Новые и старые проблемы в новом свете

К этому времени в нашем городе вошел в строй новый врачебно-физкультурный диспансер, который вскоре стал называться «Дворцом здоровья». Я продолжал работать там уже не на полставки, а просто так, по старой дружбе, и за­нимался консультированием спортсменов.

Но основное внимание я уделял лечебной работе и ра­боте над собой. У менябыла одна проблема. Я фактически был самоучкой. Ваши консультации, Михаил Ефимович, редкие приезды С.С. Либиха, лекции И.Кона по сексологии и лекции Т.В Алейниковой по учению Фрейда давали мно­го, но для теоретического становления нужна была еще и практика. Конечно, я очень много читал, но все это была ротопринтная и полузапрещенная в то время литература. На нее даже нельзябыло ссылаться, разве что критиковать. Кроме того, мне еще был нужен научный руководитель. И ястал искать как научного руководителя, так и врача-психотерапевта, который владел бы современными личностно-ориентированными методами. Сам же продолжал совер­шенствоваться, как мог.

В лечебной работе я все время внедрял новые методи­ки, стараясь следовать описаниям, которые вычитывал в книгах. Некоторые методики переводил с английского язы­ка сам. Плохое знание английского языка пошло мне на пользу. Часто не хватало терпения лезть в словарь за каждым словом, и я все это переводил, как потом оказалось, не совсем так, как это было написано в книге. В конечном итоге это оказались моими методами. Кроме того, ко мне начали обращаться за помощью другие врачи при решении лечебных и диагностических проблем. Я начинал их решать. Потом моим подопечным ординаторам все это надоело, и они бросали это дело. Но оно уже было начато, и мне приходилось доводить его до конца, или, по крайней мере, до своего отпуска.

Один такой случай я опишу, ибо человек, обратившийся ко мне с просьбой, сыграл заметную роль в моей жизни. Это была Сладкозвучная Сирена. Дело было весной 1983 года. Она уже заканчивала у нас двухгодичную ординатуру. Это была внешне очень привлекательная женщина, выглядевшая как невинный ребенок. Когда она пришла в ординатуру так получилось, что ее я встретил и довольно хорошо запомнил. Было это перед входом в клинику. Она спросила меня, как ей пройти к заведующему кафедрой. Работала она до поступления кнам в детском отделении, потому ее специализацией была детская психиатрия. В теченииполутора лет учебы мы с ней по работе не сталкивались. Я тогда был очень увлечен психотерапией, а она в деловом плане была далека от моих интересов. Встречались мы на общекафедральных мероприятиях. Я обратил внимание, что она с большой легкостью и быстротой, даже быстрей, чем я в свое время, овладела сложной психиатрической тер­минологией и уже сделала весьма содержательный доклад, по которому чувствовалось, что она во всем сама разобралась,а не как это у нас довольно часто бывало, что преподаватель просто продиктовал текст. Бывали мы вместе и на всяких ритуальных мероприятиях, но никаких делу меня с ней не было.

Так вот эта Сладкозвучная Сирена весной 1983 года, уже работая на базе детского отделения психоневрологического диспансера, попросила помочь ей наладить психотерапевтическую работу с детьми и их родителями. Я честно сказалей, что подход к детям у меня не слишком хорош. Договорились, что будем вести группу вместе, а в группе у нас будут одновременно и дети, и родители. И если у меня с детьми что не получится, она тогда будет подключаться.

В нашей группе было три семьи, состоящие из 4 детей и их родителей. Группу проводили по субботам. Уже на первых занятиях я испытал некоторое чувство растерянности, ког­да отвечал на вопросы детей. Она, очень быстро вникнув в суть методики, смогла войти в контакт с детьми. И мы ухо­дили вместе домой, очень довольные проделанной работой и друг другом. Она стала применять психологическое айки­до в общении со свекровью, которая была ею недовольна. Были у нее в этом плане довольно частые конфликты. А когда она однажды согласилась со свекровью в том, сын ее неудачно женился, у свекрови от ее амортизации поднялось довольно прилично артериальное давление. Она же говори­ла, что у нее не очень хорошие отношения с мужем.

В общем, она одна из немногих приняла мои методы ра­боты. Мы ездили одним транспортом, но она выходила раньше. Довольно часто она приглашала меня к себе, но я в субботу торопился домой и из вежливости отказывался, откладывая этот визит. (Вечный Принц не понял, что она приглашала его к сексуальным действиям. Когда я его как следу­ет расспросил, он вспомнил, что ее муж часто ездил по ко­мандировкам, — М.Л.) Так мы проработали месяца два. Затем она перестала посещать группу, и я доводил ее один. Я на нее особенно не злился, ибо понял, что ей удалось найти что-то новое. (Не понял Вечный Принц, что нашла она себе любовника. Вечный Принц стал ей не нужен. Он возбудил ее сексуальные желания и подготовил ее к встрече с любовни­ком. В общем, сыграл роль той кобылки, которая возбужда­ет жеребца, чтобы он покрыл ослицу. — М.Л.)

Оформить этот материал в виде статьи я не имел возмож­ности. После отпуска группу я уже не собирал. Она же за­кончила ординатуру и стала работать в психиатрической больнице, где встречала меня достаточно приветливо, по­могала отбирать больных для педагогического процесса, поила чаем и т. п. В жизнь мою она тогда не вошла.

Остро возникла еще одна проблема — проблема повы­шения квалификации. Если врали могли проходить курсы усовершенствования, а могли и не проходить, то для пре­подавателей факультета усовершенствования это было обя­зательным. Очень трудно было тогда достать путевку на цикл психотерапии для педагогов. Оки были только в Мос­кве. Я же хотел поехать на специализацию в Ленинград.

Всеми правдами и неправдами я достал путевку в Ленинград, но предназначена она была для врачей. Руководство института меня не пустило, хотя в такой же ситуации был сексопатолог, но его отпустили. Не смог я начальство уговорить. В это время у нас в области организовывалась суицидологическая служба. Вот туда меня и отпустили. Естественно, за свой счет.

Ноябрь 1983 года я провел в суицидологическом центре. Впечатлений у меня осталась масса, как от обучения, так и от проживания. Это еще была эпоха развитого социализ­ма, и почвы для неврозов и психозов, конечно, не было. Но количество самоубийств росло. Их число ведь никак не скроешь, хотя, конечно, все это были отдельные факты. Центр этот был организован при одном из НИИ психиат­рии профессором Суицидологом, женщиной примерно лет 60—80, которая жила ради этого центра и его сотрудников. Поэтому давила их, как могла, но и дело сделала. У них была служба уже развита. Был и кризисный стационар, и телефоны доверия, и кабинеты социально-психологической помощи (вообще-то там работал психотерапевт, а назвали так, чтобы не отпугивать население). Этот центр тогда был только в Москве.

Суицидолог старалась помочь организовать такие центрыв других регионах. Работали там увлеченные люди. Я впервые увидел психологов чрезвычайно высокой квалифи­кации, которые работали не только как диагносты, но и как тренеры. Впервые я увидел в квалифицированном исполнении сеансы групповой терапии. Учителем моим там стал такой же бедолага, как я, в возрасте и без кандидатской диссертации. Правда, онне очень комплексовал по этому поводу, т.е. по большому счету бедолагой, таким как я, не был. (Вот видите, все зависит от личностной позиции, от системы отношений, от системы ценностей. Учитель Вечного Принца не считал себя несчастным, а наш герой считал. — М.Л.) Мне удалось тогда побывать на первых и последних занятиях группы. Как проходили они в середине, я мог только догадываться. Так и продолжалось мое психотерапевтическое образование. Я видел какие-то кусочки и по нимвосстанавливал всю картину тренинга, как палеонтолог по отдельным косточкам картину всего животного. Иногда получалось довольно точно, иногда не совсем. Вот это «не совсем» не всегда было плохо. Я не настаиваю на том, что они были лучше оригинальных, но они были дру­гими.

Так вот, когда было «не совсем так», но работало, то это уже была моя методика или модификация. Примерно так же я изучал гештальттерапию, экзистенциальный анализ, НЛП. Все, кто наблюдал за моей работой, говорили, что это не трансактный анализ, не гештальттерапия, не экзис­тенциальный анализ, не НЛП. Но ведь все это работало. Больные поправлялись. Просто пришлось мне дать всему этому свои названия. Так психотерапевтический клуб, ко­торый я организовал, получил название «Ванька-встанька», или «Неваляшка». Надо сказать, игрушка — философская. Ее валят, она не сопротивляется, но при первом же удоб­ном случае опять встает, как ни в чем не бывало, Конечно, ваш КРОСС, Михаил Ефимович, выглядит внушительнее» (Это он мне льстил. Честно говоря, мне больше понравился «Ванька-встанька», но не отнимать же мне у моего подопеч­ного такое симпатичное название, — М.Л.) Основной прин­цип я, правда, назвал психологическим дзюдо. Безусловно, психологическое айкидо более точно отражает суть дела. Но я не хотел полностью быть в вашей тени. В общем, квали­фикация моя как врача росла. Это понимал не только я, но и пациенты. Постепенно все наиболее сложные пациенты в области направлялись ко мне. Группы я стал вести в кли­нике. По субботам ко мне приходили больные после выпис­ки, а иногда приводили ко мне своих родственников.

Итак, обучение мое в суицидологическом центре шло хорошо, Я приобрел много друзей и знакомых. К этому вре­мени мы уже написали пособие по общей психопатологии, и я привез его на рецензию к видному профессору, ведуще­му авторитету в этой области. Он поразился нашей дерзос­ти, дал отрицательную оценку и сказал, что даже он не ре­шается написать учебник по общей психопатологии. Но в суицидологическом центре ко мне отнеслись очень тепло. Когда Суицидолог выдавала мне документ, она поинтере­совалась, чем я пленил ее сотрудников, я ответил, что умом молодостью и красотой. Она долго смеялась. Однако, думаю, что меня она запомнила. Хотя, впрочем, больше с ней я никогда не контактировал. Светлым местом моей специ­ализации было еще и то, что я проживал в гостинице «Мир». Эта гостиница примыкала к зданию Совета экономической взаимопомощи. Попал я туда, естественно, ко протекции, нобыл потрясен оборудованием номера и качеством обслуживания. А ведь это был 1983 год! И все это за умеренную цену. Я в Москве встретился со своим другом и привел его к себе. Так в ресторан он не хотел спускаться. Потом я уже был в лучших гостиницах Чикаго и Нью-Йорка, и я бы не сказал, что там было лучше.

На следующий год я попал в институт усовершенство­вания врачей, на кафедру психотерапии, которую тогда возглавлял главный психотерапевт, а точнее гипнолог СССР. Честно говоря, там мне не понравилось. «Не понравилось», пожалуй, это не то слово. Просто мне это уже было не нужно. Лишь один преподаватель только начинал заниматься групповой терапией. У нас все это уже поставлено было лучше. Все остальное было — гипноз и аутогенная тренировка. Что же касается техники гипноза и аутогенной тренировки, то уровень их был высочайший. Но я к этому времени от использования гипноза отошел.

Разочарованию способствовали два случая. Первый связанс моей педагогической деятельностью. Я на занятиях демонстрировал групповой гипноз. Две студентки достигли уровня сомнамбулизма. Но одну из них я не смог разбудить. Это удалось сделать часа через три. Все оставшиеся занятияона проспала. Засыпала она сразу, как только я входил в аудиторию.

Второй случай связан был с клинической практикой. Меня попросили полечить гипнозом от курения одного пациента неврологической клиники. Он сидел на койке, а я напротив него на стуле. Опустив голову вниз, я стал рассказывать ему о гипнозе. А сказал я, что когда мы начнем заниматься гипнозом, он почувствует тяжесть в теле, затем теплоту; чувство дремоты, а затем заснет, но мой голос будет слышать. Когда я поднял голову, он уже спал. Но я ведь к собственно гипнотизации и не приступал! Вот только после этого я понял то, что ранее читал в учебниках: «Внушение всегда реализуется через самовнушение».

Сейчас в клинических случаях гипноз я использую крайне редко и то в тех случаях, когда коррекция личности иначе невозможна. По-моему все беды нашего общества заключаются в том, что в раннем детстве в процессе воспитания нас «гипнотизируют», а вся наша жизнь пред­ставляет реализацию постгипнотического внушения. Мы под этим внушением делаем глупости и не замечаем, что выполняем чужую волю. Примером могут быть большин­ство наших праздников. Мы как марионетки выполняем все предписания праздников, хотя нередко хочется сделать что-то совсем другое. Например, убить именинника, а мы желаем ему успехов в работе и счастья в личной жизни. (Кру­товато брал Вечный Принц. Народ наш и в гипноз верит, и праздники ему нужны, Я советовал реже говорить вслух об этом. — М.Л.)

Но был там один преподаватель, который меня вдохно­вил. Он преподавал рациональную психотерапию и дал не­сколько уроков логики, которой я тогда увлекался. Он же провел семинар по обмену опытом, где я выступил со сво­ими разработками. Он о них отозвался весьма восторжен­но, сказал, что в моих работах содержится позитивная кри­тика К.Хорни. Я тогда не был знаком с ее работами, но меня это вдохновило на последующее изучение. Сейчас я ярый поклонник ее работ. Одна из них помогла мне выйти из подавленного состояния несколько позже.

В общем, в 1984 году я стал «упакованным» (документа­ми) психотерапевтом. Чуть позже, когда началась антиалко­гольная кампания, я еще стажировался три недели в инсти­туте им. Сербского, где познакомился с тогда еще живым профессором Стрельчуком И. В., ведущим наркологом того времени.

Несколько слов об этой антиалкогольной кампании. Меня от участия в ней довольно быстро отстранили, хотя я и сейчас считаю, что мой подход был правильным. Алко­голь является лучшим антидепрессантом. Ведь, когда чело­веку радостно, то в кровь сам организм выбрасывает алкоголь. Ведь Архимед от радости озарения во время открытия своего известного закона голым выскочил на улицу. В тос­ку человека вгоняют его неудачи, неумение решать свои проблемы. И не пугать его алкогольной деградацией нуж­но, а помочь ему успешно решить проблемы. Этим я предлагал заниматься. Более того, я и сейчас считаю, что пьют только несчастные люди из-за дефицита собственного ал­коголя в крови. Вот поэтому алкоголиков я не ругаю, а жа­лею. Как только с нашей помощью у них налаживаются дела по-настоящему, т. е. внутри становится спокойно и радостно, они сами прекращают пить.

Научная работа

Была еще одна нерешенная проблема — это научная ра­бота. От прежней своей работы я отказался. Я просто не мог уже ею заниматься, хотя нужно было всего-навсего выпра­вить ее под ученый совет. Но я уже сам понимал, что при­готовил нечто непотребное. Разумеется, никто не будет проводить такие сложные исследования для диагностики шизофрении, когда его результаты менее достоверны, чем традиционный клинический метод. Помнится, я об этом уже писал.

Конечно, я вел тщательную медицинскую документа­цию. Истории болезни мои напоминали романы, я только лишь объективно и подробно описывал состояние больных. Кроме того, все мои больные писали свои очень подробные биографии. Одним из методов обследования был психологический эксперимент, но я работал без психолога, и не всем больным этот эксперимент проводился. Тогда счита­лось, что без лабораторных методов работу трудно защи­щать, а потому для красоты что-то вставлялось. Так вот эти вставки у меня были не у всех пациентов, хотя результаты речения были хорошими. Намного позже я понял, то хорошие клинические работы без всяких лабораторных обсле­дований и психологических экспериментов достойны того, чтобы их автору присвоили ученую степень.

Вторая трудность моей научной работы заключалась в том, что методы психотерапии, которыми я занимался, были полузапрещенными. Единственное место, как мне тогда казалось, куда можно было подать на защиту был Ленинград. Вот я туда и стремился. Очень трудно было публиковаться. Мои тезисы не принимали в печать. Мне нужен был научный руководитель, который помог бы мне пройти все явные препятствия и подводные рифы. Однако здесь тоже была большая трудность, по крайней мере, для меня. Заведовал кафедрой Профессор. Его докторская диссертация была посвящена гипнозу Он считался видным психотерапевтом СССР. При таком раскладе вряд ли кто согласился бы стать моим научным руководителем. Дела на кафедре шли плохо. Дни его, собственно, были сочтены. Пробить через него ничего было нельзя. (Точнее, Вечный Принц не мог. — М.Л.) Разговоры можно было вести только под настроение. А настроение хорошим у него было все реже и реже. Он из года в год в течение полутора десятка лет брал социалистические обязательства закончить монографию, посвященную воспалительным заболеваниям го­ловного мозга. Но вся его научная продукция ограничивалась страничными тезисами или соавторством с сотрудниками кафедры. Так что чисто формально он был весьма плодо­витым ученым. Я тоже, когда занимался большой психиат­рией, «вместе с ним» написал ряд больших статей, где первой стояла его фамилия. Теперь же и этот путь публикаций для меня был закрыт, да и не хотел я, чтобы он был моим соавтором. В общем, публиковался я где-то на стороне. За первые пять лет я ни одной из пяти своих публикаций не смог опубликовать через кафедру или институт. В общем, нужно было просто сидеть и ждать.

Весной 1984 года Зевс решил ускорить уход Профессо­ра на пенсию и организовал преподавателей на протест. Я к этому времени уже знал действие треугольника судьбы и предупредил, что делать этого не следует, ибо преследователь, да и избавитель всегда становится жертвой. У нас было два человека, которых следовало отправить на пенсию: Профессор и Обаяшка (доцент кафедры). Обаяшку мы любили и хотели, чтобы она осталась, а Профессора мечтали выжить. Я их предупредил, что поход закончится тем, что Профессора еще задержат, Обаяшку уберут тут же, а у меня будут трудности с переизбранием. Расправились бы и с остальными, но не было к чему придраться. Меня, естественно, не послушали. Но я дурак, что пошел в этот поход, хоть вы, Михаил Ефимович, не советовали мне этого делать! (Ребята! Поступайте по собственному разумению иникогда не участвуйте в подобных мероприятиях. Как я уже цитировал Библию, не пускайтесь с отважным в путь, а то погибните от его безрассудства. Растите сбоку!— М.Л.) Гибельность этого похода объяснялась многими факторами. Но вот наиболее слабое место, на которое я указал. Квалификация Обаяшки была все-таки ниже квалификации Профессора. Конечно, проректор но учебной работе, который выслушивал наше возмущение, воспользовался этим и обвинил нас в непринципиальности.

Все случилось, как я и предсказывал. Обаяшка с 1-го сентября уже не работала, а в ноябре, когда началось мое переизбрание, конкурсная комиссия единодушно рекомен­довала не избирать меня на следующий срок. Я хорошо помню, как все это происходило.

Пришел я утром на работу и почувствовал, что что-то произошло. Обычно меня встречали весьма радушно, до­вольно часто обращались с разными вопросами. Я к этому времени уже был признанным авторитетом при решении проблем общения и в лечении неврозов, и многие мне стремились задать какой-нибудь вопрос. Когда я зашел на пятиминутку, кто-то мне сказал, что меня вызывает прорек­тор прямо сейчас. Он меня принял формально вежливо и сообщил мне решение конкурсной комиссии. Хоть я и ожидал такой вариант, не могу сказать, что у меня было радостное настроение.

Претензии мне были предъявлены следующие — провал научной работы (нет публикаций и неизвестно, когда будет диссертация) и отсутствие общественной работы. Мои оправдания в том, что четыре работы у меня уже сданы в печать и что я четыре года был профоргом, и только первый год не имею общественных поручений, в расчет приняты не были. Я спросил, есть ли шанс у меня остаться в институ-р, Мне сказали: «Вот; когда будут публикации, будет запланирована диссертация и начата общественная работа, тогда и будем разговаривать. Дали мне срок полгода, И я стал «исправлять» свои недостатки. Конечно, если бы я не прошел соответствующей психотерапевтической подготовки, дело кончилось бы очередным кризом. Более того, я даже не пытался узнать, кто высказал такое предложение.

Конечно, я провел анализ этого явления. С научной работой у меня все было в порядке. Именно тогда я высказал в принципе все идеи, которые потом легли в основы всех моих монографий, теорий, учебников, практических пособий пр. Все эти работы были или опубликованы или лежали в портфеле у проректора по науке. Если бы он разбирался в науке, он бы меня, наверное, защитил. А он или не понимал ничего в науке, или боялся ректора. Ректором у нас тогда совсем недавно был назначен профессор Ворон. Молодой способный ученый, ставший доктором наук лет в 30, а ректором лет в 35. Он был моложе меня на 7 лет. В свое время мы были с ним на «ты». Так вот он в это время про­водил политику омолаживания кадров и дал указание про­стимулировать старых неостепененных преподавателей. Вот проректор и высказался против. Против высказался и сек­ретарь парткома. А остальные дружно поддержали их. Сре­ди них было много таких, которые пользовались мною как врачом и те, кто знал мои идеи. Конечно, все это мои пред­положения. Достоверность их я проверять не стал. Но, ду­маю, что я не ошибся.