уверенными в себе и своей правоте, словно они точно знают, что они делают, и делают это без оглядки, искренне, не сомневаясь не колеблясь. В это время есть только выстрелы в «яблочко». Великие спортсмены, художники, творцы, лидеры и руководители ведут себя именно так, когда функционируют наилучшим образом.

(Хотя это явление меньше связано с понятием самобытности, чем то, что было сказано выше, но я думаю, что его можно включить в него как эпифеноменальную характеристику того, что мы называем " быть по-настоящему самим собой", поскольку это внешнее проявление, достаточно публичное, чтобы быть доступным для исследования. Кроме того, я полагаю, что это необходимо для полного понимания того рода божественного веселья (юмора, забавы, валяния дурака, смеха), который я считаю одной из высших бытийных ценностей самобытности.)

Во время пиковых переживаний, больше, чем в любое другое время, человек чувствует себя ответственным, активным, творческим центром своей собственной деятельности и своего восприятия. Он чувствует себя «первопричиной», хозяином самому себе (а не сотворенным кем-то еще, беспомощным, зависимым, пассивным, слабым и подчиненным). Он чувствует себя абсолютно независимым, полностью отвечающим за свои действия, обладающим непреклонной волей, хозяином своей судьбы, "действующей силой".

Точно так же воспринимает индивида наблюдающий за ним со стороны, которому он представляется более решительным, более сильным, более целеустремленным, более способным презирать или преодолевать преграды, более ожесточенно уверенным в себе, внушающим мысль о бесполезности любого сопротивления ему. Он словно не сомневается в своей ценности и своей способности выполнить любое свое решение. Наблюдающему со стороны он также кажется достойным доверия, надежным, тем человеком, на которого можно «положиться». Зачастую этот великий момент обретения ответственности индивида можно заметить в процессе терапии, в период взросления, при обучении, в браке и т. д.

В это время человек наиболее свободен от страхов, опасений, сомнений, самокритики, всевозможных оков и тормозов. Ощущение собственной значимости, уверенности в себе и любви к себе может иметь и отрицательные аспекты. Это — как субъективный, так и объективный феномен, и описывать его можно как в том, так и в другом ключе. Разумеется, это всего лишь другой «аспект» характеристик, описанных выше, и тех, что будут названы ниже.

Полагаю, эти явления, в принципе, могут быть проверены, поскольку, если говорить объективно, вместо мускулов, синергически помогающих другим мускулам, мы имеем мускулы, сражающиеся с другими мускулами, действие и противодействие.

Стало быть, в это время в человеке больше спонтанности, экспрессии, он ведет себя более непосредственно (наивно, честно, откровенно, по-детски, безыскусно, беззащитно, несдержанно, простодушно), более естественно (просто, раскованно, искренне, в определенном смысле примитивно, непритворно, прямо), меньше контролирует себя и действует незамедлительно (автоматически, импульсивно, рефлекторно, «инстинктивно», без задних мыслей, не думая о себе).[13]

Стало быть, в такие моменты человек становится более «творческим» (в определенном смысле; см. гл. 10). Он расстается с сомнениями, становится более уверенным в себе, и его познание и поведение могут стать более отстраненными, даосскими, или, как говорят гештальтпсихологи, «гибкими» по отношению к проблемной или не проблемной ситуации в изначальном смысле этого слова, как к установленной природой задаче, долгу (Фрэнки) или игре (имеется в виду присутствие человека "где-то там" вместо сосредоточенности на своем эго). Стало быть, поведение и познание индивида более импровизированны, менее подготовлены, отличаются свежестью чувств, более неожиданны, в большей степени "сделаны из ничего", незаученны, непривычны, новы, небанальны. Они также в меньшей степени спланированы, разработаны, продуманы, отрепетированы, просчитаны — в том смысле, в каком эти понятия предполагают наличие времени на предварительную подготовку и любого рода планирование. Стало быть, они относительно бесцельны и «немотивированны», не порождены никакими потребностями, желаниями и устремлениями, поскольку они только что созданы и у них "нет прошлого".

Все это можно определить и по-другому — как высшую точку уникальности, индивидуальности или неповторимости. Если каждый человек отличается от всех остальных в принципе, то больше всего он отличается от них во время пикового переживания. Если во многих отношениях люди (их роли) взаимозаменяемы, то во время пиковых переживаний человек отбрасывает свою роль и становится почти незаменимым. Что бы ни представлял собой человек во время своего пребывания в «долине», что бы мы ни понимали под выражением "неповторимая личность", когда человек поднимается на «вершину», он становится больше всего этого.

Во время пикового переживания индивид в наибольшей степени свободен от прошлого и будущего и пребывает в настоящем, в самых разных смыслах; он наиболее «погружен» в ощущение. Например, в такие моменты он слышит гораздо острее. Поскольку в такие моменты он в наибольшей степени расстается со своими привычками и ожиданиями, он может слушать, "не загрязняя" свой слух ожиданиями, основанными на ситуациях из прошлого (которые не могут быть идентичны данной ситуации), или надеждами, основанными на планировании будущего (что означало бы отношение к настоящему как к трамплину в будущее, а не как к самоценной вещи). Постольку он также находится вне досягаемости желаний, ему нет нужды заносить все в графы «страх», "ненависть" или «потребность». Ему также не нужно сравнивать то, что он имеет в настоящий момент, с тем, чего не имеет, чтобы оценить его (88).

В этот момент человек в большей мере есть чистая psyche и в меньшей — мирская вещь, подчиняющаяся законам мира (см. гл. 13). То есть он больше подчиняется интрапсихическим законам, чем законам не-психической реальности, постольку, поскольку они отличаются друг от друга. Это похоже на противоречие или на парадокс, но это не так, и даже если бы это было так, то с этим пришлось бы согласиться в любом случае, поскольку в этом есть определенный смысл. Бытийное познание другого человека становится наиболее возможным в тот момент, когда ты одновременно принимаешь и себя, и другого человека такими, какими вы есть на самом деле; одновременно любя и себя, и другого человека; одновременно поддерживая и укрепляя и себя, и другого человека. Я смогу понять другое Существо наилучшим образом, если не буду его постигать, то есть предоставлю его самому себе, дам ему быть самим собой, жить по его, а не по моим законам, точно так же, как я стал самим собой, когда освободил себя от воздействия других людей, не позволил им доминировать надо мною, отказался жить по их правилам и добился того, чтобы жить по тем правилам и законам, которые присущи моей природе. Когда все это происходит, оказывается, что интрапсихическое (я) и экстрапсихическое (другой человек) не так уж сильно отличаются друг от друга и уж конечно не являются антагонистами. Оказывается, что оба кодекса законов имеют смысл и даже могут быть сведены в один кодекс.

Самый простой пример, который может помочь читателю разобраться в этом лабиринте слов, — это бытийная любовь между двумя людьми, но можно обратиться и к другим видам пиковых переживаний. Разумеется, на этом уровне идеального общения (которое я называю царством Бытия) такие понятия, как свобода, независимость, постижение, доверие, воля, зависимость, реальность, другая личность, отчуждение, отпущение грехов и т. п., имеют очень сложное и богатое содержание, какого они лишены в повседневной жизни, измученной дефицитами, желаниями, потребностями, стремлением к самосохранению, дихотомией и полярными противоположностями.

Существуют определенные теоретические преимущества в том, чтобы именно сейчас выделить аспект не-желания или не-стремления и взять его в качестве центральной точки (или центра организации) чего-то, что мы в настоящий момент изучаем. В разных описанных выше формах и в более широком, чем обычно, смысле, поведение индивида во время пикового переживания становится немотивированным (или нестимулируемым), особенно с точки зрения потребности в ликвидации дефицита. Если речь идет об этом царстве общения, то имеет смысл определить наивысшую, подлинную самобытность, как не-стремление, не-желание, не-ущербность, как нечто, стоящее выше обычных потребностей и стимулов. Индивид просто есть — и все. Он достиг наслаждения бытием, что означает временное прекращение стремления к наслаждению.

Что-то в этом роде уже упоминалось, как отличительная черта самоосуществляющегося человека. Во время пикового переживания все получается само собой, не требует усилий, напряжения воли, целенаправленности. Индивид максимально использует все свои силы, он не руководствуется стремлением удовлетворить свои потребности, избежать боли, неприятных переживаний или уйти от смерти, он живет не ради будущего и его целью является только он сам. Его поведение и переживание становятся самоценными и самообоснованными — поведение как цель и переживание как цель, а не поведение как средство и переживание как средство.

Поднявшегося на этот уровень человека я называю богоподобным, поскольку считается, что боги не имеют потребностей или желаний, не испытывают нужды и неутоленности и находят удовлетворение во всех вещах. Считается, что характерные черты и действия «верховных» божеств основаны на не-желании. Этот вывод я нахожу сильным стимулом к попытке разобраться в действиях человеческих существ, когда они не отягощены никакими желаниями. Например, я считаю этот вывод очень надежной основой для теории божественного юмора и радости, теории скуки, теории творчества и т. д. Тот факт, что человеческий эмбрион тоже не имеет никаких потребностей, вносит большую сумятицу в дискуссию о различиях между высшей и низшей нирваной (см. гл. 11).

Во время пиковых переживаний человек зачастую склонен изъясняться поэтическим, мифологическим или возвышенным языком, словно такое состояние можно выразить только так. Я лишь недавно обратил на это внимание, исследуя переживания своих «подопытных» и свои переживания, так что мне особо нечего сказать по этому поводу. В главе 15 я возвращаюсь к этому вопросу. Что касается теории самобытности, то этот факт говорит о том, что люди, "ставшие самими собой", уже поэтому уподобляются поэтам, художникам, музыкантам, пророкам и т. д.[14]

Все пиковые переживания можно правильно понимать как "завершенные действия", в том смысле, в каком это выражение употреблял Дэвид М. Леви (90), или как «замыкание», о котором говорят гештальтпсихологи, или как "полный оргазм" Рейха, или как полную разрядку, катарсис, кульминацию, свершение или облегчение (106). Противоположность — это постоянное присутствие неразрешенных проблем, плохо функционирующие грудь, простата или кишечник, неумение «выплакать» печаль, полуголодное существование сидящего на диете, кухня, которая никогда не бывает абсолютно чистой, не принесший удовлетворения половой акт, не нашедший выхода гнев, то, что значит невозможность тренироваться для атлета, косо висящая на стене картина, обязанность «проглатывать» глупость, безрезультатность или несправедливость и т. д. По этим примерам любой читатель должен феноменологически понять, насколько важна завершенность, а также приблизиться к пониманию не-стремления, цельности, раскованности и всего того, о чем говорилось выше. В нашем мире завершенность — это совершенство, справедливость, красота; цель, а не средство и т. д. (106) Поскольку внешний и внутренний мир в определенной степени изоморфны и диалектически связаны друг с другом ("создают" друг друга), то мы приближаемся к вопросу о том, каким образом друг друга создают хороший индивид и хороший мир.

Какое это имеет отношение к самобытности? Скорее всего, "подлинный человек" сам по себе в определенном смысле является завершенностью или законченностью; вне всякого сомнения, время от времени он испытывает субъективное чувство законченности, завершенности, совершенства; и, конечно, он замечает эти явления в мире. Может оказаться, что вполне самобытны только те, кому известны пиковые переживания; что человек не испытавший этого, обречен навсегда остаться незавершенным, постоянно испытывая нужду, вечно живя в мире средств, а не результатов: а если эта корреляция окажется не совсем верной, то я уверен, что, по крайней мере, между «подлинностью» и пиковым переживанием такая связь существует наверняка.

Когда мы рассматриваем физическое и психологическое напряжение и "упорство несовершенства", то нам представляется вполне вероятной их несовместимость не только со спокойствием, невозмутимостью и психическим здоровьем, но также и со здоровьем физическим. Может быть, это ключ к разгадке удивительного явления, о котором говорят многие люди, испытавшие пиковые переживания: эти переживания чем-то напоминали им прекрасную смерть, словно наиболее насыщенное существование содержит в себе и парадоксальное стремление к смерти. Может быть, любое совершенство, завершенность или свершение является смертью в мифологическом, метафорическом или архаическом смысле, как о том говорит Ранк (76, 121).

Я убежден, что веселье, радование определенного рода является одной из бытийных ценностей. Некоторые основания для такого предположения уже обсуждались на страницах этой книги. Одно из наиболее важных оснований заключается в том, что о веселье часто говорят люди, испытавшие пиковые переживания (сами пребывая в этом состоянии, они и окружающий мир видят таким): кроме того, это состояние заметно постороннему наблюдателю.

Это бытийное веселье описать очень трудно, поскольку не всякий язык, в принципе, годится для описания «высших» субъективных ощущений. Это божественное или космическое качество, которое поднимается над всякого рода злобой. С таким же успехом его можно назвать «счастьем», "радостью" или «восторгом». Оно идет от избытка чувств (а не от удовольствия устранения нехватки). Оно экзистенциально в том смысле, что представляет собой радость и восхищение как ничтожеством (слабостью), так и величием (силой) человеческого существа, оно выше полярности власть — подчинение. Оно содержит в себе триумф определенного рода, а иногда, пожалуй, и облегчение. Оно воплощает одновременно и зрелость, и детство.

Это нечто законченное, утопическое, эупсихическое, трансцендентное в том смысле, в каком употребляли это слово Маркузе (93) и Браун (19). В нем также можно обнаружить нечто в духе ницшеанства.

Его неотъемлемыми свойствами являются легкость, непринужденность, изящество, меткость, освобождение от комплексов и сомнений, умение смеяться вместе с кем-то (а не над кем-то), бытийное познание, уход от сосредоточенности на эго, на средствах, выход за пределы времени и пространства, за пределы истории и любого рода «местечковости».

И наконец, оно само по себе является «интегратором», таким же, как красота, любовь или творчество. Именно в этом смысле оно является разрешением дихотомии и многих неразрешимых проблем. Это хороший выход из той ситуации, в которой находится человечество, поскольку это позволяет нам понять, что один из способов решить проблему — это найти в ней приятные стороны. Это качество дает нам возможность жить одновременно и в царстве дефицита, и в царстве Бытия, быть одновременно и Дон-Кихотом, и Санчо Пансой, подобно Сервантесу.

Во время пиковых переживаний и как последействие у людей возникает характерное чувство счастья, успеха, избранности. Довольно распространенная реакция "Я этого не заслужил". Пиковое переживание нельзя запланировать или «разработать»; это просто «случается». Радость "захватывает нас врасплох" (91 а). Поэтому очень часто имеет место удивление, приятное "потрясение узнавания".

Как правило, за этим следует чувство благодарности. Религиозные люди благодарят Бога, остальные — Судьбу, Природу, других людей, прошлое, родителей, мир, все что угодно, что помогло сделать это чудо возможным. Это чувство может перерасти в поклонение, обожание, вознесение хвалы, принесение жертв и благодарностей, а также во все другие формы реакции, которые легко умещаются в религиозных рамках. любая психология религии (будь то психология поклонения сверхъестественному или же природе) обязательно должна принимать в расчет эти ситуации. То же самое относится и к любой натуралистической теории происхождения религии.

Очень часто это чувство благодарности ведет к безграничной любви ко всему сущему, к восприятию мира как исполненного красоты и добра и зачастую к желанию сделать для мира что-то хорошее и даже к переживанию необходимости "вернуть долг".

Наконец, вполне возможно, что здесь мы имеем теоретическую связь с известными фактами проявления осуществляющими себя, подлинными людьми одновременно и скромности, и гордости. Переживая удачу, человек, как существо благородное и склонное к благоговению, вряд ли может считать причиной своего везения только себя самого. Человек должен задать себе вопрос: "Заслужил ли я это?" Такие люди разрешают дихотомию между скромностью и гордостью посредством соединения их в неразрывное, сложное, трансцендентное единство. То есть они одновременно горделивы (в определенном смысле) и смиренны (в определенном смысле). Гордость (разведенная смирением) — отнюдь не высокомерие или паранойя; смирение (разведенное гордостью) — вовсе не мазохизм. Только дихотомия придает им патологические формы. Бытийная благодарность делает нас способными соединить в одном теле героя и покорного слугу.

Заключение

Я хочу особо выделить один основной парадокс, о котором я уже говорил выше и с которым мы не можем не сталкиваться, даже если и не осознаем этого. Цель личности (самоактуализация, самостоятельность, индивидуация, "истинное Я", по определению Хорни, подлинность и т. д.), похоже, одновременно является и конечной, и промежуточной целью, инициацией, шагом вверх по лестнице к трансцендированию, превосхождению самобытности. Можно сказать, что ее функция заключается в самоуничтожении. Иначе говоря, если наша цель такова, как толкует ее Восток, уход от эго, от самосознавания, от самонаблюдения, полное забвение прошлого, слияние с миром и отождествление с ним (Бёкк), гомономия (Ангьял), то похоже на то, что для большинства людей наилучший способ достичь этой цели — обрести силу подлинного Себя и удовлетворить свои фундаментальные потребности, а не предаваться аскетизму.

Здесь наверное уместно будет сказать, что мои молодые «подопытные», как правило, говорили о том, что физическая реакция на пиковое переживание бывает двоякого рода. Первое — это высокое напряжение и возбуждение ("Мне хочется совершать какие-нибудь экстравагантные поступки, прыгать, орать"). Второго рода реакция расслабленность, умиротворенность, полное спокойствие. В случае высокого сексуального ощущения, эстетического переживания или творческой «горячки» возможны оба типа реакции; могут иметь место сильное возбуждение, бессонница, потеря аппетита и т. п. Или же человек может полностью расслабиться, впасть в сон или полную прострацию и т. п. Объяснения этому я не знаю.

Наши рекомендации