Мы упоминали понятия «сеть знаний» и «экран знаний» как плотную систему элементов знаний, соединенных связями между сгустками знаний.

Мозаичная культура, которая теперь вытесняет «университетскую» культуру, отличается тем, что в ней распадаются связи, так что элементы знаний превращаются в конгломерат кусочков мозаики.

Кажется, что человек сохраняет эти кусочки и может их использовать как оснащение разума так же, как использовал «экран знаний». Ведь он может о каждом кусочке прочитать что-то в Википедии.

Но этот процесс оказывается недопустимо трудоемким. Мышление действует, пробегая по сети ассоциаций. Сеть элементов и связей позволяет нам построить в уме образ предмета, который мы обдумываем. Когда эта сеть разорвана и ассоциации распадаются, мы погружаемся в невежество. Мы набираем информацию об элементах знания, но они не превращается в «интеллектуальный багаж» – в этом чемодане бренчат кусочки мозаики.

К концу 1990-х гг. что-то изменилось. Можно сказать, что студенты (да и многие преподаватели) «не чувствуют» таких систем, как общество, народ, как экономика и кризис.Говорят об элементах: кто о нефти, кто о курсе валют, кто о ценах. Но все это обрывки ниток клубка, который катится, разматывается и заматывается. При таком разделении теряется логика и не виден контекст, связи системы с множеством факторов среды.Это наблюдалось в среде студентов и аспирантов в западных вузах, а теперь и в России.

Например, экономисты часто предлагают свои программы выхода из кризиса, не принимая во внимание состояния общества или хотя бы рабочего класса. Их знания не «притягиваются» к предмету изучения. Но кризиса не понять вне контекста, он проникает во все системы общества и государства и становится особым типом бытия.И из невежества разрушение целостного образа резко ослабляет результаты исследований и рассуждений.

Социолог и эколог О.Н. Яницкий, представляя структуру современных войн с точки зрения социологии, выделяет как один из важнейших типов оружия информационное воздействие на мышление и систему ценностей населения.

Он пишет: «Мои коллеги до сих пор не осознают того факта, что начавшееся в 1991 г. внедрение в массовое сознание россиян потребительской идеологии и соответствующего уклада жизни имеет далеко идущие негативные социальные последствия» [184].

Почему же его коллеги 25 лет смотрят на «внедрение в массовое сознание россиян потребительской идеологии» и не осознают того факта, что это разоружает личный состав страны, против которой начинается война? Потому, что из их мышления изъяты важные блоки знания и их связи, а пустоты заполнены невежеством.

Академик А.Г. Аганбегян накануне реформы создал ложный образ народного хозяйства в важном аспекте. Он утверждал, будто в сельском хозяйстве СССР имеется невероятный избыток тракторов, что реальная потребность в них в 2-3 раза меньше наличного количества. Этот «абсурд плановой экономики» он красочно расписал в книге «Экономическая перестройка: революция на марше», которая в 1989 г. была переведена на европейские языки: «Необходимы ли эти трактора? Эти трактора не нужны сельскому хозяйству, и если бы их покупали за свои деньги и рационально использовали, хватило бы в два или три раза меньше машин» [215].

Но главное – реакция публики. Разве не удивительно было слышать образованным людям, что советским колхозникам хватило бы в три раза меньше тракторов, чем тех, что они имели? Когда же наша промышленность успела так перенасытить село тракторами? И неужели на Западе фермеры имели в три раза меньше тракторов, чем советские колхозники? Это должно было сразу привлечь внимание и встревожить публику, но практически никто не встревожился. Это был признак аномального невежества.

Реально, в тот момент (1988 г.) в сельском хозяйстве СССР тракторов на гектар пашни было в 16,5 раза меньше, чем в ФРГ, в 12 раз меньше, чем в Италии и даже в 6,5 раз меньше, чем в Польше. Искажение меры было столь велико, что специалисты просто столбенели, но сообщество советских экономистов без всяких сомнений приняло ложное утверждение и, насколько известно, до сих пор никак на него не отреагировало.

Целью этой акции академика было, видимо, внедрение в массовое сознание мифа об избыточности ресурсов в советском хозяйстве, которое якобы «работает на себя, а не на человека».

Частое повторение этого иррационального утверждения сделало его привычным, и оно не вызывало у людей психологического отторжения, хотя в нем нарушены и логика, и мера. Формула «абсурдной избыточности ресурсов» облекалась в самые разные содержательные оболочки и служила как РНК вируса, которая встраивается в сознание человека уже независимо от той или иной оболочки.

В частности, были резко уменьшены капиталовложения в энергетику, хотя специалисты доказывали, что сокращение подачи энергии и тепла в города Севера и Сибири просто приведет к оттоку «потребителей» из этих регионов.Тот факт, что интеллигенция благосклонно приняла программу, в которой нельзя было не видеть опасности для хозяйства и даже для шкурных интересов обывателя, настолько необычен, что должен был бы стать предметом исследования.

После бомбардировок публику оригинальными идеями "избытков всего", была выложена иррациональная, на грани безумия, доктрина деиндустриализации России. Обоснование этой программы – это коллекция жемчужин невежества. Это покруче сероводородного психоза. Аргументы в пользу этой программы надо вывесить в метро и заставить всех студентов их заучить наизусть.

Как раз когда в Москве в 1991 г. обсуждался закон о приватизации, в журнале «Форчун» был опубликован большой обзор о японской промышленной политике. Там сказано: «Японцы никогда не бросили бы нечто столь драгоценное, как их промышленная база, на произвол грубых рыночных сил. Чиновники и законодатели защищают промышленность, как наседка цыплят».

Мы легко оперируем стереотипными штампами – и про дикарей, отдающих слитки золота за стеклянные бусы, а за что отдали на распыл свое народное хозяйство, политое потом и кровью трех поколений?Как учителя и профессора объясняют это ученикам и студентам? Ведь объяснять – это их миссия, при любых режимах.

А вспомним, с какой страстью масса здравомыслящих людей уповала, как на манну небесную, на инвестиции в нашу экономику.Слова «инвестиции» и «инвестор» были наполнены магическим, спасительным смыслом.Вот придет инвестор! Что это за зверь, почему он должен придти, что он унесет за эти свои инвестиции? Об этом никто не думал и не говорил.

Эти надежды на инвестиции культивировались даже в отношении таких сфер, куда их не было никакой надежды заманить. После того, как правительство «акционировало» предприятия ЖКХ, оставив их без причитающихся им амортизационных отчислений, главные надежды реформаторы возлагали на «частных инвесторов» – разговор об этом ведется уже пятнадцать лет.

Как же представляли инвестиции наши экономисты и министры? На телепередаче «Времена» у В.В. Познера (17 апреля 2006 г.) Г. Греф объяснял, что надо делать с лишними деньгами, которые якобы душат Россию: «У стабилизационного фонда есть две функции. Первая функция очень малопонятна – это функция стерилизации избыточных денег».

Функция и впрямь очень малопонятная. Стерилизовать деньги! Философ рыночной экономики Франклин завещал потомкам: «Помните, что деньги по своей природе плодоносны!» Да, у американцев плодоносны, у них избыточных денег не бывает, а русские обязаны свои деньги стерилизовать – чтобы не плодоносили.

Как же правительство РФ стерилизовало деньги? Оно их вкладывало в чужую экономику! Г. Греф объясняет: «Когда в экономику приходит большая масса денег, не обеспеченных товарами, то они либо должны изыматься из экономики и не тратиться внутри страны, или будет очень высокая инфляция, ну в полтора раза выше, чем сейчас, а это прямое влияние на инвестиционный климат, отрицательное влияние. И мы этими деньгами ничего не сможем решить, кроме как очень быстро потратить их».

Какова логика: если у нас завелись деньги, то инвестировать их внутри своей страны ни в коем случае нельзя, потому что это испортит инвестиционный климат и тогда к нам прибудет мало инвестиций! Г. Греф продолжает: «Все экономисты, профессиональные экономисты, утверждают в один голос – стабилизационный фонд нужно инвестировать вне пределов страны для того, чтобы сохранить макроэкономическую стабильность внутри страны. Как это ни парадоксально, инвестируя туда, мы больше на этом зарабатываем. Не в страну! Это первое. Вторая функция стабилизационного фонда – это вот сундук на черный день. Но этот черный день не будет таким черным, что случится какой-то коллапс».

Как это назвать, не применяя психиатрию? Если инвестиции «в страну» вредны, то зачем же нам этот инвестиционный климат? А если правительство ради этого климата старается, то почему же его «профессиональные экономисты» утверждают в один голос, что деньги «нужно инвестировать вне пределов страны»? Ведь это сразу отпугнет всех инвесторов.

Возможно, это сознательная иррациональность – инструмент политического постмодерна, который уже стал фактором роста напряженности в мире? Но, наблюдая непрерывный поток подобных рассуждений, приходишь к выводу, что этот поток принят за норму, освобождающую множество дипломированных специалистов от логики, этой «полиции нравов» интеллигенции.

Особенно глубоко эта свобода поразила молодежь – дипломников и аспирантов. Они наполняют свои тексты экстравагантными цитатами, часто вырванными из контекста, и искренне не видят, что эти суждения неправдоподобны или противоречат здравому смыслу. Стираются грани между истиной и ложью, реальностью и вымыслом – и все это тянет в трясину невежества.

Поток обещаний инвестиций и грез наяву, исходящих из среды образованных и уважаемых лиц, превратили весьма культурное население в общности, похожие на аборигенов тихоокеанских островов, которые в ХIХ в. сидели на берегу и ждали, когда появится корабль (позже самолет) европейцев и привезет им подарки. Они исповедовали «каргоистский культ» (карго – груз).

Социолог М.М. Назаров писал в 1993 г.: «[Манхеймом] показано, что для периодов глубоких кризисов характерно ослабление субстанциональной рациональности, т.е. способности человека исходя из данной ситуации выносить суждения и действовать на основании собственного понимания связей в обществе.

Так, для примитивного человека природа была непознаваема, и непредсказуемость природных сил вызывала у него глубочайший страх. Для человека индустриального общества источником глубокого непонимания становятся такие явления как кризис экономики, инфляция и т.п.

В кризисной для общества ситуации широкое распространение получает желание людей освободиться от напряжения, необходимого для понимания. Происходит актуализация нерациональных или псевдорациональных компонент сознания.

Рост иррациональных компонент сознания современного российского общества отмечался и другими исследователями. Кроме того, был сделан вывод о том, что в условиях кризиса “в обществе происходит массовая десоциализация и ресоциализация личности, когда индивид, обычно не сознавая, одновременно одобряет (или отрицает) противоположные ценности”…

На уровне массового сознания необходимую рациональную нишу заняли всякого рода трансформации “каргоистского культа”, т.е. мифа, который сопутствует в традиционном обществе ожиданиям экономического роста. Подобный феномен достаточно подробно описан исследователями процессов модернизации в странах “третьего мира”» [216].

Когда «необходимую рациональную нишу» сознания заполняют «новым мышлением» вроде культов дикарей Меланезии, – это уже погружение в невежество по шею. Но ведь уже двадцать лет более половины населения живет сносно и даже получило много всяких подарков – а из трясины невежества не вылезают. Это уже всеобщая национальная беда.

Деградация когнитивной структуры наших реформаторов сдвинула их к аутистическому мышлению – они стали игнорировать реальность и погрузились в «грёзы наяву». Им захотелось устроить в России красивый капитализм. Сейчас страх разработчиков доктрины реформ за давностью лет поутих, и они кинулись в воспоминания.

Вот, на лекции 29 апреля 2004 г. один из таких разработчиков, Симон Кордонский (из группы академика Т.И. Заславской), излагает свою версию работы над доктриной реформ. Он выделяет главную черту ее авторов: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства – то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени... Что нас может заставить принять то, что отечественная реальность – вполне полноценна, масштабна, очень развита, пока не знаю» [198].

Кое-кто считает, что такое состояние трудно назвать невежеством. Но это нюансы, для нас важно, что на выходе интеллектуальной работе таких романтиков возникают решения, несущие стране и населению страшные бедствия. Нежелание изучить реальность страны приводит к результатам, сходным с результатом невежды или диверсанта.

А вот «архитектор перестройки» академик А.Н. Яковлев представляет такой образ России. Он пишет в 2001 г.: «На Руси никогда не было нормальной частной собственности, и поэтому здесь всегда правили люди, а не законы... Только частная собственность через действие закона стоимости и конкуренции непрерывно повышает производительность труда и создает материальные блага в изобилии. Частная собственность – первооснова автономии личности, ее обогащения – интеллектуального и материального и т.п.» [224, с. 24].

Это суждение неверно в каждом его утверждении. Что значит, что «на Руси правили люди, а не законы»? А в США законы Святой дух в виде голубя в Конгресс приносит – или люди их пишут? Что значит «частная собственность создает материальные блага»? Теория стоимости еще у Локка была трудовой, так что согласно закону стоимости материальные блага создает не собственность, а труд. Изобилие материальных благ у части буржуазного общества определяется тем, что частная собственность диктует распределение благ, а не их создание.

Мысль, будто «только частная собственность повышает производительность труда», нелепа.Что это за академик-экономист, который верит, что за двадцать тысяч лет истории цивилизации до возникновения частной собственности производительность труда людей не повышалась? Мы знаем о скачкообразных повышениях производительности труда (революциях), которые оказали на судьбу человечества гораздо более фундаментальное влияние, чем изобретение компьютера – например, приручение лошади и верблюда, выведение культурных растений и переход к земледелию, изобретение хомута и использование лошади на пахоте вместо вола. Частной собственности при этом еще и в помине не было.

Завершая этот обзор, скажем об одном провале в картине мира нашей элиты времен перестройки и реформы 1990-х годов, который очень тяжело сказался на политике, культуре и образовании постсоветской России. Это – немыслимое, необъяснимо восторженное представление о Западе (особенно о США) как цивилизации и системы держав. В большой части уважаемых и образованных людей, а за ними и в части трудовой интеллигенции и даже рабочих, как будто какая-то потусторонняя сила застила им глаза.

Ведь в ХIХ веке Ницше, выpазитель тоски Запада, сказал западному обывателю: «Бог умер! Вы его убийцы, но дело в том, что вы даже не отдаете себе в этом отчета». Ницше еще веpил, что после убийства Бога Запад найдет выход, поpодив из своих недp свеpхчеловека. Такими и должны были стать фашисты.

Но Хайдеггеp, узнав их изнутpи, пpишел к гоpаздо более тяжелому выводу: «свеpхчеловек» Ницше – это сpедний западный гpажданин, котоpый голосует за тех, за кого следует голосовать. Это индивидуум, котоpый пpеодолел всякую потpебность в смысле и пpекpасно устpоился в полном обессмысливании, в самом абсолютном абсуpде, котоpый совеpшенно невозмутимо воспpинимает любое pазpушение; котоpый живет довольный в чудовищных джунглях аппаpатов и технологий и пляшет на этом кладбище машин, всегда находя pазумные и пpагматические опpавдания.

Хайдеггеp усугубляет и понятие нигилизма: это не пpосто константа Запада, это активный пpинцип, котоpый непpеpывно атакует Запад, «падает» на него. Это – послание Западу.Хайдеггеp нигде не дает и намека на совет человеку, не указывает путей выхода, и вывод его пессимистичен: Запад – мышеловка, в котоpой пpоизошла полная утpата смысла бытия. И мышеловка такого типа, что из нее невозможно выpваться, она пpи этом вывоpачивается наизнанку, и ты вновь оказываешься внутpи.

Как все это пpоизошло с Западом – тайна. Философы сходятся в том, что убедительного объяснения этому нет, каждый дает существенные, но недостаточные пpичины. Здесь и утpата символов и тpадиций, и создание новояза и манипуляции сознаним, и pазpыв человеческих связей. Факт тот, что этой потеpи смысла бытия не пpоизошло в тpадиционных обществах, котоpые Гегель называл «культуpы с символами».

А сейчас непосредственной угрозой для народов стал древний девиз: «Война – душа Запада», то-есть, он в пpинципе немыслим в состоянии миpа.

Надо вдуматься в суждение организатора колониальных захватов Сесиля Родса, который утверждал, что едва ли не важнейшей целью захвата колоний было разрешение социальных проблем в самой метрополии: «Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами».

Это важная сторона государственной политики Запада, и она была хорошо известна.

Философ Геоpгий Флоpовский в эмиграции упрекал либеральную интеллигенции в невежестве, в том, что она не знала и не знает Запада: «Им не пpиходит в голову, что можно и нужно задумываться над пpедельными судьбами евpопейской культуpы... Их мнимое пpеклонение пеpед Евpопой лишь пpикpывает их глубокое невнимание и неуважение к ее тpагической судьбе».

Это невнимание и неуважение к тpагической судьбе Запада действительно поразительно, это знак невежества. Но наши либералы конца ХХ века не хотели знать ни российской реальности, ни западной. И это всем нам очень дорого стоило.

Они внушили себе иллюзии, что капитализм – это экономическая формация, простая, как очередное поколение машины. А раз так, они смогут легко установить на нашей почве эту машину, если удастся сменить политическую систему и идеологию. Но на Западе, напротив, свой капитализм считают уникальной культурой и посторонних в нее не пускают – и это надо было знать! Представление о западном капитализме как правильной (нормальной) хозяйственной системой – следствие невежества наших энтузиастов «рынка», воспринявших этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом.

Американский антрополог М. Сахлинс пишет о культурной уникальности и необычности западного капитализма: «Западный капитализм в своей тотальности – это поистине экзотическая культурная схема, такая же странная, как и любая другая, отмеченная поглощением материальной рациональности огромным сводом символических отношений. Нас слишком сильно сбивает с толку кажущийся прагматизм производства и торговли. Культурная организация экономики остается невидимой, мистифицированной денежной рациональностью, посредством которой реализуются ее произвольные ценности» [217].

Уже если наши экономисты и философы решили устроить на нашей почве капитализм западного типа, они обязаны были изучить, какие катастрофы пришлось Европе пережить в ходе строительства капитализма и как их общество и государство смогли смягчить эти угрозы. Но они этого не проходили!

К. Поланьи, описывая в книге «Великая трансформация Запада» процесс становления капитализма в Западной Европе, отмечал, что речь шла о «всенародной стройке» – главные идеи нового жизнеустройства были приняты народом. Он писал: «Вера в стихийный прогресс овладела сознанием масс, а самые “просвещенные” с фанатизмом религиозных сектантов занялись неограниченным и нерегулируемым реформированием общества. Влияние этих процессов на жизнь народов было столь ужасным, что не поддается никакому описанию. В сущности, человеческое общество могло погибнуть, если бы предупредительные контрмеры не ослабили действия этого саморазрушающегося механизма» (см. [223]).

Никаких предупредительных контрмер наши «просвещенные» и не подумали принять.

Начиная неолиберальную реформу в СССР, обществоведам надо было разобраться, почему при попытке войти в «клуб капиталистических стран» в 1990-е годы сразу возникли непреодолимые препятствия, хотя СССР мог сосуществовать и даже сотрудничать с капитализмом. Этот фундаментальный вопрос игнорировали, как и предупреждения некоторых специалистов. И власть реформаторов, и ее эксперты, даже в ранге академиков, не понимали, почему не дадут влезть в Запад России, пусть и антисоветской. Не понимали из-за своего невежества! Не знали они, чем различались Запад и Россия. Какой позор!

В СССР академик А.Д. Сахаров стал энтузиастом фантастической утопии конвергенции с США – «заимствуя друг у друга все лучшие черты, сближаться друг с другом». Но вскоре эта утопия пошла в другом направлении – встать в фарватер США как мирового лидера. В 1975 г. А.Д. Сахаров пишет: «Единство требует лидера, таким по праву и по тяжелой обязанности является самая мощная в экономическом, технологическом и военном отношении из стран Запада – США» [206, с. 146]. А уже в 1976 г. он заявляет: «Западный мир несет на себе огромную ответственность в противостоянии тоталитарному миру социалистических стран» [206, с. 55].

Быть вассалом и сателлитом – добро пожаловать! Но никакой конвергенции США никогда бы не допустили. Надеяться на это было бы необъяснимой глупостью. Как получилось, что эту утопию приняли всерьез?
4 мая 1992 г. Координационный совет по гуманитарным и общественным наукам при вице-президенте РАН провел заседание «круглого стола», посвященное оценке нынешнего и прогноза будущего общественного устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники “круглого стола” исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма. ... Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения» [219].

Конвергенции захотелось! Только один участник пытался вразумить высокое ученое собрание.
Это поразительно, потому что правящая верхушка США открыто воспринимала постсоветскую Россию как источник опасности – как иного. Причем это был иной, который в отличие от СССР пытался вторгнуться в «европейский дом» Запада. Такой гость – и невежа, и невежда!

Экономист И.К. Лавровский писал: «К сожалению, “железный занавес” мешал советским идеологам общечеловечества видеть, что все мы скопом уже давно зачислены в разряд нечистых и что неожиданное появление из-за забора бедного дальнего родственника с атомным топором не вызовет сильной радости у родственников богатых» [225].

Все это так очевидно, что было очень трудно разумно объяснить эту иллюзию реформаторов. При Рейгане верхушка США приняла в отношении к СССР иррациональную и архаическую формулу: Россия – «империя зла». Команда Горбачева была уверена, что это про СССР, и обрадовалась. Когда Горбачева поставили на место, это его сильно обескуражило. Госсекретарь Бейкер в телеграмме Бушу закончил донесение весело: «Горбачев начинает говорить как обманутый любовник, которого покинули у алтаря». А реформаторы 1990-х гг. заморгали, как дети, когда им тоже указали их место. Такого невежества у нас многие не ожидали, а на Западе тем более.

НАТО демонстративно совершали бомбардировки Югославии в 1999 г. без мандата ООН, а в 2003 г. вторжение США в Ирак, также без мандата ООН. А потом военную интервенцию в Ливию, затем организовали гражданскую войну в Сирии. Эти действия были представлены как война со злом, против незаконного врага, hostis injustus. Международное право было отброшено, действовала старая норма: «право Запада по отношению к несправедливому врагу не имеет ограничений» (И. Кант).

И при этом США ясно и во многих формах заявляли, что Россия и есть «незаконный враг», источник зла. Как в этих очевидных условиях элита наших обществоведов продолжала проектировать конвергенцию с Западом! Это не какая-то частная ошибка, это принципиальная неадекватность, методологический провал.

Удивительно, что буквально в это же время вышла книга размышлений группы видных ученых-обществоведов (Л.И. Абалкина, Г.А. Арбатова, Х.Т. Богомолова, А.Л. Бутенко, П.В. Волобуева, Л.Н. Митрохина, Т.И. Ойзермана, А.М. Румянцева, Г.Б. Старушенко, Г.Х. Шахназарова) [220].

В обзоре этой книги сказано: «Тенденции развития общества ведут к тому, что в будущем обществе возникает качественно новый синтез ценностей капитализма и социализма. Об этом пишут в рецензируемой книге почти все авторы… Отсюда можно сделать вывод о том, что в настоящее время возникают условия для создания новой идеологии, в которой будет осуществлен синтез прагматических – осуществимых (а не утопических) идеалов либеральной (буржуазной) и социалистической (пролетарской) и других современных, охватывающих большие слои населения идеологий» [221].