Паоло коэльо. «мактуб»

Александр Веденеев

«Потерянные души»

– …И Билли отвечает: «Знаешь, пап, девяти из десяти парням нравятся девушки с большой грудью. И только одному парню из десяти нравятся остальные девять парней… Мне».

Парни, сгрудившиеся вокруг Валентина, заржали, а тот лишь смешливо прищурился и затянулся горьким табачным дымом.

– Пиздатый каминг-аут! – сказал Тощий Стью, рыжий наркоман с влажно-карими оленьими глазами, наводившими мысли на образ юной Одри Хепберн. Он зябко кутался в длинный шарф и пытался стянуть на груди полы джинсовой куртки – его трясло крупной дрожью, несмотря на середину сентября, который в этом году был удивительно теплым. Все знали, что Тощему Стью осталось недолго – сторчался. Впрочем, никого на улице это не удивляло: у каждого из них был свой способ сбежать от реальности.

– И че? Как папашка отреагировал на признание Билли? – спросил кто-то. Валентин открыл рот, но сигнал клаксона заставил парней синхронно оглянуться и вытянуться, демонстрируя свои достоинства, – у бордюра притормозил старый коричневый «Крайслер». В салоне – представительный мужчина за сорок. По виду – менеджер высшего звена, любящий муж, заботливый отец, верный друг…

Джин сплюнул на грязный асфальт и отвернулся – он не хотел смотреть на дешевые ужимки своих «коллег». А еще каждый раз, когда Валентин садился в подобную этому «Крайслеру» машину, внутри поднималась ядовитая тошнотворная волна ярости, которая требовала выхода. Джин не мог дать определения тому чувству, которое охватывало его всякий раз, когда он смотрел на Валентина. Он кучковался с этими ребятами вторую неделю, ни с кем особо не общался и даже не пытался сблизиться, но Валентин… Валентин был ярким и легким, бесшабашным и разговорчивым, к нему тянулись все. И Джин тоже. По непонятным для него самого причинам.

Валентин был дружелюбным, к «коллегам по цеху» относился с сочувствием и симпатией, стараясь по возможности помочь советом или сигаретой… Нет, он не был старожилом Бульвара (так местные называли главную улицу того городского гетто, где не посчастливилось оказаться и Джину), но за год на улице впитанная с молоком матери-католички доброта не выветрилась из его сердца, не превратила его в озлобленного циничного звереныша. Этим Валентин и завораживал – искренностью, оптимизмом, верой в то, что рано или поздно все они, потерянные дети, выброшенные на обочину жизни, найдут свой дом.

Однако при своей почти детской открытости Валентин мало рассказывал об обстоятельствах, которые привели его на Бульвар. Кто-то говорил, что хорошенького мальчика экзотической наружности похитили из пуэрториканской семьи, которая была настолько многочисленна и бедна, что исчезновения одного из детей никто не заметил. Кто-то утверждал, что Валентин сбежал от домогательств отчима, предпочтя продавать за деньги то, что тот брал бесплатно. Джин не пытался добиться от Валентина чистосердечного признания – он знал наверняка, что история окажется неблаговидной и нелицеприятной, как и у всех, кто оказался на Бульваре.

Забавно, но Джин никогда не заглядывался на парней. То, что ему приходилось делать с клиентами, он воспринимал как трудную, но необходимую обязанность. Например, как поход к дантисту. Именно Валентин научил Джина отключаться от той мерзости, которую творили с его телом взрослые, развращенные безнаказанностью и вседозволенностью мужчины. И Джин был ему за это благодарен… Свой первый раз он вспоминал с содроганием и с трудом сдерживал рвотные позывы, хотя ничего гнусного, опасного и болезненного (из арсенала того, что довелось пережить Тощему Тому, Пирожку, Черному Арчи, Кудряшке, Яблочку, Джеку Дэниэлсу, Мамочке, Винни, Косому Сэму и Валентину) с ним не случилось.

К полуночи Валентин вернулся от одного из постоянных клиентов. Джин с угрюмым видом подпирал шелушащуюся мокрой штукатуркой стену и рассматривал вывеску «Таверны Джо» на противоположной стороне улицы. Хозяин бара – тучный одышливый итальянец в третьем поколении – был хорошим мужиком: в холодные дни он позволял парням заглядывать на огонек, иногда бесплатно наливал кофе, но категорически запрещал приставать к посетителям и трахаться в сортире. Джин как раз думал о том, чтобы пойти к Джо и выпить чего-нибудь высокоградусного, когда к нему подошел Валентин.

– Ты такой мрачный, Джин, – вздохнул Валентин, но в голосе его не было упрека.

Джин хмыкнул, избегая его пронзительного взгляда.

– Прости, что не нахожу в своем положении повода для радости.

Валентин дернул плечом в ответ на его брюзжание и достал из внутреннего кармана легкой ветровки початую пачку «Мальборо».

– Черт, зажигалку потерял, – пробормотал он, охлопав грудь и бедра в поисках искомого предмета. Тотчас перед глазами вспыхнул яркий огонек. Валентин вздрогнул и отшатнулся.

– Извини, – пробубнил Джин, прикрывая огонь ладонью.

Валентин, вновь передернув плечами, наклонился, чтобы прикурить.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Парни переглянулись и рассмеялись.

– Воскресная католическая школа, – словно извиняясь, сказал Валентин, с легкой полуулыбкой глядя на то, как выпущенный из ноздрей дымок растворяется в холодном ночном воздухе.

– А меня мама учила, – сказал вдруг Джин. Он никогда и никому не рассказывал о маме – ни представителям социальной службы, ни приютским приятелям, ни приемным родителям. Он не знал, почему заговорил о ней с Валентином, но останавливаться после первой же оброненной фразы не собирался.

– Она была учителем. Мы жили вдвоем в маленьком коттедже в Вайоминге – на многие мили вокруг ни одной живой души. Развлечений, сам понимаешь, никаких, но мама постоянно что-нибудь придумывала, никогда не сидела без дела. Мы облазили все окрестности, а зимой катались на лыжах и санках. На старом «бьюике» ездили на ферму, где нам позволили покататься на лошадях и покормить поросят… Перед сном мама часто читала мне вслух – при Питера Пэна, Гайавату, Тома Сойера… про «проклятых» французских королей, каперах и пиратах, про Эльдорадо и конкистадорах… У нас была большая библиотека, доставшаяся ей в наследство от матери и бабушки… Мама была очень умной и веселой…

– Что произошло? – спросил Валентин так тихо, что Джин едва расслышал.

– Она… Однажды она поехала в город и не вернулась… Я в тот день сильно температурил, поэтому остался дома… Я ждал ее две недели, потом вышел на автостраду, где меня и подобрали копы… В полиции сказали, что какой-то наркоман выстрелил в маму из обреза на парковке перед супермаркетом… Она умерла мгновенно… Так я оказался в приюте… Конец истории…

Джин почувствовал прикосновение Валентина и заставил себя не шевелиться, несмотря на то, что кожа моментально покрылась колючими мурашками. Валентин уткнулся лбом меж его плеч, не подозревая, как сильно выбил приятеля из колеи.

– Мне очень жаль, Джин, честно!

– Однажды я хотел бы вернуться в Вайоминг, в тот коттедж среди глухих лесов и бесконечных лугов… Мне не претит физический труд, я бы нашел работу на одной из местных ферм, и, возможно, когда-нибудь пошел бы в колледж, хотя особо и не тянусь к учебе… Мне бы хотелось, чтобы ты… поехал со мной… Увидел настоящий снег, такой чистый и яркий, что слепит глаза… Попробовал самый сладкий в мире мед… Почувствовал, как горный ветер холодит кожу в жаркий летний день, и оставляет на губах горький аромат свежескошенной травы… Ты поедешь со мной в Вайоминг?..

Джин был не в силах отвести взгляда от миндалевидных карих глаз Валентина, которые смотрели прямо в его душу с непередаваемым чувством надежды и осторожности, доверия и паники…

Но прежде, чем Валентин успел произнести хоть слово, из притормозившей у обочины машины до них долетело:

– Эй, крепыш! Какие планы на чудесный пятничный вечер? Может, отлипнешь от своей подружки, и прокатимся?

– Надо работать, – сказал Валентин торопливо, отстраняясь и опуская взгляд. Дрогнувшей рукой он достал из пачки новую сигарету… Он думал лишь о том, что у него нет зажигалки и, соответственно, возможности закурить, провожая взглядом ладно скроенную фигуру Джина…

– Где твой приятель Джин? – спросил Тощий Стью, протягивая Валентину бумажный стаканчик с кофе из «Таверны Джо». Вторые сутки шел дождь, и в воздухе ощутимо пахло осенью. Валентин поежился. Они притулились под узким козырьком бывшего фотоателье, который, впрочем, не спасал от холодных капель, время от времени попадающих за шиворот и на лицо.

– Его нет уже неделю, – сказал Валентин на удивление спокойно, хотя внутри клокотало от страха.

– Думаешь, соскочил? – спросил Тощий Стью без особого энтузиазма.

– Надеюсь на это, – отозвался Валентин, пряча бледные губы за краем бумажного стаканчика.

Не только во сне, но и наяву ему виделись подернутые осенним багрянцем леса и пологие холмы Вайоминга, среди которых затерялся уютный маленький коттедж. Из трубы дома идет вкусный дымок, а рядом в загоне пасется рыжий жеребенок… Валентин никогда и ни о чем не жалел так сильно, как о том, что не сказал Джину «да».

Как все католики-латиноамериканцы, Валентин был суеверен. Поэтому факт того, что сразу же после разволновавшей его беседы с Тощим Стью, к нему подошли двое мрачных мужчин в штатском, от которых за милю несло канцелярщиной и дешевым кофе, он посчитал знамением.

– Говорят, в этом районе ты многих знаешь, Валентин Рамос-Видаль.

– Меньше знаешь, дольше живешь, – пожал плечами Валентин, принимая обличье тупой покорной овцы. Он всегда так поступал, когда сталкивался с полицией. Жаль, что эти двое знают его достаточно хорошо для того, чтобы не купиться на жалостливое “no hablo ingles” / “не говорю по-английски” (исп.).

– Хорошая философия, – одобрил высокий тощий детектив Перкинс, постоянно жующий жевачку в попытке бросить курить. Валентин нахально улыбнулся и выпустил изо рта густое табачное облако. Перкинс поморщился и отвернулся.

– Видел когда-нибудь этого парня? – вступил в разговор усатый кряжистый детектив Стэнли, доставая из внутреннего кармана плаща небольшую черно-белую фотографию. Валентин скривился – неужели полицейские действительно рассчитывают на помощь в своих казенных делах по стороны парня с улицы? Но стоило ему увидеть того, кто был запечатлен на фотографии, как ноги отказались держать его бренное тело, и Валентин соскользнул на асфальт почти без чувств.

– Что… что с ним? – спросил он помертвевшими губами, пристально вглядываясь в искаженные до неузнаваемости черты некогда прекрасного юного лица. Теперь же Джин был похож на человека-слона из фильма Дэвида Линча: вывихнутый под неестественным углом нос, опухшие израненные губы, зафиксированная марлевой повязкой челюсть, окруженные страшными гематомами запавшие глаза… Но это был он, Джин. Валентин не сомневался.

– А на что это похоже, парень? – буркнул Перкинс. – Нападение. Похищение. Пытки… Может, слышал или читал об Эдварде Леннарде Кэрре?.. Поймали ублюдка… Благодаря этому парню…

– Это Джин. Джин Хэнсон. Мы… дружили… Он пропал восемь дней назад – сел в машину к… хм… и не вернулся…

Перкинс и Стэнли переглянулись.

– Насколько мы можем судить, Кэрр не таким способом выискивал… жертв.

– Я не могу… не хочу слышать о Джине как о жертве, – Валентин закусил дрожащую нижнюю губу. – Скажите, где его похоронили?

– Ты торопишь события, парень, – усмехнулся Стэнли. – Парень хоть и непрезентабельно выглядит, но прогнозы у врачей радужные – сегодня его даже переводят из реанимации.

– Madre de Dios, muchas gracias / Матерь Божья, спасибо большое (исп.), – прошептал Валентин, сложив руки в молитвенном жесте. У него давно не было поводов благодарить Святую Деву Марию за малые милости, но в благодарность за спасение Джина – смелого, великодушного, чистого сердцем Джина – он готов был хоть сутки стоять на коленях перед алтарем.

– Его можно увидеть? Обещаю, не буду задавать вопросов и путаться под ногами, – Валентин переводил блестящие от невыплаканных слез глаза с Перкинса на Стэнли и обратно.

– Это единственный выживший и, надеюсь, сохранивший рассудок свидетель, парень, – сказал Стэнли виноватым тоном. – На счету Кэрра больше пятнадцати трупов в шести штатах, большинство же улик – косвенные, так что охранять Джина будут как золотой национальный запас. Но как только он придет в себя, думаю, мы сможем уговорить прокурора разрешить вам встречу.

Валентин понимающе кивнул и, не в силах сдерживаться, всхлипнул…

…Иногда в дождливую или ветреную погоду у Джина болят суставы, но он крепится и говорит, что если любимый супруг погладит здесь, здесь и вот здесь, то все пройдет. Валентин качает головой, улыбается и гладит. Джин утверждает, что от этих ласковых прикосновений по всему тему разливается чудотворное тепло. Валентин же говорит, что все дело в той любви, которую он испытывает к супругу и которая с каждым годом становится все крепче и глубже.

О том, что случилось с ним в бункере Эдварда Леннарда Кэрра, Джин рассказал Валентину лишь однажды. Это случилось спустя год после того, как они перебрались в Вайоминг. Они сидели у камина в крошечном коттедже, едва не до крыши занесенном легким хрустким снегом, и пили безалкогольный пунш. Казалось, что они лишь вдвоем в целом мире, но Валентин, выросший в большой семье, не чувствовал себя потерянным и одиноким. Эта добровольная изоляция пошла на пользу им обоим: Джин залечивал раны телесные, Валентин – душевные…

Удивительно, но они сблизились так, что им не представлялось возможным существование друг без друга. В хрупком смешливом пуэрториканском мальчике Джин нашел не только друга, но и возлюбленного – страстного, искреннего, преданного. А для Валентина в синих глазах новоиспеченного ковбоя сосредоточился новый прекрасный мир – мир без страха, боли, унижений.

Валентин не хотел знать о том, какие страдания выпали на долю его возлюбленного, за которым он готов был последовать хоть на край света. Но, понимая, что Джину нужно выговориться и, наконец, навсегда забыть о случившемся, молчал, лишь теснее прижимаясь и стискивая ладонь Джина, когда того начинало ощутимо колотить при воспоминаниях о пережитом кошмаре. К счастью, психика Джина не пострадала – спал он крепко и спокойно, хотя еще долгое время Валентин просыпался среди ночи, готовый подать стакан воды и таблетки в случае начала панических атак, и прислушивался к глубокому ровному дыханию, пока сонливость не одолевала и его.

Но дурные воспоминания потускнели, затянулись глубокие раны, и их жизнь в далеком от многих благ цивилизации Вайоминге наладилась. Дни были наполнены работой (Джин исполнил свою мечту и стал фермером; у Валентина обнаружились таланты в управлении техникой, и он стал автомехаником в мастерской у Большого Мака), заботами по хозяйству, долгими вечерними прогулками с бестолковым, но добродушным колли Ризой.

Они часто занимались любовью (назвать то, что происходило между парнями за закрытой дверью спальни, грубым трахом, не поворачивался язык ни у того, ни у другого). И, несмотря на то, что с момента их полного и окончательного воссоединения в пропахшей медикаментами больничной палате прошло уже много-много лет, Валентин по-прежнему не мог удержать слёз, безудержно и страстно кончая под Джином или в нем. А тот лишь с улыбкой целовал его прекрасные глаза, губами собирая прозрачные соленые капли, и говорил, что его любимый муж – ужасно сентиментальная личность.

Зимними вечерами Джин усаживал легкого как перышко Валентина на колени, укутывал их обоих старым плюшевым пледом и брал в руки книгу. Иногда это были детские рассказы или даже сказки, иногда – произведения с философским, иносказательным смыслом. Всякий раз Валентин оказывался очарованным его спокойным, неторопливым голосом, уводящим его в дальние дали, к неведомым горизонтам.

Но уютный коттедж в уединении вайомингских лесов Валентин не променял бы на все золото мира. Здесь был его дом. Здесь было его сердце. Здесь был его Джин.

Раны излечиваются: от них остаются шрамы, и это воодушевляет. Эти шрамы с нами до конца наших дней и оказывают нам большую помощь. Если в какой-либо ситуации – независимо от того, по какой причине, – наше желание возвратиться в прошлое усиливается, мы просто должны взглянуть на эти шрамы. Шрамы покажут нам следы от кандалов, напомнят об ужасах тюрьмы, – и мы продолжим движение вперед.

Паоло Коэльо. «Мактуб»

16-17 ноября 2015 г.