С. Л. Рубинштейн НАПРАВЛЕННОСТЬ ЛИЧНОСТИ

Человек не изолированное, в себе замкнутое существо, кото­рое жило бы и развивалось из самого себя. Он связан с окру­жающим его миром и нуждается в нем. Самое существование его как организма предполагает обмен веществ между ним и природой. Для поддержания своего существования человек нуж­дается в находящихся вне его веществах и продуктах; для его продолжения в других, себе подобных, человек нуждается в дру­гом человеке. В процессе исторического развития круг того, в чем человек нуждается, все расширяется. Эта объективная нужда, отражаясь в психике человека, испытывается им как потреб­ность. Потребность — это, таким образом, испытываемая чело­веком нужда в чем-то, лежащем вне его; в ней проявляется связь человека с окружающим миром и его зависимость от него.

Помимо предметов, необходимых для существования челове­ка, в которых он испытывает потребность, без которых его су­ществование или вообще, или на данном уровне невозможно, су­ществуют еще другие, наличие которых, не будучи объективно в строгом смысле необходимыми и не испытываясь субъективно как потребность, представляет для человека интерес. Над по­требностями и интересами возвышаются идеалы.

Испытываемая или осознаваемая человеком зависимость его от того, в чем он нуждается или в чем он заинтересован, что явля­ется для него потребностью, интересом, порождает направлен­ность на соответствующий предмет. В отсутствие того, в чем у человека имеется потребность или заинтересованность, человек испытывает более или менее мучительное напряжение, тяготя­щее его беспокойство, от которого он, естественно, стремится ос-

вободиться. Отсюда зарождается сначала более или менее неоп­ределенная, динамическая тенденция, которая выступает как стремление, когда уже сколько-нибудь отчетливо вырисовывает­ся та точка, на которую она направлена. По мере того как тен­денции опредмечиваются, т. е. определяется предмет, на который они направляются, они осознаются и становятся все более со­знательными мотивами деятельности, более или менее адекватно отражающими объективные движущие силы деятельности чело­века. Поскольку тенденция обычно вызывает деятельность, на­правленную на удовлетворение вызвавшей ее потребности или интереса, с ней обычно связываются намечающиеся, но затор­моженные двигательные моменты, которые усиливают динамиче­ский, направленный характер тенденций.

Проблема направленности—это прежде всего вопрос о дина­мических тенденциях, которые в качестве мотивов определяют человеческую деятельность, сами в свою очередь определяясь ее целями и задачами. Направленность включает два тесно меж­ду собой связанных момента: а) предметного содержания, по­скольку направленность — это всегда направленность на что-то, на какой-то более или менее определенный предмет, и б) напря­жения, которое при этом возникает. <...>

Динамические тенденции в конкретной форме выступили в современной психологии впервые — у Фрейда — в виде влечений. В бессознательном влечении не осознан объект, на который оно направлено. Поэтому объект представляется несущественным во влечении, а самая направленность, выражающаяся во влечении, выступает как нечто, будто бы заложенное в индивиде самом по себе, в его организме и идущее изнутри, из его глубин. Так изо­бражается природа динамических тенденций в учении о влече­ниях у Фрейда, и эта нх трактовка сказалась на учении о дина­мических тенденциях в современном учении о мотивации. Между тем уже направленность, выражающаяся во влечениях, факти­чески порождается потребностью в чем-то, находящемся вне индивида. И всякая динамическая тенденция, выражая направлен­ность человека, всегда заключает в себе более или менее осоз­нанную связь индивида с чем-то, находящимся вне его, взаимо­отношение внутреннего и внешнего. Но в одних случаях, как это имеет место во влечениях, связанных с закрепленным в организ­ме раздражителем, на передний план выступает все же линия, идущая изнутри, от внутреннего к внешнему; в других случаях, наоборот, эта двусторонняя в конечном счете зависимость или соотношение устанавливается, направляясь сначала извне во внутрь. Так это происходит, когда общественно значимые цели и задачи, которые ставятся обществом перед индивидом и нм принимаются, становятся личностно значимыми для него. Обще­ственно значимое, должное, закрепляясь в регулирующих обще­ственную жизнь нормах права и нравственности, становясь и личностно значимыми для человека, порождает в нем динамиче­ские тенденции иногда большой действенной силы, тенденции

долженствования, отличные от первоначальных тенденций вле­чения по своему источнику и содержанию, но аналогичные с ни­ми по их динамическому эффекту. Должное в известном смысле противостоит тому, что непосредственно влечет, поскольку в ка­честве должного нечто приемлется не в силу того, что оно меня влечет, что мне этого непосредственно хочется. Но это не озна­чает, что между ними непременно образуется антагонизм, что должному я подчиняюсь лишь как некоей внешней, идущей извне силе, принуждающей меня поступать вопреки моим влечени­ям и желаниям. Все дело в том, что должное не потому стано­вится значимой для меня целью, что мне этого непосредственно хочется, а я потому этого хочу — иногда всем своим существом, до самых сокровенных глубин его, — что я осознал обществен­ную значимость этой цели и ее осуществление стало моим кров­ным, личным делом, к которому меня влечет иногда с силой, превосходящей силу элементарных, только личностных влечений. В возможности такой обратимости этой зависимости между зна­чимостью цели и влечением, стремлением, волей заключается самая специфическая и своеобразная черта направленности че­ловека и тенденций, которые ее образуют. <.. .>

В отличие от интеллектуалистической психологии, все выво­дившей из идей, из представлений, мы выдвигаем, отводя ей оп­ределенное, отграниченное место, проблему тенденций, устано­вок, потребностей и интересов, как многообразных проявлений направленности личности. Однако мы при этом расходимся в ее разрешении с течениями современной зарубежной психологии, которые ищут источник мотивации лишь в недоступных созна­нию темных «глубинах» тенденции, не меньше, если не больше, чем с интеллектуалистической психологией, которая эту пробле­му игнорировала.

Мотивы человеческой деятельности являются отражением бо­лее или менее адекватно преломленных в сознании объективных движущих сил человеческого поведения. Самые потребности и интересы личности возникают и развиваются из изменяющихся и развивающихся взаимоотношений человека с окружающим его миром. Потребности и интересы человека поэтому историчны; они развиваются, изменяются, перестраиваются; развитие и пе­рестройка уже имеющихся потребностей и интересов сочетаются с появлением, зарождением и развитием новых. Таким образом, направленность личности выражается в многообразных, все расширяющихся и обогащающихся тенденциях, которые служат источником многообразной и разносторонней деятельности. В процессе этой деятельности мотивы, из которых она исходит, из­меняются, перестраиваются и обогащаются все новым содержа­нием.

Рубинштейн С. Л.Основы общей пси­хологии. 2-е изд. М., 1946, с. 623—626.

15*

А. В. Петровский

БЫТЬ ЛИЧНОСТЬЮ

Проблема социогенных потребностей человека в последнее вре­мя все больше привлекает внимание психологов. Перечень этих потребностей весьма велик... К ним относят такие фундамен­тальные потребности, как потребность в общении, познании, твор­честве, труде, подражании, эстетическом наслаждении, самоопре­делении и многие другие.

Исходя из всего вышеизложенного, не следует ли выделить еще одну социогенную потребность индивида, а именно потреб­ность быть личностью, потребность в персонализации. У нас нет, очевидно, оснований опасаться упреков в банальности постановки вопроса. Если видеть в личности не просто индивида как носителя той или иной социальной роли или держателя «пакета» своих индивидуально-психологических особенностей, а некое «сверхчув­ственное» качество человека, которое полагается в других людей, в межличностные отношения и в него самого «как другого» по­средством социально детерминированной деятельности, то мы вправе задуматься над источником и условиями процесса такого полагания. Обратимся для этого к основному источнику актив­ности человека — к его потребностям: «Никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей...»¹.

Можно предположить наличие у индивида некой социогенной потребности быть личностью во всей полноте ее общественных определений. Именно личностью! Потому что потребность быть, точнее, оставаться индивидом в значительной степени совпадает с потребностью самосохранения, со всем ансамблем витальных потребностей человека.

Личностью человек становится в труде и общении. «Личность не есть целостность, обусловленная генотипически: личностью не родятся, личностью становятся»². Совместный труд невозможен без взаимного обмена представлениями, намерениями, мыслями. Но он предполагает также необходимость знания о том, что пред­ставляют собой участники труда. Это знание получают главным образом опосредствованно через деятельность, которая осуществ­ляется совместно. О человеке судят не по тому, что он о себе го­ворит или думает, а по тому, что он делает. Так не следует ли предположить, что в единстве с потребностью что-то сказать друг другу по поводу общего дела проявляется также потребность как-то показать себя друг другу, выделить свой вклад в общую удачу, быть наилучшим образом понятым и оцененным окружаю­щими.

Обеспечивая посредством активного участия в деятельности

¹ МарксК-, ЭнгельсФ. Лейпцигскнй собор, —г Соч., т. 3, с. 245.

² Леонтьев А. Н.Деятельность. Сознание. Личность, с. 176.

свое «инобытие» в других людях, индивид объективно формирует в группе содержание своей потребности в персонализации, кото­рая субъективно может выступать как желание внимания, славы, дружбы, уважения, лидерства, может быть или не быть отрефлек-тирована, осознана. Потребность индивида быть личностью стано­вится условием формирования у других людей способности видеть в нем личность. Выделяя себя как индивидуальность, добиваясь дифференцированной оценки себя как личности, человек в дея­тельности полагает себя в общность как необходимое условие ее существования. Общественная необходимость персонализации очевидна. В противном случае исчезает доверительная, интимная связь между людьми, связь между поколениями, ибо индивид впитывает в себя не только знания, которые ему передаются, но и личность передающего знания.

Прибегая к метафоре, можно сказать, что в обществе изна­чально складывается своеобразная система «социального страхо­вания индивида». Осуществляя посредством деятельности пози­тивные «вклады» в других людей, щедро делясь с ними своим бытием, индивид обеспечивает себе внимание, заботу, любовь на случай старости, болезни, потери трудоспособности и т. д. Не следует понимать это слишком прагматически. Полагая свое бы­тие в других людей, человек вовсе не обязательно предвкушает будущие дивиденды, а действует, имея в виду конкретные цели деятельности, ее предметное содержание (хотя не исключена и намеренная, осознанная потребность персонализации). Если рас­сматривать, к примеру, любовь и заботу деда о внуке объективно, без сентиментальности, то это отношение как момент персонали­зации продолжается в будущем любовью внука к деду, т. е. возвращает ему его собственным бытием, обогащенным бытием молодого поколения.

Здесь можно отчетливо увидеть собственно человеческое на­чало, заложенное в процессе персонализации. Советский психолог К. К. Платонов как-то шутливо сказал <...> во время разговора по поводу романа Веркора «Люди или животные?», где в остро гротескной форме поставлен вопрос об отличии человека от жи­вотных: «А я укажу вам на одно заведомое отличие—животные не знают дедушек и бабушек!» В самом деле, только человек способен продолжить себя не только в следующем поколении, но и через поколения, создавая свою идеальную представленность во внуках.

Потребность человека быть личностью, осуществлять свои дея-нкя с пользой для общности, которой он принадлежит, и потому для себя как ее члена в самой себе уже содержала возможность расщепления поступка «для себя» и «для других», в свою пользу или в пользу общности, группы, коллектива. При этом деяние легко могло обернуться злодеянием.

Социогенная потребность быть личностью существует всегда в конкретно-исторической форме, имеет классовое содержание. В антагонистических общественно-экономических формациях эта

потребность могла быть полностью реализована только предста­вителями господствующего класса и всеми способами подавля­лась у порабощенных.

Отчуждение результатов труда, характерное для антагонисти­ческих формаций, порождало извращенные формы личностной атрибуции индивида. Запечатлев в произведенном предмете свой труд, его создатель не мог надеяться, что он тем самым продол­жает себя в тех, кому этот предмет предназначен. Этот парадокс деперсонализации творца в обществе эксплуатации человека че­ловеком превосходно схвачен в гротескной форме Э. Т. А. Гофма­ном в новелле «Крошка Цахес, называемый Циннобером», где маленькому уродцу Цахесу силой волшебства приписываются все заслуги окружающих, а все его собственные недостатки и промахи относят кому-нибудь другому,

В социалистическом обществе отсутствует подавление личнос­ти в угоду чьим-либо экономическим расчетам и интересам. <...>

Свободное и всесторонее развитие способностей позволяет че­ловеку посредством общественно полезной деятельности осуществ­лять позитивный вклад в других людей, в жизнь общества в целом.

Итак, гипотетическая социогенная потребность быть личностью реализуется в стремлении быть идеально представленным в дру­гом человеке, жить в нем, изменить его в желательном направле­нии. Подобно тому как индивид стремится продолжить себя в другом человеке физически (продолжить род, произвести потом­ство), личность индивида стремится продолжить себя, заложив идеальную представленность, свое «инобытие» в других людях. Еще раз спросим: не в этом ли сущность общения, которое не сводится только к обмену информацией, к актам коммуникации, а выступает как процесс, в котором человек делится своим бытием с другими людьми, запечатлевает, продолжает себя в них и пред­стает перед ними как личность.

Реализация потребности быть личностью, очевидно, лежит в основе художественного творчества, где транслятором, с помощью которого достигается полагание себя в других, выступают произ^ ведения искусства. Конечно, отнюдь не предполагается, что по­требность персонализироваться через другого человека ясно осо­знается как теми, кто эту потребность переживает, так и теми, посредством которых осуществляются акты персонализации. Скульптор, высекающий статую, удовлетворяет свою творческую потребность воплотить в мраморе свой замысел и осознает прежде всего само данное стремление. Именно этот момент схватывают и на нем застревают различные теории «самовыражения» и «само­актуализации» личности типа концепции А. Маслоу. Зачем ху-, дожник стремится продемонстрировать свое творение максималь­но большому кругу людей, в особенности тем, кого он считает «ценителями», т. е. своей референтной группе? Казалось бы, осу­ществил акт «самоактуализации», выразил себя, реализовал в предмете, деньги, в конце концов, получил — и переходи к текущим

делам! Так, может быть, все дело в том, что «субъект-объектным» актом (художник—скульптура) творческая деятельность не кон­чается и потребность остается неудовлетворенной, пока не удастся достроить следующее звено субъект-объект-субъектной связи (художник — скульптура — зритель), которое позволит осу­ществить необходимую персонализацию художника в значимых для него других.

Можно возразить: ну, разумеется, художник имеет в виду бу­дущего ценителя, когда создает свое произведение. Но это не столько возражение, сколько поддержка — просто третье звено существует пока в идеальной форме в голове художника, но суще­ствует. В повести Владимира Орлова «Альтист Данилов» в обра­зе скрипача, создателя «тишизма», особого направления в музыке (беззвучных музыкальных произведений), представлена субъект-объектная связь (скрипач—инструмент), устраняющая вместе с последним звеном и саму музыку, — образец «самореализации» и ссамоактуализации» в чистом виде.

Потребность «быть личностью», потребность в персонализации обеспечивает активность включения индивида в систему социаль­ных связей и вместе с тем оказывается обусловленной этими со­циальными связями, складывающимися в конечном счете объек­тивно, вне зависимости от воли индивида. Стремясь включить свое Я в сознание, чувства и волю других посредством активного участия в совместной деятельности, приобщая их к своим интере­сам и желаниям, человек удовлетворяет тем самым потребность в персонализации. Однако удовлетворение потребности, как извест­но, порождает новую потребность более высокого порядка, и про­цесс продолжается либо путем расширения предмета персонализа­ции, появления новых индивидов, в которых запечатлевается дан­ный индивид, либо путем углубления самого процесса.

Преобразование предмета деятельности изменяет и самого пре­образующего субъекта. Применительно к психологии личности эта психологическая закономерность выступает в двоякой форме. Совершив благородный или недостойный поступок, личность са­мим фактом этого поступка изменяет самою себя. Здесь «вклад» через акт деятельности вносится в самого индивида, «как в дру­гого». Индивид может интерпретировать благородный поступок как не имеющий значения, «пустой», «нормальный», а подлый — как «вынужденный», «безобидный» и даже вообще как деяние, продиктованное более чем благородными побуждениями (меха­низм психологической защиты). В то же время совершенное дея­ние перестраивает аффектно-потребностную и интеллектуальную сферу другого индивида, по отношению к которому благородно или подло повел себя первый. Человек вырастает или падает в глазах других людей, н это выступает как характеристика его, именно его личности.

Индивид переносит себя в другого отнюдь не в безвоздушной среде «общения душ», а в конкретной деятельности, осуществляе­мой в конкретных социальных общностях. Из основных положений

15»

стратометрической. концепции следует, что, например, альтруисти­ческие побуждения (альтруизм — это чистейший случай полагания себя в другом) в зависимости от того, опосредствуются ли они социально ценным содержанием совместной деятельности или нет, в одном случае могут выступать в форме коллективистиче­ской идентификации, а в другом — как всепрощение, попусти­тельство. В одном случае тот, кому адресован альтруистический поступок (или сторонний его наблюдатель), характеризуя лич­ность первого, говорит «добрый человек», в другом — «добрень­кий». Человек, продолжающий свое бытие в другом, удовлетво­ряет свою потребность в позитивной персонализации, если его деяние в наибольшей степени соответствует содержанию и цен­ностям деятельности, объединяющей его с другими людьми и & конечном счете с общественными интересами, отраженными в ней.

Потребность в персонализации может не осознаваться ни испы­тывающим эту потребность человеком, ни объектами его деяний. Она может быть осознана, вербализована в обостренной, иногда в болезненно гипертрофированной форме. Жажда прославиться (а следовательно, запечатлеть себя в людях) приводит к курье­зам, многократно описанным писателями-сатириками. Помещик Бобчинский имел, как помним, только одну бесхитростную прось­бу к «ревизору». «Я прошу вас покорнейше, как поедете в Пе­тербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и ска­жите: живет Петр Иванович Бобчинский»¹.

Социально оправданный и ценный способ выражения потреб­ности и персонализации лежит в трудовой деятельности.

Можно спорить об этических аспектах честолюбия — имеет ли человек право обнаруживать для других в явной и осознанной форме свое стремление, если таковое в наличии, выступить в качестве примера и тем самым продолжить себя в себе подобных. Но, по-видимому, если это стремление опосредствуется общест­венно ценной трудовой, творческой деятельностью, то вряд ли будет справедливо брать под сомнение уместность подобной мо­тивации.

Потребность индивида осуществить себя как личность, чаще всего проявляющаяся неосознанно, как скрытая мотивация его поступков и деяний, представлена в многочисленных и хорошо изученных в психологии феноменах притязаний, склонности к риску, альтруизма и т. п. <.. .>

Зависимость личности от общества проявляется в мотивах ее действий,'но сами они выступают как формы кажущейся спонтан­ности индивида. Если в потребности деятельность человека зави­сит от ее предметно-общественного содержания, то в мотивах эта зависимость проявляется в виде собственной активности субъекта. Поэтому система мотивов поведения личности, мотивации дости-

¹ Гоголь Н. В. Собр. соч. В 7-ми т. М., 1977, т. 4, с. 62.

жений, дружбы, альтруизма, «надситуатнвного» риска богаче приз­наками, эластичнее, подвижнее, чем потребность, в данном случае потребность в персонализации, составляющая их сущность.

Потребность быть личностью предполагает способность быть ею. Эта способность, как можно предположить, есть не что иное, как индивидуально-психологические особенности человека, кото­рые позволяют осуществлять деяния, обеспечивающие его адек­ватную персонализацию в других людях. Итак, в единстве с потребностью в персонализации, являющейся источником актив­ности субъекта, как ее предпосылка и результат выступает соци­ально обусловленная способность быть личностью, как собственно человеческая способность.

Подобно всякой способности она индивидуальна, выделяет данного человека среди других людей н в известном смысле про­тивопоставляет его им. Очевиден драматизм судьбы человека, который в силу внешних условий и обстоятельств лишен возмож­ности реализовать свою потребность в персонализации. Однако бывает и так, что способность быть личностью остается у человека неразвитой нлн приобретает уродливые формы. Человек, который чисто формально выполняет свои обязанности, уклоняется от об­щественно полезной деятельности, проявляя равнодушие к судь­бам людей и дела, которому онн служат, утрачивает способность быть идеально представленным в делах и мыслях, в жизни других людей. Человек, кичащийся своей индивидуальностью, отгоражи­вающийся от других, также в конечном счете деперсонализирует­ся, перестает быть личностью. Парадокс! Человек подчеркивает свою «самость», но тем самым лишается какой-либо индивидуаль­ности, теряет «свое лицо», стирается в сознании окружающих. «Пустое место» — так говорят о человеке, утратившем способность персонализироваться, а пустота, как известно, своей индивидуаль­ности не имеет.

Но, помимо индивидуального, в способности персонализации заключено и общее. Оно проявляется в трансляции субъектом элементов социального целого, образцов поведения, норм и вместе с тем в его собственной активности, носящей надындивидуальный характер, столь же принадлежащий ему, как и другим предста­вителям данной социальной общности.

Таковы в общих чертах психологические характеристики по­требности и способности быть личностью, выступающих в нераз­рывном единстве. <.. .>

Не следует забывать, что в основе формирования личности, помимо потребности индивида быть личностью, безусловно, лежат и другие потребности, как материальные, так н духовные. К по­следним должна быть отнесена фундаментальная социогенная потребность в познании и ее многочисленные производные (напри­мер, потребность в эстетическом наслаждении). Нет ни оснований, Ни возможности свести потребность в персонализации к познава­тельной потребности человека, н наоборот. Личность индивида конструируется в процессе реализации всех ее возможностей и

потребностей в социально детерминированной деятельности. Одна­ко выделение среди них еще одного класса потребностей и спо­собностей человека — быть личностью, а также осуществление экспериментальной проверки их реальной созидательной роли, как можно надеяться, будет способствовать дальнейшей разработке марксистско-ленинской теории личности в коллективе.

Петровский А. В. Личность. Деятель­ность. Коллектив. М., 1982, с. 235—

252.

И. С. Кон ПОСТОЯНСТВО ЛИЧНОСТИ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ!

Идея личного тождества, постоянства основных черт и струк­туры личности — центральный постулат, аксиома теории личности. Но подтверждается ли эта аксиома эмпирически? В конце 60-х годов американский психолог У. Мишел, проанализировав данные экспериментальной психологии, пришел к выводу, что нет.

Так называемые «черты личности», устойчивость которых из­меряли психологи, не особые онтологические сущности, а услов­ные конструкты, за которыми нередко стоят весьма расплывчатые поведенческие или мотивационные синдромы, причем различение постоянных, устойчивых «черт» и изменчивых, текучих психологи­ческих «состояний» (застенчивость — устойчивая черта личности, а смущение или спокойствие — временные состояния) в значитель­ной мере условно. Если принять во внимание также условность психологических измерений, изменчивость ситуаций, фактор вре­мени и другие моменты, то постоянство большинства «личностных черт», за исключением разве что интеллекта, выглядит весьма сомнительным. Возьмем ли мы отношение людей к авторитетным старшим и к сверстникам, моральное поведение, зависимость, вну­шаемость, терпимость к противоречиям или самоконтроль — всю­ду изменчивость превалирует над постоянством.

Поведение одного и того же человека в различных ситуациях может быть совершенно разным, поэтому на основании того, как поступил тот или иной индивид в определенной ситуации, нельзя достаточно точно прогнозировать вариации его поведения в иной ситуации. У. Мишел полагает также, что нет оснований считать, будто настоящее и будущее поведение личности полностью обус­ловлено ее прошлым. Традиционная психодинамическая концеп­ция видит в личности беспомощную жертву детского опыта, за­крепленного в виде жестких, неизменных свойств. Признавая на словах сложность и уникальность человеческой жизни, эта кон­цепция фактически не оставляет места для самостоятельных творческих решений, которые человек принимает с учетом особен­ных обстоятельств своей жизни в каждый данный момент, Однако

И Заказ 5162

психология не может ие учитывать необычайную адаптивность че­ловека, его способность переосмысливать и изменять себя.

Эта критика «индивидуалистической», асоциальной психологии во многом справедлива. Но если индивиды не имеют относитель­но устойчивого поведения, отличающего их от других людей, то само понятие личности становится бессмысленным.

Оппоненты Мишела указывали, что «психические черты» — не «кирпичики», из которых якобы «состоит» личность и (или) ее поведение, а обобщенные диспозиции (состояния), предрасполо­женность думать, чувствовать и вести себя определенным образом. Не предопределяя единичных поступков, зависящих скорее от спе­цифических ситуационных факторов, такие «черты личности» ока­зывают влияние иа общий стиль поведения индивида в долгосроч­ной перспективе, внутренне взаимодействуя и друг с другом и с ситуацией. Например, тревожность — это склонность испытывать страх или беспокойство в ситуации, где присутствует какая-то угроза, общительность — склонность к дружественному поведению в ситуациях, включающих общение, и т. д.

«Черты личности» не являются статичными или просто реак­тивными, они включают динамические мотивационные тенденции, склонность искать или создавать ситуации, благоприятствующие их проявлению. Индивид, обладающий чертой интеллектуальной открытости, старается читать книги, посещает лекции, обсуждает новые идеи, тогда как человек интеллектуально закрытый этого обычно не делает. Внутренняя днспозиционная последовательность, проявляющаяся в разных поведенческих формах, имеет и возраст­ную специфику. Одна и та же тревожность может у подростка про­являться преимущественно в напряженных отношениях со сверст­никами, у взрослого — в чувстве профессиональной неуверенности, у старика — в гипертрофированном страхе болезни и смерти.

Зная психологические свойства индивида, нельзя с уверен­ностью предсказать, как он поступит в какой-то конкретной ситуа­ции (это зависит от множества причин, лежащих вне его инди­видуальности), но такое знание эффективно для объяснения и предсказания специфического поведения людей данного типа или поведения данного индивида в более нли менее длительной пер­спективе.

Возьмем, например, такую черту, как честность. Можно ли считать, что человек, проявивший честность в одной ситуации, окажется честным и в другой? Видимо, нельзя. В исследовании Г. Хартшорна и М. Мэя фиксировалось поведение одних и тех же детей (испытуемыми были свыше 8 тысяч детей) в разных ситуа­циях: пользование шпаргалкой в классе, обман при выполнении домашнего задания, жульничество в игре, хищение денег, ложь, фальсификация результатов спортивных соревнований и т. д. Взаимные корреляции 23 подобных тестов оказались очень низки­ми, приводя к мысли, что проявление честности в одной ситуации имеет низкую предсказательную ценность для другой единичной ситуации. Но стоило ученым соединить несколько тестов в единую

шкалу, как она сразу же обрела высокую прогностическую цен­ность, позволяя предсказать поведение данного ребенка почти в половине экспериментальных ситуаций. Так же рассуждаем мы и в обыденной жизни: судить о человеке по одному поступку наивно, но несколько однотипных поступков — это уже нечто...

Экспериментальная психология судит о постоянстве или из­менчивости личности по определенным тестовым показателям. Однако дименсиональиое постоянство может объясняться не толь­ко неизменностью измеряемых черт, но и другими причинами, например тем, что человек разгадал замысел психологов или помнит свои прошлые ответы. Не легче зафиксировать и преем­ственность поведения. Пытаясь предсказывать или объяснять поведение индивида особенностями его прошлого (ретродикция), нужно учитывать, что «одно и то же» по внешним признакам поведение может иметь в разном возрасте совершенно разный психологический смысл. Если, например, ребенок мучает кошку, это еще не значит, что он обязательно вырастет жестоким. Кроме того, существует так называемый «дремлющий» или «отсрочен­ный» эффект, когда какое-то качество долгое время существует в виде скрытого предрасположения и проявляется лишь на опре­деленном этапе развития человека, причем в разных возрастах по-разному. Например, свойства поведения подростка, по кото­рым можно предсказать уровень его психического здоровья в 30 лет, иные, нежели те, по которым прогнозируется психическое здоровье 40-летних,

Любая теория развития личности постулирует наличие в этом процессе определенных последовательных фаз или стадий. Но существует по крайней мере пять разных теоретических моделей индивидуального развития. Одна модель предполагает, что, хотя темпы развития разных индивидов неодинаковы и поэтому они достигают зрелости в разном возрасте (принцип гетерохронности), конечный результат и критерии зрелости для всех одинаковы. Другая модель исходит из того, что период развития и роста жестко ограничен хронологическим возрастом: то, что было упу­щено в детстве, позже наверстать невозможно, и индивидуальные особенности взрослого человека можно предсказать уже в детст­ве. Третья модель, отталкиваясь от того, что продолжительность периода роста и развития у разных людей неодинакова, полагает невозможным предсказать свойства взрослого человека по его раннему детству; индивид, отставший на одной стадии развития, может вырваться вперед на другой. Четвертая модель акцентирует внимание на том, что развитие гетерохронно не только в межин­дивидуальном, но и в интраиндивидуальном смысле: разные под­системы организма и личности достигают пика развития разно­временно, поэтому взрослый стоит в одних отношениях выше, а в других — ниже ребенка. Пятая модель подчеркивает прежде всего специфические для каждой фазы развития индивида внутренние противоречия, способ разрешения которых предопределяет воз­можности следующего этапа (такова теория Э. Эрнксона).

11*

Но ведь, кроме теорий, есть эмпирические данные. Пока психо­логия развития ограничивалась сравнительно-возрастными иссле­дованиями, проблема постоянства личности не могла обсуждаться предметно. Но в последние десятилетия широкое распространение получили лонгитюдные исследования, прослеживающие развитие одних и тех же людей на протяжении длительного времени...

Общий вывод всех лонгитюдов — устойчивость, постоянство и преемственность индивидуально-личностных черт на всех стадиях развития выражены сильнее, чем изменчивость. Однако преемст­венность личности и ее свойств не исключает их развития и изме­нения, причем соотношение того и другого зависит от целого ряда условий.

Прежде всего степень постоянства или изменчивости индиви­дуальных свойств связана с их собственной природой и предпола­гаемой детерминацией.

Биологически стабильные черты, обусловленные генетически или возникшие в начальных стадиях онтогенеза, устойчиво сохра­няются на протяжении всей жизни и теснее связаны с полом, чем с возрастом. Культурно-обусловленные черты значительно более изменчивы, причем сдвиги, которые в сравнительно-возрастных исследованиях кажутся зависящими от возраста, на самом деле часто выражают социально-исторические различия. Биокультур­ные черты, подчиненные двойной детерминации, варьируют в за­висимости как от биологических, так и от социально-культурных условий.

По данным многих исследований, наибольшей стабильностью обладают когнитивные свойства, в частности так называемые пер­вичные умственные способности, и свойства, связанные с типом высшей нервной деятельности (темперамент, экстраверсия или интроверсия, эмоциональная реактивность и невротизм).

Многолетнее постоянство многих поведенческих и мотивацион-ных синдромов также не вызывает сомнений. Например, описание тремя разными воспитательницами поведения одних и тех же де­тей в 3, 4 и 7 лет оказалось очень сходным. Оценка несколькими одноклассниками степени агрессивности (склонность затевать драки и т. д.) 200 мальчиков-шестиклассников мало изменилась три года спустя. «Многие формы поведения 6—10-летнего ребенка и отдельные формы его поведения между 3 и 6 годами уже позво­ляют достаточно определенно предсказать теоретически связан­ные с ними формы поведения молодого взрослого. Пассивный уход из стрессовых ситуаций, зависимость от семьи, вспыльчивость, любовь к умственной деятельности, коммуникативная тревожность, полоролевая идентификация и сексуальное поведение взрослого связаны с его аналогичными, в разумных пределах, поведенчески­ми диспозициями в первые школьные годы» (Каган И., Мосс X.).

Высокое психическое постоянство наблюдается и у взрослых. У 53 женщин, тестированных в 30-летнем и вторично в 70-летнем возрасте, устойчивыми оказались 10 из 16 измерений. По данным П. Коста и Р. Мак-Крэ, мужчины от 17 до 85 лет, трижды тести-