Даже если сердце отыщут в её карманах.

Знаете, что самое обидное в слове «любовь»? Пожалуй, то, что в этом слове больше ненависти чем в самом понятии «ненависть». Меня всегда учили, что прекраснее этого чувства ничего не может быть, что нужно держаться за свою любовь всеми силами, так, будто ты прыгаешь с балкона квартиры, объятой пламенем, на дерево. До ствола невозможно долететь, поэтому ты хватаешься за ветки, чтобы хоть как-то смягчить падение. Ветки пронзают кисти рук насквозь, лицо сразу становится израненным.

Ты хватаешься за любовь так, будто это твой последний выход, крайний шанс на спасение.

Любовь - это когда нечего терять.

Я столько раз говорил эти слова: «Останься, всё изменится, вот увидишь, всё будет хорошо, я обещаю». Они летели из моего рта в сторону Леры сотню раз. На самом деле, главным для меня было, чтобы она мне поверила, а не чтобы всё действительно изменилось.

После того похода в Гадкий койот прошло два дня, наступил понедельник. Я не мог есть, потому что влюбился. Не мог спать, потому что я хотел осмыслять этот рыжий образ, а не лицезреть его во сне. На работе я решил ей написать, пригласить поужинать, и она с лёгкостью согласилась. Часов шесть я сидел за своим рабочим местом и дрожал. Мало того, что я уже почти три года не ходил на свидания, я вообще, считай, на них никогда не был. В шесть часов я вышел из офиса, зашёл в ближайший магазин, купил чекушку коньяка и залпом проглотил её на выходе, запивая колой.

Мы встретились на Таганской, и я её не узнал. Она была в юбке, очках (не солнцезащитных), с убранными в хвостик волосами. Я засмеялся, потому что меня всегда забавлял образ девушки в очках.

Она спросила, почему я смеюсь.

Я ответил, что просто рад её видеть.

Как уже давно можно было догадаться - я очень много вру.

Есть очень хороший метод лжи: нужно всего лишь поверить в то, что тебе нужно изобразить, встать на место человека, который мог бы сейчас находиться в таком же уравнении, но с несколько иными переменными.

Мы провели хороший вечер в пиццерии, много разговаривали, я часто и качественно шутил. Потом мы шли до её дома больше часа и просто общались.

В какой-то момент она остановилась и сказала: «Я знаю, что у тебя есть девушка. Так вот, мои принципы не позволяют мне встречаться с занятыми молодыми людьми».

Почему-то я ответил: «Сразу с несколькими?»

Она уже хотела показать обиду и уйти, но я остановил её: «Понимаешь, у нас с ней всё очень сложно. Я не могу оставить её просто так, она это не переживёт. У меня нет никакого права так с ней поступать, но я хочу это сделать и буду к этому стремиться».

Пауза, не то что немая, а гробовая пауза, после которой уголки её губ медленно поднялись, затем и вовсе растеклись в широкой улыбке, и она обняла меня, заставляя бабочек в моём животе выписывать чудеса на виражах, почти такие же, как истребители на шоу в Жуковском. И всё это из-за одной фразы, которую я даже не знал, как исполнить.

Вот какая странная штука: как сильно мы хотим измениться ради людей, которых ещё толком не знаем, в то же время с упорством домкрата отказываясь стать хотя бы на йоту лучше для самых близких.

Я возвращался домой в прекрасном расположении духа. Теперь мне не хотелось даже курить. У меня полностью отпали все знакомые привычки, и это подсказывало мне, что произошли две вещи: хорошая и плохая.

Начну с хорошей - я точно влюбился.

Закончу за упокой - я, наверное, разлюбил.

Пять лет общения, три года отношений, два года настоящей, крепкой любви - всё это летело под откос, а я стоял наверху и просто наблюдал. Сомнение дралось с надеждой, память с мечтаниями, сердце душило само себя. Конечно, я чувствовал себя полнейшим гадом, подлой тварью, тем, кем я всю жизнь пытался не стать. Но теперь мне уже хотелось стать засранцем, потому что по-другому не получится испытать новую любовь.

Потому что иначе я, вероятнее всего, лягу в гроб несчастным.

Все друзья, как один, говорили мне, что не стоит вестись на поводу у этой танцовщицы, что у меня есть прекрасная девушка, которая искренне любит, что мне нужно просто подождать, разобраться в себе. Ни один из них меня не поддержал. Ни один.

Но они не понимали. Я рос без отца, мне так сильно не хватало мужской поддержки, пока не вырос мой старший брат. Это было действительно сложно. А у нас с Лерой всё шло к созданию настоящей семьи, рождению деток, немытой посуде, походам в магазин и поездкам к её маме на выходные. А я боялся. Действительно боялся, что с моим ребёнком произойдёт тоже самое, что и со мной, что его бросит отец, оставляя наедине с матерью, обидой и мыслями о том, что это он виноват, что мама с папой больше не любят друг друга. Я был уверен в Лере, но не был уверен в нас, потому что не разобрался в себе.

Меня никто не понимал, поэтому я доверил это решение самому себе.

У нас с Лерой родился спор на заре наших отношений, когда я посреди ночи прибегал к её подъезду (а это минут сорок пешком) из-за того, что она писала мне, что все-таки эта идея не увенчается успехом, да и вообще, у неё на носу выпускные экзамены, и не стоит забивать голову перед таким важным делом. Мы смотрели друг другу в глаза и говорили, что чувства есть, но она твердила, что это ненадолго, а я убеждал её, что наша любовь будет длиться всю жизнь.

На самом деле, мы оба были правы.

Но, чёрт возьми, какой толк в вечной любви, если мы не вместе?!

Тогда мы и поспорили. На любовь. Я сказал, что мы продержимся пять лет, она выступала с противоположной точкой зрения. Цена вопроса - одна из хороших машин американской марки. Сильно для семнадцатилетних ребят.

Когда я сказал, что изменил ей, она не требовала вернуть долг.

Конец третьей серии
Серия 4

«Не крик души, не искреннее раскаяние, просто бла-бла-бла»