Эпизод двадцать первый 5 страница
День их знакомства неизбежно таял. Глаза Анны Михайловны закрывались помимо воли. Выхватывая из пестрой картины дня яркие моменты, заботливый Морфей складывал их в калейдоскоп, чтобы затем повесить его в изголовье колыбели пятилетний принцессы, что проживала недалеко от метро «Динамо».
Папа Миша тихонько прокрался в детскую, чтобы поцеловать спящую дочь, еле дотронувшись губами до ее лба. Когда он наклонился к ней, то услышал, как Анечка что-то шепчет во сне. Замерев и прислушавшись, он уловил еле различимые слова: « … прячет… лошадку…».
Сдержав обещание, они каждый день встречались на площадке, чтобы не отходить друг от друга ни на шаг. Так продолжалось, пока обстоятельства не разлучили их. Сначала Анна Михайловна простудилась и несколько дней не вставала с постели. Лишь в обед подходила к окну комнаты, которое смотрело в палисадник. Там ее уже ждал принц. С высоты четвертого этажа Вадик казался игрушечным. Он смешно изображал разных животных, веселя не только ее, но и всех, кому довелось выглянуть во двор в нужное время. Один раз даже подкараулил Оксану Тимофеевну, чтобы всучить ей крайне авангардный букет, состоящий из цветков не только самой разной расцветки, но и самой разной длины. В него входили все виды цветущих растений, которые произрастали в районе Ходынки. Цветы были завернуты в лопух. Эта причудливая икебана настолько растрогала Оксану Тимофеевну, что она даже всплакнула, пока несла это чудо любимой внучке. А Анечка все никак не поправлялась. А тут еще и Вадику пришлось покинуть столицу по зову долга. Он отправился собирать урожай ягод, который уродился на даче его дядьки. Так что увидеться им довелось нескоро.
…Завидев в глубине двора блеск его золотых пуговиц, она смущенно опустила глаза. Хотелось тотчас же броситься к нему, но Анечка постеснялась бабушку. Через мучительно долгое мгновение и он заметил ее. Почти бегом пересек двор и подошел к ней так близко, как еще никогда не подходил.
- Привет! – восторженно сказал он и тут же торжественно вынул из-за спины аккуратный кулек, свернутый из пожелтевшего измятого номера газеты «Труд».
- Здравствуй, Вадик, - взволнованно ответила она чуть дрогнувшим голосом, и, густо покраснев, опустила глаза.
- На, это тебе, - настойчиво протянул он ей кулек. И с гордостью добавил. -А я знал, что ты сегодня выйдешь.
«Знал, - с замиранием сердца подумала Анна Михайловна.- Знал, потому что влюбился. Влюбился!». От этой мысли ей захотелось скакать вприпрыжку, повторяя это запретное и оттого такое притягательное слово. Будь она во дворе совершенно одна, так бы и сделала.
- Как ты узнал? - тихо спросила Аня, смущенно раскрывая газетный сверток.
- Я сердцем почувствовал, - вдруг сказал он. И смущенно отвернулся.
Это обиходное выражение Вадим Андреевич частенько слышал от своей мамы, когда они с бабушкой подолгу обсуждали на кухне их серьезные взрослые дела. Он долго не мог толком понять, что значат эти странные слова, а у мамы спросить стеснялся. Но сейчас он точно знал, каково это – чувствовать сердцем. Он понял это сегодня утром, когда бабушка дала ему кулек с его обожаемой пастилой. Выйдя на улицу, он хотел было немедленно съесть ее. И уже развернул газету, но вдруг остановился. Он явно осознал, что белокурая принцесса выздоровела. И сегодня вновь будет стоять перед ним. Там, у старых скрипучих качелей. Может быть, впервые в жизни он не знал и не догадывался. Он именно чувствовал. Мама была права - чувство это действительно рождалось где-то у сердца. Он удивленно прислушался к себе, словно хотел убедиться в своем удивительном открытии. Немного постояв в нерешительности, кулек открывать не стал, решив приберечь его для долгожданной встречи.
Теперь же этой маминой фразой он честно признался ей, как было дело. Не стал привирать про чутье настоящего разведчика. Неожиданно для себя он выпалил эти взрослые слова.
Признание Вадика, что он «сердцем почувствовал», когда его подружка наконец выздоровеет, произвело на Анну Михайловну такое сильное впечатление, что она так и замерла, напрочь забыв про пастилу, которая заманчиво выглядывала из мятого свертка. Она хотела сказать ему, что и ее сердце стало больше. И в дни разлуки слишком сильно стучало в груди, будто хотело выпрыгнуть из-под белой пижамки в синий горошек. А если бы выпрыгнуло, непременно сигануло бы в приоткрытую форточку, чтобы свалиться в палисадник под окном, где он смешно показывал ей собаку, обезьяну и лошадь. Но маленькая принцесса просто не нашла так много сложных и важных слов. А потому растерянно пролепетала:
- А я заболела, даже температура была.
Подумав, что ничего выдающегося в этом нет, украдкой глянув на бабушку, добавила почти шепотом. -Я чуть-чуть не умерла. Мама даже плакала.
-Ух, ты! - с восторгом выдохнул Вадик.
Заболеть так, чтобы чуть-чуть не умереть, было необыкновенным приключением. Но тут же ему вдруг так сильно стало жаль Анечку, что даже комок подступил к горлу. Справившись с волнением, Вадим Андреевич назидательно сказал:
-Ты только больше не болей! А то как же мы будем играть?
- Хорошо, я больше не буду. Никогда! - твердо пообещала Анна Михайловна, довольная произведенным впечатлением.
Вспомнив про щедрое угощение, она освободила кусок пастилы из объятий орденоносной газеты «Труд» и потянула его в рот. Уже почти откусив, спохватилась и поспешно протянула лакомство своему принцу.
- Хочешь?.
- Кусай, а я потом, - великодушно ответил он, не сводя глаз с вожделенного белоснежного бруска. Послушно кивнув, Анечка откусила. Он же, не удержавшись, похвастал:
- А у меня новая игрушка, немецкая. Ни у кого такой нет! Мне дядя привез. Он военный, но не простой. Он служит в иностранном городе, далеко отсюда.
- А она какая? - с набитым ртом поинтересовалась Анна Михайловна, протягивая Вадьке пастилу.
- Ты подожди здесь минутку, только никуда не уходи, - сквозь пастилу во рту сказал Вадик, - я за ней домой сгоняю. Я пулей, я ж на мотике.
Вцепившись за руль воображаемого мотоцикла, он несколько раз с силой ударил ногой по стартеру. С третьего раза невидимый «Днепр» завелся и натужно взревел. Вадим Андреевич ловко перекинул ногу через сиденье и, резко дав газу, помчался в сторону своего дома, подняв эффектный фонтан песка на повороте.
Анне Михайловне не раз приходилось видеть мальчишек на мотоциклах. И, если верить их словам, даже на гоночных. В детском саду юные мотоциклисты нередко затевали чемпионаты по мотокроссу. Растопырив руки и пригнувшись, они опрометью носились между песочниц и качелей, оглушительно воя и вздымая песчаные брызги носками сандалий. При этом один из них, назначенный судьей, с риском для жизни стоял прямо в центре трассы, невпопад взмахивая клетчатым бумажным флажком. Некоторые девочки с интересом наблюдали за ходом безумных соревнований. Но Анечка, однажды получившая от мотоциклиста добрую порцию песка на новое платье, сторонилась этих заездов. «Вот дураки!» - думала она, издалека глядя на подготовку к очередному старту. Но сейчас почему-то не могла оторвать восхищенного взгляда от стремительно удаляющегося мотоцикла. «Гоночный, точно гоночный», - решила Анна Михайловна с уверенностью человека, немало понимающего в мотоспорте.
Вадик, как и обещал, вернулся через пару минут. Притормозив у песочницы, он запарковал «Днепр» и, подскакивая от нетерпения, стремительно подошел к ней. Анна Михайловна еще издалека увидела в его руках что-то большое и красное. Теперь же она, наконец, смогла разглядеть предмет Вадькиной гордости. С довольным лицом он протянул ей вещь, которой действительно ни у кого, кроме него, не было.
На Анечку, притихшую от удивления и восторга, смотрел настоящий брандмейстер. Такой большой и важный, и смотрел, будто живой. В красном форменном плаще, перепоясанным черным ремнем с золотистой пряжкой, в коричневых сапогах и высоких черных перчатках, с самым настоящим большим брезентовым шлангом и в мужественной стальной каске с острым наконечником. Диковинная золотая ящерица красовалась на его каске. Его роскошные, подвитые кверху усы и большие голубые глаза придавали лицу живое выражение. Казалось, он еле заметно ухмылялся, уверенный в своей победе над любым пожаром на свете. Вдобавок ко всему руки и пальцы брандмейстера сгибались и так и сяк и потому могли крепко зажать брандспойт и направить тугую струю воды туда, куда пожелает его хозяин.
Ничего подобного, Анечка никогда еще не видела! Он вполне мог героически спасать из огня ее кукол. Это подарило бы им, уставшим от благополучного монаршего быта, азарт приключений и свежую романтическую струю. Кроме того, он был бы завидным мужем для любой из них, вплоть до Анжелы, которая была принцессой и ждала своего принца. Да и чем он, в конце концов, не принц? Смелый, благородный, импозантный. Да еще и все руки-ноги двигаются. За таким еще побегать надо!
Её немой восторг нарушил Вадька.
- Хочешь, давай поиграем, - нетерпеливо предложил он.
- Давай, а во что играть будем? - осторожно поинтересовалась Анечка. Она вдруг поняла, что с такой роскошной игрушкой можно играть во что угодно. А так хотелось в спасение кукол!
- Да во что хочешь! - как и подобает настоящему рыцарю, ответил он.
Принцесса облегченно вздохнула и сбивчиво изложила ему краткий сценарий. Вадик был согласен на любые варианты, лишь бы Анна Михайловна принимала участие.
Для такой важной и интересной игры она отобрала лучших кукол. Все, у кого были обнаружены хоть малейшие погрешности (вроде недостающих ресниц или пятнышка на платье), были безжалостно вычеркнуты из числа претенденток на новую жизнь, полную приключений. Неудачницы были сосланы в сумку к бабуле. Вскоре пятилетние влюбленные уютно расположились в дощатом детском домике в центре площадки, благо он был не занят.
Как и подобает истинной леди, Анна Михайловна изрядно затянула прелюдию. Перед трагическим пожаром ее куклы долго ходили на работу, в школу, мирились и ссорились. Бедный Вадим Андреевич терпеливо сносил все эти утомительные многоходовки, хотя уже очень сильно хотелось начать тушить. В самых сложных местах он даже помогал своей принцессе, пискляво озвучивая кого-нибудь из персонажей.
Вскоре прекрасный брандмейстер, названный почему-то Петром, уже вовсю ухаживал за двумя красавицами сразу. Он вел с ними светскую беседу о пистолетах и гоночных мотоциклах, они же охотно отвечали ему про платья и вышивание крестиком. Диаметрально противоположные темы не мешали им находить общий язык, ведь Петр был весьма интересным мужчиной. К тому же еще и иностранцем, недавно прибывшим из ГДР. К слову сказать, дамы были тоже весьма не дурны собою. Достойную конкуренцию роскошной и утонченной принцессе Анжеле с гигантскими голубыми глазами и диадемой на голове, составляла ее родная сестра Машенька. Она, хоть и была в три раза меньше ростом, зато одета в открытое балетное платье с пачкой, нижнего белья под которой решительно не наблюдалось. То есть, когда-то оно, конечно же, было. Но… Со временем крохотные белые трусы куда-то подевались, значительно увеличив Машенькины шансы на личную жизнь. Несчастный сотрудник пожарной охраны метался между высоким стилем принцессы и доступностью ее сестры, не в силах отдать предпочтение какой-то одной из этих добродетелей.
А между тем близился пожар…
Эпизод одиннадцатый
Москва, февраль1998 года
- Это страшная история, и моя ссылка - лишь малая ее часть, - все тем же безупречным литературным слогом продолжал Чернов. - Постепенно власть Нериаденов стала ослабевать, ведь обществом и планетой успешно правила гармония. И они расслабились, попали в собственные сети, которые и созданы были для того, чтобы защищать планету и ее обитателей от хаоса. Верхушка клана посвятила себя фундаментальной науке. Рядовые члены семьи стали стремительно терять былое величие. Не прошло и одного звездного оборота, как в семье произошел раскол.
- То есть за каких-то пятьсот лет, - вежливо уточнил Лешниц.
- В земном понимании – да, - больной горько кивнул.
Невооруженным глазом было видно, как больно ему говорить об этом. Он вдруг снова стал похож на измотанного психа, который вошел в этот кабинет каких-то двадцать минут назад. Первыми потухли глаза, а уж за ними и плечи предали инопланетянина, покорно сползая вниз. Инженер Вадим Чернов ненадолго вернул себе самое малое, что мог – внешность.
- Случилось непоправимое. Часть членов семьи совершили предательство, совершенно заурядное и пошлое, - с тяжелым вздохом сказал он. - Они вступили в грязный сговор с кланом Саюров, который был изгнан Нериаденами более восьми звездных оборотов назад. Их изгнание стало итогом долгого противостояния, в котором наша семья одержала победу. Саюры всегда существовали обособленно, расселившись у подножия гигантской горной цепи Cаю. От нее и происходит имя их клана. Те места не слишком добры к обитателям. Суровый климат и скупая растительность вкупе с высокогорьем - не лучшее место для процветания.
Чернов замолчал и на несколько секунд прикрыл глаза. Было похоже, что он скользит мысленным взором по безжизненной скалистой местности, рожденной его больным воображением.
- В свое время они не приняли покровительства нашего клана. Им была оказана честь стать полноправными членами общества. Жить и развиваться по законам «Песни единства». Предводители Нериаденов искренне хотели сохранить мир и согласие среди всех обитателей Эльтизиары, как и велит нам Песнь. Мы предложили Саюрам помощь, ведь уже тогда моя семья знала, как сделать их суровые земли богаче и щедрее. Но они потребовали от нас уступить им одну из лучших прибрежных территорий – Великий Мыс, который омывается пресным морем. Именно там в древние времена был построен первый храм Песни единства. Оттуда Нериадены берут свое начало. Семья достойно восприняла это оскорбление, дав им право самим строить свою жизнь на их землях.
Прошло несколько звездных оборотов, и разница в развитии Нериаденов и Саюров стала разительной. Они желали лишь брать у Эльтизиары, а потому нередко голодали. Эпидемии гатнии случались у них тогда, когда для Нериаденов эта страшная болезнь стала историей. Все это время главы нашего клана пристально наблюдали за их развитием. К сожалению, в обществе Саюров главенствовал культ насилия. Насилия во всем. Они хищнически разоряли те немногие ресурсы, которыми обладала Cаю. Их дети росли в атмосфере жестокости, а их примитивная религия воспевала наживу любой ценой. Нериадены понимали, что неотвратимо наступает то время, когда Саюрам станет тесно у подножия своей горы. Эпидемии гатнии сдерживали их популяцию, оттягивая неминуемую кровавую развязку. Никто не сомневался, что дело идет к войне. Хотя народы, объединенные правлением Нериаденов, значительно превосходили Саюров по численности и своему развитию, опасность нельзя было недооценивать.
Моя семья не стала ждать предлога и нанесла упреждающий удар. Нериадены не опустились до истребления этих отсталых и злобных варваров, а лишь гуманно изгнали их в самый дальний и не обжитый предел Эльтизиары. Саюры не оказали сопротивления, парализованные мощным акустическим оружием, и потому никто из них не пострадал. Изгнание было решительным и молниеносным – всю их популяцию физически переместили на другой конец планеты. Вулканический остров в Северном океане стал для Саюров одновременно домом и тюрьмой. Холодные воды служили надежной стеной между ними и остальным миром. В суровых условиях острова гатния не прижилась, и численность населения регулировалась лишь голодом да стычками за место под скупым северным солнцем.
Нериаденам было известно о нескольких кровавых междоусобных конфликтах, в которых был определен единый предводитель Саюров – жрец Мараис. Именно Мараис развил и упорядочил то хаотическое язычество, которое служило его соплеменникам религией. Его правнуки и праправнуки жили мечтами о мести Нериаденам. Со временем популяция этих жестоких тварей заметно увеличилась. А когда они, наконец, научились добывать и готовить водоросли, она увеличилась значительно.
Раз в несколько сот ваших земных лет Нериадены снаряжали экспедиции в земли Саюров. Позднее, когда мы открыли возможности излучения ближней звезды, необходимость в них отпала. Мы наблюдали за ними из космоса, словно они были обитателями другой планеты.
Чернов вдруг улыбнулся, но радости в этой улыбке не было. Скорее, горькая ирония.
Он продолжил.
- Никто не мог тогда предположить, что эти отсталые существа будут вершить судьбу планеты, возглавляемые кучкой отщепенцев из семьи. Но случилось именно так. Не Саюры свергли мой клан, он уничтожил себя сам. Властолюбие и тщеславие тех, кто был рядом с абсолютной властью и всегда жаждал ее - вот что стало идеальным орудием нашего уничтожения.
Рассказ приближался к развязке, незаметно всецело захватив внимание слушателей. Чернов совсем не жестикулировал и говорил без какой-либо театральности, но с глубокой внутренней энергетической подачей. За каждым его словом чувствовалось личное участие в тех событиях, о которых он рассказывал. Не секрет, что история очевидца, наполненная воспоминаниями и сопереживанием, производит куда большее впечатление, чем отстраненное описание, пусть даже и виртуозное. В данном случае, слушатели имели дело с виртуозным повествованием очевидца. Даже Лешниц, который слышал все это буквально пару дней назад, и тот был заметно увлечен.
«Похоже на радиоспектакль, ей-богу… Даже не запнулся ни разу, - думал Скворцов. - Он может быть каким угодно психом, но вопрос остается открытым. Откуда у обычного московского инженера, который работал, попивал да мечтал о лучшей жизни, такой разговорный слог? Выучил наизусть? Нет, он же отвечает на вопросы Лешница сходу. Даже если он все это вычитал у какого-нибудь неизвестного фантаста, каким образом он так естественно об этом рассказывает? Да, очень странно… Может, он в тайне от всех оттачивал мастерство такой речи? Подхватил навязчивую идею и втихаря упражнялся лет десять, а потом окончательно съехал с катушек. Возможно, конечно. Но… как-то неправдоподобно. Ладно, когда он закончит, Николай Юрьевич ему не слабый допрос устроит. Вот тогда и посмотрим, сможет ли он и дальше разговаривать, как радио».
- Они готовили расправу долго, очень долго. Просчитывали возможности, копили силы, наблюдали за Саюрами, которым отвели самую позорную роль – роль палачей и церберов. Сбросить такую могущественную и древнюю силу, как Нериадены, могли только сами Нериадены. Любой другой клан был бы изначально обречен. Моя семья с начала времен направляла, вдохновляла, наказывала и защищала жителей Эльтизиары. Слово «Нериаден» стало не просто синонимом власти. Оно само и обозначало власть. Во главе единого народа Эльтизиары мог стоять только полноправный член семьи, Нериаден по происхождению. Сама мысль о том, что на верхней ступени алтаря Верховного храма Песни может сидеть кто-то из семьи Эльзинов или Стекаитов, была даже не преступна, а смешна и нелепа. Народ никогда не принял бы этого. И сейчас, когда большинство моих родных мертвы, на Эльтизиаре царит порядок, потому что во главе - Нериаден.
Матильда заметила, что на глазах у бедняги навернулись слезы. Ей стало так жалко его, хоть самой плачь. «Вот она – мощнейшая психоиндукция в действии. Спокойней, Маша, меньше эмоций, ты же профи», - одернула себя Вишнякова.
Чернов тем временем замолчал и по-детски беспомощно вытер глаза пальцами. Он не плакал, но слезы душили его. Пристально взглянув в потолок, словно там была какая-то подсказка, шумно вздохнул. Что больше всего нравилось Дельтасу в теле Вадима Чернова, так это вздыхать. Он делал это нечасто, но с особым удовольствием, чувствуя, как становится чуть легче. Да и в самом звуке вздоха было что-то первозданное и притягательное. Вся эта пауза с вытиранием глаз и вздохами длилась не менее полуминуты, но никто не проронил ни звука. Только Светка Юдина, натура крайне впечатлительная, шмыгнула носом, готовая зареветь. Да скрипнул стул у кого-то под задницей. С удовольствием вздохнув еще разок, кто-то, очень сильно похожий на Вадима Андреевича Чернова, продолжил.
- Я никогда не перестану восхищаться великой гармонией Нериаденов, которую моя семья выстроила на нашей родной планете. Но я признаю, что гармония эта, вкупе с уверенностью в своей абсолютной власти, ослабила нас. Мы не только не распознали угрозу, но и не смогли ей противостоять. Кто сбросил законного Властелина? Могущественная раса из глубин космоса? Нет! Всего лишь горстка знатных выродков, которых в семье всегда жалели. Да несколько тысяч озлобленных Саюров. Надо отдать им должное – все было сделано четко и молниеносно. Новость о перевороте застала меня врасплох, я был в пути между Налером и Цением. Это наши древние города, я был там по делам Властелина. Как же горько сейчас вспоминать, какие это были дела… Накануне этих трагических событий, которые, наверняка, погубят прекрасную Эльтизиару, я обсуждал с главным распорядителем Налеры планы по реставрации исторического водного канала. А в этот момент предатели вели палачей к моей матери и моему деду. И к дядьке, к племяннику, к брату. Ко всем, кто был мне дороже самой Вселенной. Когда их убивали, я рассуждал о значительном вкладе предстоящего большого и сложного дела, порученного мне, в воспитание самосознания жителей Эльтизиары. Я был смешон и жалок. Этот позор всегда будет идти впереди меня. Всегда!
Больной в отчаянии закрыл руками лицо.
…Как я уже говорил тебе, мой читатель, в самом начале, - я умер. А будучи мертвым, многое теряешь, но и приобретаешь немало. Если, конечно, жил достойно. Благодаря моим новообретенным способностям я перенесу тебя в 1998 год, на окраину Москвы, в клинику для умалишенных. А если быть точным – в кабинет номер 515, на пятом этаже.
Итак, что тут у нас? Видишь вон того кудрявого толстого мужика, за столом справа? Это Лешниц. Вон там с краю Матильда сидит, это понятно. Так, трусиха Светка Юдина в модных салатовых лосинах, Смирнова что-то записывает в блокнотик, зубрила… Вот этот пухлый рыжий - Саня Золоткин (хохотун и бабник, стал потом известным актером). Это, если я все правильно понимаю, Саша Кормаков (милый парнишка, мамам его друзей очень нравился, спился насмерть к 40 годам, что поделать, наследственность). Вот Людка Бабаева, Скворец про нее рассказывал, что она всегда по-дурацки одевалась. Да, действительно, одета как-то странно… А вот этот, с ручкой во рту - Леша Денисов, кстати, будущий психиатр, признанным метром станет. Ага! А вот и Скворец! Вон, с самого краю сидит на стуле, слева. Правда, похож на художника? Без беретки и бороды, да и одет нормально, а похож! Как говорится, призвание на роже.
Так, ну теперь – главное… Псих в пижаме здесь, руки у него опущены. Значит, мы с тобой в нужном месте и в нужное время. Сейчас мы всю эту скульптурную композицию включим. Объясняю. У нас с тобой будет несколько секунд, буквально две-три, которые мы сможем прожить в 1998-м, вместе с ними. Все начнет двигаться, понимаешь? Карандаш упадет, если он падал. Муха, которая сейчас забавно зависла, полетит себе дальше, куда собиралась. Псих – не исключение. И если я нигде не облажался, то сейчас Чернов будет руки поднимать, чтоб «в отчаянии закрыть руками лицо», что и произошло как начертано. («Написано» - это в газете, в лифте или в парадном. А в нашем случае – именно «начертано»). Мы за этим событием понаблюдаем. Ну, что? Готов? Теперь смотри внимательно… только бы я не промахнулся со временем! И…
Смотри! Смотри на руки!!! Как ладони идут, видел? Ну все, кончились наши три секунды. Слава Богу, что попали в нужный момент. Он как раз лицо руками закрывал. Ну что ж, ты сам все видел. Какой нормальный человек станет при эмоциональном напряжении вот так руками лицо закрывать? Дело даже не в том, что так не принято. Ну, не делает так никто! А почему не делает? Да потому, что это же физиологически жутко неудобно! Сам попробуй. Это странное движение Чернова тогда все заметили, да не все проанализировали. А Скворцов впоследствии не раз этот нелепый жест с одной чаши весов на другую перекладывал. Да и Лешниц его потом припомнил, когда «речевой феномен» имени Себя Самого, великого и любимого, открыть пытался.
Однако не будем опережать события. Лучше составим компанию Скворцову. Или Чернову. Смотря, кто кому ближе.
Эпизод двенадцатый
Москва, июль 1963 года
А между тем, близился пожар.
Они и не заметили, как в окошке домика появилась толстая курчавая физиономия. Физиономия эта была мужского пола, шести с половиной лет от роду. Родные называли его Женечка. Сверстники дразнили «Жиртрестом» за неуклюжие оплывшие телеса, которые достались ему по наследству от покойного отца, тихо спившегося насмерть за несколько месяцев до его рождения. Советскому государству маленький толстяк был известен как Евгений Трофимович Калываев. Жил Евгений Трофимович с матерью, бабкой и вредной младшей сестрой Любой в соседнем дворе, в крайнем доме у дороги.
Вадик знал Женьку лишь понаслышке. Сосед Ванька рассказывал, что с ровесниками Жиртрест особо не общается, предпочитает общество ребятишек помладше. Самоутверждается. Среди пятилеток Женька казался особенно большим и сильным. Дразнить его «Жиртрестом» они не решались и нехотя брали играть с собой. Больше из боязни, чем по доброй воле. В своем дворе Жиртрест быстро снискал дурную славу, а потому стал появляться на соседней площадке. Здесь сообразительный Калываев применял уникальную тактику внедрения в детский коллектив.
Через полгода Калываеву исполнялось семь лет – он должен был пойти в первый класс. Чтобы пробудить в будущем школяре любовь к учебе, мать заранее купила ему нарядный ранец, пластмассовый пенал, карандаши, ластики, самые настоящие прописи и всякие прочие атрибуты первоклашки. Надо ли говорить, что большинство детсадовцев искренне мечтали скорее подрасти. Особенно жаждали этого те дети, у которых не было старших братьев и сестер, и школа была для них чем-то прекрасным и неведомым. Ради того чтобы надеть на плечи ранец и подержать в руках самые настоящие учебники, большинство наивных пятилеток были готовы принять в свою компанию этого наглого толстяка. Кроме того, с ранцем за спиной и прописями в руке в глазах девчонок он стремительно превращался из неприятного грубого тюфяка в самого настоящего первоклассника. Вот каким коварным образом хитрый Калываев вскоре внедрился на детскую площадку соседнего двора.
Итак, заглянув в домик, Калываев по-хозяйски осмотрел происходящее. Увидев брандмейстера, он на мгновение остолбенел. Острое чувство зависти кольнуло его. Школьный ранец со всем содержимым уже не казался ему абсолютной ценностью, когда на площадке был такой потрясающий пожарник.
- А, играете… - как бы равнодушно протянул он, делая вид, что все это ему ни капельки не интересно.
Физиономия в окне пропала, словно ее там никогда и не было. Анна Михайловна, сидевшая к окошку спиной, и вовсе не успела увидеть незваного гостя. Вадька хотел было ответить, да не успел. Целиком поглощенная семейными перспективами принцессы Анжелы и гражданина ГДР, Анечка не придала реплике Калываева никакого значения.
Они продолжали увлеченно играть, а толстяк, потея и задыхаясь, что есть силы несся домой. За ранцем. Пока он толком не знал, как подчинить этих двоих счастливых недомерков, которые плевать хотели на то, что он главный. Но точно знал, что пока их не подчинит и не присвоит пожарника, не будет ему покоя. В такой ситуации ранец был ему необходим, как никогда раньше. Добравшись, наконец, до дома, он схватил его и бросился назад.
Недалеко от площадки Женька перешел на шаг. Схватив трясущимися руками полог рубахи, вытер потное пунцовое лицо. Сейчас сердце билось у него вовсе не в груди, а во всем теле. Чуть пошатываясь и сипло дыша, он ввалился на площадку и плюхнулся на качели. Посидев так несколько секунд, он двинулся к домику, изо всех сил стараясь отдышаться. Подкрался и прислушался. Судя по голосам, малолетки все еще были внутри. Пожалев, что устроил себе такую пробежку, подождал минуту, поправил съехавший ранец и заглянул внутрь домика.
Первой его увидела Анна Михайловна. «Ой», - сказала она. Но не испуганно, а скорее недовольно. Дело подходило к кульминации – вот-вот должен был начаться пожар. Услышав Анечкино «ой», Вадька резко обернулся.
- Че надо? - сказал он, изобразив самую недружелюбную рожу, на какую был только способен.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, словно через щель прицела. Именно в такие моменты стремительно взрослеют маленькие мужчины.
Вадька не сомневался, что перед ним стоял тот самый Женька Жиртрест, про которого он много слышал от соседа Ваньки. Выглядел он весьма комично. Заношенные желтые шорты были натянуты слишком высоко, отчего подчеркивали не только толстый бесформенный живот, но и не менее толстую задницу. Шорты крепились на бледно-зеленом брезентовом ремешке, над которым неопрятными пузырями нависала выбившаяся мятая бежевая рубаха. Она была украшена красной вышивкой с эмблемой фестиваля молодежи и студентов 57-го года и обильными пятнами пота. Его толстые ноги с оплывшими коленками были обуты в серые носки, которые точно были белыми еще утром. Заканчивался Женька желтыми сандалиями, слишком изящными для его комплекции, застежки которых нелепо торчали в разные стороны, будто пародия на крылатую обувь Гермеса. Взъерошенные курчавые волосы делали его и без того круглую физиономию еще более круглой. Школьный ранец, висевший у него за спиной, хотя сам по себе и был хорош, выглядел на нем отчаянно глупо и не спасал положение. Что ни говори, а Калываев был завистлив, подл и жалок. Это было то самое сочетание, которое редко прощают окружающие. На первый взгляд, ровесники из его двора, дразнившие и игнорирующие его, были злыми детьми. Но если внимательно разобраться - просто справедливыми.