III. Адаптация и "взаимоприспособление" - принцип реальности

Отношения индивида со средой время от времени "нарушаются" и должны то и дело возвращаться к равновесию. "Равновесие" не обязательно нормально; оно может быть патологическим. (Было бы бессмысленно называть каждое отклонение от равновесия конфликтом. Это лишило бы данную концепцию точности. Каждый стимул нарушает равновесие, но не каждый - вызывает конфликт. Эти процессы, следовательно, происходят частично в сфере, свободной от конфликтов.) Очевидно, каждый организм имеет механизмы для сохранения или восстановления равновесия[8]. Мы можем изобразить данный процесс, как колебание вокруг равновесия. Это не значит, что каждый процесс в организме должен содействовать выживанию индивида: биологическая задача произведения потомства может перекрывать эту цель, и теория инстинкта смерти постулирует регуляторные процессы, чья цель отлична. Э.Бибринг справедливо заметил, что теория Фрейда подразумевает обе формы регуляции: "Жизненная система управляется двумя тенденциями: она движется к нулевому потенциалу, но в этом движении создает новые напряжения" (1936, с.122). Хорошо известна остроумная монистическая концепция Р.Эренберга (1923) жизни как процесса, направленного к смерти. Конечно, напряжения возникают также внутри самого организма, а не только в его взаимоотношениях с внешним миром. Я предполагаю, что связи этих напряжений с фрейдовскими регуляторными принципами (принципом удовольствия, принципом реальности, принципом нирваны) и связи навязчивого повторения с инстинктивными влечениями и со способностью к регенерации и т.д., хорошо известны. Нет необходимости отмечать здесь, как навязчивое повторение может служить адаптации, как в травматических неврозах.

Здесь нас интересуют психические состояния равновесия, из стабильность, и в особенности их отношение к окружающей среде. Мы должны подчеркнуть огромную эластичность человеческой адаптивности: всегда имеются различные альтернативные средства, пригодные для достижения господства в отношениях со средой. Но психоаналитический опыт также научил нас, что вследствие сложной структуры психического аппарата внутренние расстройства легко вызывают расстройства в отношении к реальности. Наше знание психического аппарата позволяет нам отличать, помимо равновесия между индивидом и окружающей средой, два других сравнительно хорошо определяемых состояния равновесия. Равновесие инстинктивных влечений (жизненно важное равновесие) и психических инстанций (структурное равновесие) зависят друг от друга и от упомянутого первым равновесия (ср. Фрейд 1931, Александер 1933). Однако в действительности мы должны добавить четвертое равновесие. Поскольку эго – не просто равнодействующая других сил, его синтетическая функция является, так сказать, специфическим органом равновесия в распоряжении индивида. Четвертое равновесие имеет место между синтетической функцией и остальной частью эго. Мы вернемся к этому моменту позднее.

Здесь мы сталкиваемся с взаимозависимостью регуляторов интрапсихического равновесия. (Психоаналитическое исследование тех первичных расстройств аппаратов эго, которые приводят в результате к неудачам в адаптации, едва началось.) Один и тот же процесс, который "внутренне " является нарушением в отношении психических установлений. может быть "внешне" нарушением адаптации: например, защита против инстинктивных влечений часто меняет отношение к внешнему миру. Биология говорит об "организации организма", имея в виду "законную корреляцию индивидуальных частей организма" (А.Е.Парр 1926). Мы утверждаем, что адаптация и взаимоприспособление[9] (в смысле этой корреляции) взаимозависимы; взаимоприсобление обычно является предпосылкой процесса адаптации и наоборот. Эта корреляция также включает психофизические связи, и ее психологическое выражение — это синтетическая функция (ср. Нанберг, 1930), которая является, таким образом, особым случаем более широкой биологической концепции взаимоприспособления[10]. Здесь, как столь часто в биологии — на более высоком уровне те же самые задачи решаются другими средствами. В филогенезе эволюция ведет к возрастающей независимости организма от окружающей среды, так что реакции, которые первоначально происходили в отношении к внешнему миру, все в большей мере смещаются внутрь организма. Развитие мышления, суперэго, овладение внутренней опасностью до того, как она становится внешней, и так далее, — примеры этого процесса интернализации. Таким образом, возрастает значимость взаимоприспособления (в психологической сфере, синтетическая функция) в ходе эволюции. Если мы сталкиваемся — как у человека — с функцией, которая одновременно регулирует как отношения со средой, так и взаимосвязи психических инстанций, нам прийдется поставить ее выше адаптации в биологической иерархии: мы поставим ее выше адаптивной деятельности, регулируемой внешним миром, то есть выше адаптации в более узком смысле, но не выше адаптации в более широком смысле, так как последний уже подразумевает “ценность для выживания”, определяемую как отношениями со средой, так и взаимоотношениями психических инстанций.

Вернемся теперь к принципам регуляции. В данный момент нас интересует лишь тот один из ее аспектов, который может нам помочь продемонстрировать сравнительную независимость развития эго. Поэтому мы можем игнорировать на данное время роль навязчивого повторения и принцип нирваны в развитии. Несомненно, имеют место реакции, в которых принцип удовольствия служит самосохранению: например, биологически широко распространенная роль боли (как предупреждения) заключается, главным образом, в предотвращении самоувечья (Уехскюлл, 1920). Крысы станут есть собственные лапы, когда у них перерезаны сенсорные нервы. Однако, как об этом писал Фрейд (1932): “От принципа удовольствия к инстинкту самосохранения лежит долгий путь; и с самого начала две эти тенденции далеки от совпадения” (с.129). Психоанализ показал нам, насколько принципы удовольствия разрушает адаптацию, и это может легко привести нас к недооценке его значимости в овладении внешним миром[11]. Со времени выхода “Двух принципов” (1911) Фрейда мы знаем, как и в каких границах принцип реальности заменяет или модифицирует принцип удовольствия у человека. В другом и не менее фундаментальном исследовании, “Отрицание” (1925), Фрейд продолжает эти соображения и обсуждает основания проверки реальности и связь мышления с восприятием (ср. Также Ференци, 1926). Но как принцип удовольствия был, так сказать, вынужден модифицироваться в принцип реальности, все еще должно быть объяснено недвусмысленным образом.

Нам понятно, что психический аппарат должен искать во внешнем мире возможности удовольствия, как только его потребности превышают определенную меру и более не могут удовлетворяться фантазией. Поворот к реальности может также быть защитой против тревог, возбуждаемых фантазиями, и может служить для овладения тревогой. В этих двух случаях поворот к внешнему миру и к необходимости его признания все еще находится всецело под влиянием принципа удовольствия. Человек обменивает удовольствие на неудовольствие, или большее удовольствие на меньшее. На то, что мы называем принципом реальности, подразумевает нечто существенно новое, а именно, функцию предвидения. “Происходит отказ от кратковременного удовольствия с сомнительным результатом, но лишь для того, чтобы достичь новым путем гарантированного удовольствия, приходящего позднее” (Фрейд, 1911, с.18). Как справедливо сказал Нанберг (1932), ребенок отказывается от своего всемогущества и магии лишь в надежде на то, что вновь приобретет их, когда вырастет. (Сходные случаи часто случаются в ходе психоаналитического лечения.) Нам известно, что принцип реальности является в некотором смысле продолжением принципа удовольствия, но его средства иные. Но принцип реальности имеет и другое решающее применение помимо возросшего внимания к внешнему миру. Способность к отказу от получения непосредственного удовольствия ради достижения большего удовольствия в будущем не может быть выведена из одного лишь принципа удовольствия; даже воспоминания о болезненных переживаниях недостаточны для ее объяснения. Именно в этой связи Ференци (1926) поднял проблему добровольного принятия боли. Мазохизм, который он привлекает в качестве объяснения, действительно, временами, по-видимому, играет в этом роль; например, в восстановительном процессе возмещения, следующим за утратой шизофреником связи с реальностью (Нанберг, 1932). Но представляется неправдоподобным, что мазохизм должен играть центральную роль в процессах адаптации при нормальном развитии. Навязчивое повторение, использованное в соответствующей статье Френча (1937), также не может в одиночку объяснить его отношение к будущему событию. Навязчивое повторение определенно может объяснять некоторые наши переживания боли, но его связь с принципом реальности намного менее прямая, чем он полагает. Хотя содержание концепции Френча противоречит гипотезе мазохизма Ференци, они связаны в одном отношении: мазохистское отношение, подобно навязчивому повторению, не может само по себе гарантировать адаптацию к реальности; оно может делать это, лишь если мы уже предположили, что оно не будет становиться эффективным за исключением того случая, когда развитие взаимоотношений с реальностью требует принятия боли. Мы не можем считать адаптивным отношение к миру, в котором познаем мир лишь в той мере, в какой он вызывает боль.

Но мы уже отмечали, что принцип реальности также подразумевает что-то существенно новое, а именно, знакомую функцию предвидения будущего, ориентирующую наши действия в соответствии с ним и корректно связывающую средства и результаты друг с другом. Это функция эго и, несомненно, адаптационный процесс высшей значимости. Мы можем допустить, что развитие эго вступает в этот процесс как независимая переменная, хотя, естественно, вовлеченная функция эго может вторичным образом приносить удовольствие. Вскоре мы сможем сказать несколько больше о “принципе”, который регулирует эту часть эго развития.

Такое положение дел может иметь всеобщую значимость. Мы можем задаться вопросом, почему определенные способы поведения обладают большими возможностями удовольствия, чем другие. Ясно, что психология инстинктивных влечений не полностью отвечает на этот вопрос. Ференци (1924) полагает, что чрезмерно большой нарциссический катексис пениса обусловлен его ролью в размножении видов. Мы должны без колебаний обобщить это предположение и включить общие биологические соображения такого типа в объяснение возможностей удовольствия от органа или поведения. Требования для выживания видов могут принимать форму в психическом развитии человека, которая может быть независима от принципа удовольствия — и от принципа реальности, который происходит от него вторичным образом — и может даже регулировать возможности достижения удовольствия. Сходное предположение может быть сделано относительно потребностей самосохранения: например, либидиональная активность оральной зоны “основывается” прежде всего на потребности в пище. Мы можем рассматривать отношение к внешнему миру, которое, как независимый фактор, регулирует определенные предпосылки для применения принципа удовольствия. Таким образом, мы приходим к концепции, в которой отношения к реальности определяются принципом реальности в более широком и принципом реальности в более узком смысле. ( Я не хочу обсуждать здесь вопрос о том, может или нет первый из них, который включает результаты естественного отбора, влияние наследственности и т.д., рассматриваться как один из регулирующих принципов в обычном смысле этого слова.) Принцип реальности в более широком смысле будет исторически предшествовать и иерархически превосходить принцип удовольствия. Подчинение принципа удовольствия принципу реальности в этом смысле было обсуждено Радо (1931). Я не считаю необоснованным нарушением границ предложить такое расширение концепции принципа реальности. Мы настолько привыкли к общим биологическим концепциям в психоанализе — психоаналитическая классификация инстинктивных влечений, например, существенно базируется на биологических соображениях — что здесь должно найтись место и для этой концепции. Мы имеем здесь, так сказать, два уровня строения теории, так же как в психоаналитической теории инстинктивных влечений, где инстинктивные процессы влечений, с которыми мы имеем дело в нашей психоаналитической работе, находятся на одном уровне, а общее биологическое происхождение инстинкта смерти, применение теории либидо в отношении клеток друг к другу, и т.д., находятся на другом уровне. В то время как, несомненно, существуют отношения между более широким и более узким принципом реальности, тем не менее, на данной стадии исследования представляется целесообразным каждый раз указывать уровень рассуждения во избежание неправильного понимания. В данном месте мне хотелось бы процитировать утверждение Фрейда, которое может поддержать развиваемую здесь точку зрения: “Как высшее развитие, так и инволюция вполне могут быть последствиями адаптации к давлению внешних сил; и в обоих случаях роль, играемая инстинктами, может быть сведена к задержке (в форме внутреннего источника удовольствия) обязательной модификации” (1920, с.41).

Мы видели, что переход принципа удовольствия в принцип реальности — в более узком смысле — предполагает определенный уровень развития эго. Обязательно возникнут сомнения относительно обобщения таких соображений, потому что, хотя психоанализ, рассматривая филогенез, с готовностью приписывает главную и даже первичную роль влиянию внешнего мира — “жизненным нуждам” — в образовании и функционировании органов, в целом он невысокого мнения относительно врожденных адаптивных способностей индивида как гарантий успешных отношений со средой и подчинения ее своему господству. (Я не буду обсуждать здесь глубокомысленный и последовательный в своем подходе “биоанализ” Ференци (1924); в общем, я согласен с недавно высказанной критикой Бернфельда (1937).) Наше длительное отрицание этого фактора обусловлено частично отсутствием возможностей его рассмотрения, и частично тому факту, что аспект инстинктивных сил психических процессов приковал наше внимание намного раньше, чем аспект эго. Методологическая заметка: концепция адаптации (как процесса), вероятно, возникла как обобщение из наблюдений индивидуальных человеческих адаптивных деятельностей, и поэтому, когда была применена к онтогенезу адаптационных процессов, она меньше загружена гипотезами, чем когда применяется к филогенезу.

Мы знаем, что по Фрейду развитие вертикального положения имело решающее влияние на судьбы инстинктивных влечений человека. Почему бы нам теперь — имея в виду отличия между онтогенетическими и филогенетическими ситуациями — также не предложить сходного взаимоотношения между адаптацией и инстинктивным влечением в онтогенезе? Ни одно инстинктивное влечение у человека не гарантирует адаптации само по себе и без связи с другими явлениями, однако, в среднем весь ансамбль инстинктивных влечений, функций эго и принципов регуляции при встрече со среднеожидаемыми условиями среды имеет выживательную ценность. Из этих элементов функция аппаратов эго, о чем мы скажем позднее — “объективно” самая целенаправленная. Утверждение о том, что внешний мир “принуждает” организм адаптироваться, может быть поддержано, лишь если принять за данное человеческие потенциальные возможности и тенденции к выживанию. (Рассмотрение филогенетического вопроса относительно роли естественного отбора, или вопроса о роли в нем “адаптивной активности”, не входит в наш круг проблем.)

Упомянутые функции всех психических и физических аппаратов эго могут становиться вторичными источниками удовольствия. Это, несомненно, “компенсация” в более широком смысле (ср. Тауск, 1913). Возможности аппаратов свободной от конфликтов Эго-сферы, по-видимому, в любом случае играют важную роль в адаптации к внешнему миру, так как открытие таких новых источников удовольствия ускоряет развитие эго. (Смотрите обсуждение удовольствия в функционировании ниже.) Давайте вначале рассмотрим соматические процессы созревания: так же как фазы развития либидо зависят от процессов соматического созревания (например, анально-садистская фаза развивается “очевидно в связи с прорезыванием зубов, укреплением мускулатуры и контролем над сфинктером” (Фрейд, 1932, с.135)), так и развитие эго также связано с соматическим созреванием определенных аппаратов. Я обязательно скажу об этом больше в дальнейшем. Потенциальные возможности удовольствия, предоставляемые на разных уровнях развития со стороны эго, его функций и его аппаратов, играют огромную роль для стабильности организации эго, его эффективности и вида, и степени его функционирования (синтез, защита, ассимиляция, способность к обучению и т.д.). Однако мы знаем, что сексуализация деятельности эго может приводить к их торможению; и что целостность определенных сексуальных функций (генитальных функций) вполне является гарантией против столкновения либидиональных с утилитарными функциями. То, что за этим последует — характеристика и качественная дифференциация различных категорий переживаний удовольствия — непростая задача. Во-первых, те чувства удовольствия, которые имеют сильные соматические отражения (в основном сексуальные), могут отличаться от качеств удовольствия, запрещенных в направлении цели, сублимированных действий. Но даже они могут подразделяться дальше, как в классификации Шелера (1927): сенсорные чувства или переживаемые чувства; чистые психические чувства (чистые восприятия себя); психические чувства (личностные чувства)[12].

IV. Развитие и адаптация

Предположение о том, то все реакции на внешний мир являются процессами адаптации, увеличит неопределенность этой концепции; тем не менее следует предпринять попытку повторного исследования эволюции эго с токи зрения адаптации. Мы действительно приписываем разновидность эго также и животным (Фрейд, 1915b, с.121). Животное находится в контакте с внешним миром посредством своих органов чувств и эффекторов, оно развивает “мир восприятий” (“Merkwelt”), “мир действия” (“Mirkwelt”), и посредством “использования регулятивных функций” животное также создает “внутренний мир” (Уехскюдд, 1920). Но мы не можем говорить в отношении животных о таком разделении на эго и ид, которое существует у взрослого человека. Сам тот факт, что концепция инстинктов в отношении к низшим животным является намного более всеобъемлющей, чем концепция инстинктивных влечений в отношении к человеку, препятствует такому разделению. Возможно и даже вероятно, что именно эта более резкая дифференциация эго и ид — более четкое разделение труда между ними — у взрослых людей, которые, с одной стороны, обеспечивают лучшую, более гибкую связь с внешним миром, а с другой стороны, увеличивает отчуждением ид от реальности[13]. У животных ни одна из этих двух организаций не является столь гибко связанной с, или столь отчужденной от, реальности. Возможно, мы можем предположить, что принцип удовольствия в среднем более тесно связан с сохранением себя и вида у животного, чем у человека. Предположение о том, что жизнь низших организмов регулируется одним лишь принципом удовольствия (или принципом нирваны) — в той форме, в которой оно обычно утверждается — определенно не состоятельно, но оно становится более правдоподобным, если мы предположим, что у низших животных взаимоотношения с реальностью обеспечивают паттерны для целей и средств получения удовольствия в большей степени, чем они делают это у человека. В этой области мы должны быть особенно осторожными в выведении филогенетических умозаключений из наблюдений, сделанных над человеческим дитем.

Новорожденный младенец не целиком является слепым исполнителем влечений; он обладает врожденными аппаратами (перцептуальными и защитными механизмами), которые соответствующим образом выполняют часть тех функций, которые после дифференциации эго и ид мы приписываем эго. Существует состояние адаптивности, прежде чем начинаются намеренные процессы адаптации. Уже упоминались особо ограниченный перечень инстинктов у человека[14], и та громадная свобода, которую это позволяет для обучения; но мы не можем предположить, что регулирующие факторы и их отношение к внешнему миру начинают функционировать, лишь когда эго полностью развилось. Даже защиты, хотя и не в обычном и в более узком смысле, уже существуют на уровне инстинктов[15]. Развитие эго является дифференциацией, в которой эти примитивные регулирующие факторы все в большей мере заменяются или дополняются более эффективными регуляциями эго. То, что первоначально было фиксировано за инстинктами, может впоследствии осуществляться на службе и посредством эго, хотя, естественно, новые регуляции также будут возникать в ходе развития эго и ид. Дифференциация прогрессирует не только посредством создания новых аппаратов для того, чтобы справляться с новыми требованиями и задачами, но также и главным образом посредством того, что новые аппараты принимают на себя, на более высоком уровне, функции, которые первоначально выполнялись более примитивными средствами. В дополнение к сказанному, я упомяну последствие этого: когда превосходящие по классу аппараты блокированы или расстроены, не возникает никакой чистой формы предшествующей стадии развития. Так идут дела в органической сфере и — хотя вследствие хорошо известных причин в меньшей степени (сравни Фрейд, 1930) — также и в психологической сфере.

Мы обычно предполагаем, что психическое развитие определяется как инстинктивными влечениями, так и воздействиями окружающей среды, и что это справедливо также для развития эго (специфического органа адаптации), то есть обучения способам удовлетворять и контролировать инстинктивные влечения. Но мы не должны забывать, что состав влечений индивида не является его единственной врожденной оснасткой, то есть не является единственной данной с точки зрения онтогенетических соображений. Человеческий индивид при рождении имеет аппараты, которые служат для овладения внешним миром. Они созревают в ходе развития[16]. Позднее мы будем более детально обсуждать эти аппараты и их роль в качестве независимого фактора в развитии. (Часть проясняющих идей Бэлли (1933) относительно подвижности и эволюции и исследования М.Лёуи (1928) о зависимости развития эго от подвижности уместны в данной связи). Кроме того, человеческий индивид обладает при рождении еще не исследованным набором психических предрасположений, заключающих в себя конституционные факторы, важные для развития эго; например, согласно Бриэрли (1936), индивидуальные отличия в толерантности к тревожности определяются таким конституционным фактором. Прогрессивное научение эго в ходе развития выносить тревожности и напряжения пространно изучались психологией эго. Анна Фрейд, английская школа и Феничел представили много накопленного опытного и мыслительного материала относительно развития и функции целей и защитных механизмов эго, которые я не могу здесь детально обсуждать. Я хочу лишь подчеркнуть неоднократно подчеркиваемый мной момент, что защитные механизмы могут одновременно служить как контролю инстинктивного влечения, так и адаптации к внешнему миру (примером этого является “идентификация с агрессором” Анны Фрейд). Мы наблюдаем при каждом изменении, что эго одновременно осуществляет адаптацию, запрет и синтез. (Очевидна знакомая аналогия с определенными частями центральной нервной системы, но она очень мало может помочь).

Строго говоря, нормальное новорожденное человеческое дитя и его среднеожидаемое окружение адаптируются друг к другу с самого первого момента. То, что никакой младенец не сможет уцелеть при определенных нетипичных (не ожидаемых в среднем) условиях, и что травмы определенно является неотъемлемой частью типичного развития, не противоречит этому предположению. Данное взаимоотношение является, однако, в основном, состоянием адаптированности (как для настоящего, так и для будущего, как мы вскоре увидим), и процессы адаптации в более узком смысле этого слова еще не играют почти никакой роли. В этом смысле индивид имеет взаимосвязь с внешним миром с самого начала. Новорожденный находится в тесном контакте с окружающей средой не только вследствие его потребности в продолжительной заботе, но также по причине его реакций на стимулы окружающей среды; хотя, конечно, эти реакции часто не сразу специфически адаптированы. Первые признаки интенциональности появляются около третьего месяца жизни и характеризуют критическую фазу развития, но подлинное объектное понимание наглядно проявляется лишь около пятого или шестого месяца, и не завершается даже в возрасте одного года (ср. Булер, 1928). Нам кое-что известно о роли потребностей ребенка в оказании воздействия и направлении развития феноменов намерения, и я не буду обсуждать здесь данный момент. Но мы не должны предполагать из того факта, что ребенок и окружающая его среда с самого начала взаимодействует, что ребенок с самого начала психологически направлен на объект как на объект. Утверждения М.Балинта (1937), а также других исследователей относительно первичного объекта любви, вряд ли могут быть совместимы с этими легко поддающимися проверке полученными данными. Балинт полагал, что неправомерно использовать “то обстоятельство, что переживание не является осознаваемым, в качестве доказательства против его психического существования”. В целом, это определение верно. Однако, методология предупреждает нас, что в области, которая более доступна прямому наблюдению, чем реконструкции из психоанализа взрослых, мы должны избегать высказывания предположений, которые приходят в конфликт с наблюдениями поведения. Для дальнейшего обсуждения этих и других проблем раннего развития эго, я должен отослать вас к Феничелу (1937b) и Балинту (1937), так как я лишь затронул их здесь.

Известно, что структурное развитие у индивида служит адаптации. Это справедливо по определению вследствие дифференциации эго и ид, но это также справедливо для тех идентификаций, которые создают суперэго, где взаимосвязь между тем, что является достижением, а что — расстройством в адаптации, особенно ясна. Если Радо (1925) предпочел говорить о “влечении совести”, мы, в свою очередь, должны подчеркнуть, что такое “влечение” также обладает адаптивной функцией. Суперэго не только находится в резком контрасте с эго и ид; оно также “в некоторой степени является идеальным прототипом, к которому стремятся все усилия эго, примирением его множественных вассальных зависимостей” (Фрейд, 1924, с.253); кроме того, это — результат адаптации, которых содействует синтезу (ср. Нанберг, 1930). Однако, нам известно, что развитие структуры также увеличивает неустойчивость психического аппарата, и поэтому мы должны ожидать временных (а иногда длительных) феноменов разрушения дифференциации. В свою очередь, дифференциации в эго также создают специфические условия для адаптации: формы адаптации зависят, среди других вещей, от психического уровня, и от богатства, размаха и дифференциации внутреннего мира. Эта дифференциация внутри эго приводит к оптимальной адаптации и синтезу, лишь если эго является сильным и может использовать ее свободно; тем не менее дифференциация играет независимую роль среди процессов адаптации. Дифференциации противодействует тенденция к замкнутому миру, которая может быть либо выражением синтетической функции в нашем рассудке (ср. Анализ Нанберга (1930) потребности в причинности), либо регрессией к более ранним эволюционным стадиям “взаимной принадлежности”, к чувству единства с объектом, к первичному нарциссическому состоянию (Радо, 1925; Х.Дойч, 1927; и другие). Даже эта регрессивная тенденция может при определенных условиях служить адаптации. Например, согласно Э.Шарпу (1935), мышление в “чистой науке” включает в себя тенденцию реституции. Само собой разумеется, что мышление, и в особенности причинное мышление, предполагает не только синтез и взаимоприспособление, но также дифференциацию. Мы имеем здесь дело с сосуществованием дифференциации и интеграции (ср. Вернер, 1929), обычным в биологии. Развитие этой функции дифференциации находит психологическое выражение не только в становлении психических инстанций, но также в проверке реальности, в суждении, в расширении мира восприятия и действия, в отделении восприятия от представления, познания от аффекта, и т.д. Равновесие двух этих функций может быть нарушено, например, преждевременным развитием дифференциации, относительным замедлением синтеза. Когда мы говорим о преждевременности развития эго, мы часто имеем в виду преждевременное развитие этих процессов дифференциации. Дифференциация должна быть осознана, совместно с синтезом, в качестве важной функции эго. Недавняя лекция Шпица (1936) о дифференциации интеграции уместна в этой связи. Так как мы некоторым образом связываем синтетическую функцию эго с либидо (наша концепция этой взаимосвязи не важна здесь), уместно предположить аналогичное взаимоотношение между дифференциацией и деструкцией, в особенности после недавних умозаключений Фрейда (1937) относительно роли свободной агрессии в психической жизни. И опять, я не могу здесь обсуждать ни хорошо известные, ни возможные взаимоотношения между этими эволюционными процессами и инстинктивными влечениями.

Мы уже упоминали, что достижения адаптации могут превращаться в расстройства адаптации. Мы знаем, например, что не все люди могут выносить полного согласия с внешним миром и его требованиями (например, социальными требованиями); их синтетическая функция, так сказать, не может идти в ногу с требованиями внешнего мира. Нам также известно, что невротический симптом тоже является попыткой адаптации, хотя и безуспешной. Такие противоречия очевидно является необходимыми сопутствующими обстоятельствами биологической эволюции. В этой связи Фрейд (1937) цитирует Гете: “Разум становится безумием, доброта причиняет боль”. Неудивительно, что многие биологические процессы, служащие сами по себе определенной цели, также оказывают пагубные побочные воздействия на организм. Процессы адаптации являются, прежде всего, целенаправленными лишь для определенной области эволюционных ситуаций; кроме того, они включают в себя внутренние самолимитирующие факторы, которые могут быть, а могут не быть, адаптивными. Одноклеточные организмы, когда они предоставлены сами себе, в конечном счете разрушаются продуктами своего обмена веществ. Помнится, Фрейд (1920) упомянул этот факт при обсуждении инстинкта смерти. И обратно, адаптационные расстройства могут обращаться в адаптационные достижения, когда прорабатываются должным образом. Нормальное развитие включает в себя типичные конфликты, а с ними возможность адаптационных расстройств[17]. Даже хотя понятие психического здоровья необходимо должно оставаться смутным, Вэлдер в недавней дискуссии справедливо сказал, что психическое здоровье не может считаться продуктом случая. Одной из его предпосылок является готовность к средне ожидаемым ситуациям окружающей среды, и к средне ожидаемым внутренним конфликтам.

Я полагаю, что нам будет легко принять идею о том, что функции эго, вдобавок к их координации, также обладают ранговым порядком. Э.Вейсс (1937), например, говорил о поверхностных и более глубоких слоях защиты, но этот ранговый порядок не обязан совпадать с ранговым порядком функции эго с точки зрения их биологической целенаправленности. Мы видели, например, что приспосабливание, синтетическая функция, должно быть превосходящим по классу перед регуляцией со стороны внешнего мира. Позднее мы увидим, что имеют место также рациональные регуляции на более высоком и более высоком уровнях (некоторыми из них являются такие понятия, как смышленость, объективация, причинное мышление и взаимоотношения средств и цели).

Даже различные аспекты синтетической функции имеют различную степень биологической значимости. Большой шаг в человеческом развитии отделяет примитивные синтетические регуляции, которые действуют при формировании суперэго, от тех синтетических достижений, которые являются нашими целями в психоаналитическом лечении. То же самое справедливо также относительно функции дифференциации. Психоаналитическая терапия может изменять основу этого рангового порядка, стимулируя новое разделение труда: например, эго может принимать на себя управление делами, которое ранее осуществлялось другими инстанциями. Многое все еще неясно в этих вопросах, и будет оставаться неясным до тех пор, пока не будет понято развитие функций свободной от конфликтов эго сферы. Это в особенности справедливо для психологии психозов (для шизофрении, а также для так называемых органических психозов). Однако то, что нам уже известно, так это то, что на стабильность и эффективность индивида несомненно влияют целенаправленная координация и ранговый порядок функций — с точки зрения адаптации, дифференциации и синтеза — внутри эго, а не только пластичность или сила инстинктивного влечения, и терпимость к напряжению и т.д., с точки зрения которых обычно определяется сила эго. Вполне сообразно с этими соображениями говорить о приоритете регуляции посредством интеллекта. Здесь будет уместно обсуждение понятия целенаправленности, но я не могу начинать его сейчас.