Браян Джеймс Бэр ОТЦЫ И ДЕТИ И ЛЮБОВНИКИ: «ГОЛУБЫЕ» РОДИТЕЛИ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

в XX веке русская интеллигенция выразила немало радикальных критических взглядов на традиционную семью: начиная от идей Льва Толстого о воздержании в браке до эмансипации «новой женщины» Александры Коллонтай. В период сталинизма традиционная семья вызывала определенное подозрение, сопровождавшееся попытками заменить верность семье верностью государству, что проявилось в культе Павлика Морозова. Однако критика традиционной семьи и ролевых характеристик пола никогда не была достаточно радикальной, чтобы охватить и идею «голубых» родителей. Всепроникающая гомофобия русского общества обусловила ущербность «голубого» движения, делая практически невозможным обсуждение вопросов, касающихся родительских чувств «голубых»: «Мысль, что “гомики” и лесбиянки могут быть полноценными родителями, в России показалась бы абсурдом» (Кон 1997, 367).
Если гомофобии в России и удалось добиться того, что дискуссии о родителях-«голубых» или родителях-лесбиянках стали, в сущности, маловероятными, ей, однако, не удалось покончить с самим фактом существования «голубой» семьи. Как раз наоборот: боясь публичного внимания, многие русские «голубые» и лесбиянки отрицают или скрывают свою сексуальную ориентацию. Многие вступают в брак, имеют детей, разводятся, и поэтому «многие геи и лесбиянки имеют детей от прежних браков» (Кон 1997, 386). Гомофобия, таким образом, de facto порождает значительное число «голубых» родителей, чьи проблемы и заботы остаются без внимания. Предпосылкой для серьезного открытого обсуждения в России родительских чувств «голубых» и «альтернативной» се
мьи должно стать критическое осмысление двух моментов: во- первых, российской одержимости нормальностью, которая подразумевает гомосексуальность ненормальной и извращенной, и, во- вторых, традиций репрезентации «голубых» в России, которые в лучшем случае предстают как личности трагические и одинокие, а в худшем — как насильники и педофилы.
Проблема нормальности
Обсуждая юридический статус «голубых» и лесбиянок в России, Никита Иванов отметил, что «советское общество печально известно своим чрезвычайно враждебным отношением к любому проявлению диссидентского или “странного” поведения» (Иванов 2000, 3). Удивительно мало что изменилось со времени падения коммунизма. Как замечает Хиллари Пинкертон,
в постсоветском обществе различия между полами зачастую понимаются как биологические половые различия, являясь, таким образом, естественными и необходимыми. Различия между мужчинами и женщинами становятся неотъемлемыми и гипертрофированными, тогда как возможность принять действительно альтернативную половую и сексуальную ориентацию остается весьма ограниченной (Pinkerton 1996, 9-10).
По отношению к гомосексуальности статистические нормы продолжают служить базой формирования нормативных представлений о поведении, т.е. дескриптивные нормы выступают в роли норм прескриптивных, регулятивных. Другими словами, категория ненормального воспринимается не как закономерный продукт статистического определения нормы, а как некая негативная категория аномального и извращенного, которая активно угрожает норме (нормальному). «Считать [гомосексуальность] нормой — абсурд», — заявил в 1991 году президент Академии медицинских наук В. И. Покровский. «Еще абсурднее считать нормальными здоровых людей, которые из-за сексуальной пресыщенности завязывают гомосексуальные связи, растлевают малолетних» (Кон 1997, 387).
На Западе активисты движения «голубых» и лесбиянок предприняли двусторонний подход к теоретической атаке на понятия «нормальности» и «нормативности», которые низводят гомосексуальность до маргинального положения извращения или аномалии. Некоторые западные ученые и активисты использовали перифе- рийность гомосексуальности как удобный плацдарм для критичес
кого переосмысления таких нормативных социальных институтов, как брак и семья. Хорошим примером такого подхода можно считать книгу Майкла Варнера «Проблема с нормальным» (Warner 1999). Другие же попытались развить понятие «нормального», с тем чтобы включить в него потребности гомосексуалистов вступать в брак и иметь детей. Образцом данного отношения к «проблеме нормального» является книга Эндрю Салливана «По сути нормальный. Рассуждение о гомосексуальности», в которой он помимо других моментов считает нелепым представление о том, что гомосексуальность противоположна семье, поскольку:
эти личности [гомосексуалисты] уже являются частью гетеросексуальных семей. Они — сыновья и дочери, братья и сестры, даже матери и отцы гетеросексуальных индивидов. Различие между «семьями» и «гомосексуалистами» прежде всего эмпирически неверно; и стабильность существующих семей тесно связана с тем, как они относятся к своим гомосексуальным членам (Sullivan 1995, 104).
Более того, Салливан обращает внимание на тот исторический момент в развитии западной культуры, когда произошло отождествление нормального и нормативного в сексуальности в трудах Фомы Аквинского, постулировавшего, что воспроизводство, репродуктивное поведение — это не только сексуальная норма, но «сама цель сексуальной деятельности». Аквинский делает следующий вывод: «поскольку оно [воспроизводство] может иметь место в момент сексуального поведения, оно всегда должно иметь место» (Sullivan 1995, 32). Именно подобные доводы используют статистическую норму в качестве основы регулятивной системы поведения, но, по мнению Салливана, такая «логика» не является неизбежной.
Наряду с анализом исходных посылок консервативной критики гомосексуализма, предпринятой Салливаном, мысль о том, что гомосексуальность представляет неизбежную угрозу «семейным ценностям», подвергается развенчиванию и в области американской поп-культуры. Так, например, Нэнси Эндрюс в своей подборке фотографий 1993 года — «Семья: Портрет “голубой” и лесбийской Америки» (Family: A Portrait of Gay and Lesbian America) — представляет образы «голубых» и лесбиянок в различных «семейных» отношениях, подчеркивая «традиционные» узы участия и привязанности, отраженные в них (Andrews 1994). А в фильме «Красота по-американски» (American Beauty, 1999) режиссера Сэма Мендеса значительное внимание уделяется «голубой» паре: двое «голубых» мужчин представлены счастливыми, удачливыми и урав

новешенными, в то время как остальные герои картины искалечены «традиционной» семьей, разобщены лицемерием и обманом.
В контексте теории трансгрессивной маргинальности (queer theory) гомосексуализм может быть использован для развенчания непреложных установок на восприятие половых и сексуальных норм как «естественных». Однако в поп-культуре постсоветской России гомосексуализм чаще всего представлен как ненормативный субстрат, тогда как гетеросексуальность определяется как «нормальная» и «естественная». Попытки теоретически опровергнуть подобные представления о нормативности в России далеко не так заметны, как на Западе: даже в дискуссиях тех, кто выступает за терпимое отношение к гомосексуальности, путаница с нормальностью и нормативностью продолжается. Это четко проявляется в манере употребления прилагательного «естественный» при характеристике гетеросексуальных индивидов. При таком словоупотреблении гетеросексуальная норма якобы отражает «естественный порядок», тотчас же превращая гомосексуальность в аномалию и противоестественность. Словоупотребление достигает того, что не под силу логике, представляя гомосексуальность на протяжении всей истории природы и человечества как, по существу, нечто последовательно «неестественное».
Прилагательное «нормальный» также часто употребляется для описания гетеросексуальности, способствуя смешению «нормального» и «нормативного». Михаил Веллер, например, исключает «страсть нежную, бесплодную сексуальных меньшинств» из предмета рассуждения своей книги «Любовь зла» таким образом: «...мы предоставляем им наслаждаться равноправием и скромно отводим глаза в другую сторону — в необъятную сторону, где громоздятся друг на друге люди нормальные» (Веллер 2000, 9). Вместо того чтобы охватить в исследовании феномена «любви» представителей всех сексуальных ориентаций, Веллер провозглашает нормой «плодовитость», тем самым объясняя исключение гомосексуальности.
Подобным же образом Диля Еникеева в своей книге «Сексуальная патология», хотя и призывает к терпимости по отношению к гомосексуальности, тем не менее последовательно употребляет прилагательное «нормальный», характеризуя гетеросексуальный секс, и классифицирует гомосексуальность как извращение — в одном ряду с транссексуализмом, трансвестизмом, некрофилией, экскрементофилией, педофилией и инцестом среди прочих (добавляя в скобках: «перверзии»). Обсуждая изнасилование в тюрьме, Еникеева утверждает, что «нормальный мужчина гетеросексуальной ориентации не будет принимать участие в изнасиловании предста
вителя своего пола... У нормального гетеросексуального мужчины просто не возникнет эрекция, необходимая для полового сношения с лицом своего пола» (Еникеева 1997, 93; курсив мой. — Б. Б.).
Логика Еникеевой в данном случае безнадежно замкнута на себе ввиду ее неоспоримого отождествления гетеросексуальности с нормальностью: изнасилование одного гетеросексуального мужчины другим гетеросексуальным мужчиной в тюрьме не может иметь места, потому что такое поведение является «ненормальным» в обществе в целом; гетеросексуальность при этом воспринимается как исключительно нормальное явление. Благодаря такой «логике», гомосексуализм становится пристанищем всех форм ненормативного поведения. Такое смешение «нормального» с «нормативным» приводит к вполне конкретным результатам. Например, Российское правительство использовало аргумент «нормальности» для объяснения своего отказа в праве на официальную регистрацию группы «голубых»/лесбиянок/бисексуалов « Треугольник», потому как она «противоречит общественным нормам нравственности» (Кон 1997, 385).
Тенденция нормализовать сексуальность также очевидна в частом употреблении прилагательных «традиционный» и «нетрадиционный» для соответствующей характеристики гетеросексуальности и гомосексуальности. Рок-группа «Запрещенные барабанщики» из Ростова-на-Дону, например, в своем альбоме 1999 года «Убили негра» записала песню «Модная любовь». Герой песни — молодой человек, чья девушка ушла от него к другой женщине. Любовь этих женщин определяется одновременно и как «модная», и как «нетрадиционная». Определять гомосексуальность как нечто «нетрадиционное» — несмотря на присутствие гомосексуальности на протяжении всей истории человечества в различных культурах и цивилизациях — значит отказывать этому явлению в историчности, представляя его временной, а также и статистической аномалией.
Размытость разграничения между понятиями «нормального» и «нормативного» ярко проявляется в книге «Азбука секса: Очерки сексуальной культуры в рыночном мире», написанной Владимиром Юровицким и скандально известным, жадным до прессы политиком Владимиром Жириновским. После десятилетий сексофобии и репрессий авторы предприняли попытку стимулировать развитие культуры сексуального наслаждения в России. Для этой цели они побуждают российскую молодежь отбросить сексуальную скромность и воспринимать удовольствие как благо само по себе и в себе: «Нет ничего, что было бы между вами запретного, если это
доставляет вам наслаждение» (Жириновский и Юровицкий 1998, 8). Главным в сексе является наслаждение, а потому: «Все хорошо, что его увеличивает. Плохо, что его уменьшает» (там же, 31). Россиян, настаивают авторы, нужно учить «культурному сексу».
Неудивительно, что убеждение авторов в важности сексуального удовольствия порождает терпимость по отношению к «голубым» и лесбиянкам. Было бы «безнравственно, — рассуждают авторы, — лишать их радостей сексуальных наслаждений» (там же, 112). Но, хотя Жириновский с Юровицким поначалу и отказываются от традиционного морального осуждения гомосексуальности, недвусмысленно утверждая право каждого индивида на сексуальное наслаждение в любой форме (за исключением педофилии и некрофилии), они тем не менее сетуют на то, что настоящий уровень сексуальной культуры в России «способствует распространению ненормальных и извращенных видов секса», к которым они относят и «гомосекс» (там же, 5).
Ограниченность терпимости авторов к альтернативным формам сексуальности явно порождена их отказом отойти от понятий «нормы» и «нормативности» или хотя бы попытаться переосмыслить отношения между этими понятиями. Например, на протяжении всей книги гетеросексуальный половой акт характеризуется как «нормальный секс». Авторы настаивают, что они употребляют термин «нормальный» в строго статистическом смысле и что такое словоупотребление логически позволяет называть «голубых» и лесбиянок сексуальными меньшинствами: «Мы видим, что гомосексуальность — вовсе не извращение. Это рецессивная форма сексуальности по отношению к доминантной — гетеросексуальности» (там же, 123). Такая дескриптивная норма становится пре- скриптивной, когда гомосексуальность, благодаря «пропаганде» ее активистов, угрожает стать нормой:
Сексологические исследования показали, что гомосексуальные наклонности в той или иной степени характерны примерно для десяти процентов мужчин. Однако в настоящее время широко поставленная пропаганда гомосекса приводит к быстрому росту числа юношей и мужчин, так или иначе вступающих в гомосексуальные отношения... Если эта тенденция в пропаганде гомосекса не будет переломлена, то через несколько лет мы можем уже получить гетеросексуальное меньшинство (там же, 117).
Для Жириновского и Юровицкого Америка является сексуально отсталой страной, потому что она защищает права сексуальных меньшинств:

Так что США не просто сексуально отсталая страна, а страна, которая проводит фактически политику сексуального терроризма по отношению к нормштьному сексу и государственной поддержки по отношению к ненормальным видам секса. А так как эта страна является лидером (самозваным) современного мира, то это очень опасно. И борьба с тлетворным влиянием США в области секса и сексуальной идеологии для России (да и для всего мира) весьма актуальна (там же, 168).
Гомосексуальность в данном контексте представляется Жириновскому и Юровицкому не только как знак упадка Запада, но и как свидетельство критического состояния мужественности в России. Трансформация «нормального секса» из дескриптивной нормы в прескриптивную приобретает законченную форму, когда авторы устанавливают прямую взаимосвязь между гетеросексуальностью и здоровьем российского общества:
Новая структура сексуальных отношений увеличит сексуальное предложение именно нормального гетеросекса, что приведет к резкому сокращению различных видов ненормального. А это оздоровит общую психологическую атмосферу в обществе, ибо как бы ни говорили, но есть общественный конфликт между представителями сексуального большинства (гетеросексуалами) и сексуального меньшинства (гомо- сексуалами), причем второе в настоящее время количественно так стремительно прогрессирует, что грозит стать сексуальным большинством (там же, 86).
Выражение «нормальный секс» здесь использовано не для описания форм сексуальных практик, распространенных среди российского населения, но для определения того, в какой форме секс должен практиковаться. Более того, убеждение о способности «пропаганды» повлиять на уровень гомосексуальности в обществе, соответственно, ведет к заключению о том, что гомосексуалистов следует держать подальше от впечатлительных детей.
«Азбука секса...» содержит много ссылок на идеи Василия Розанова, писателя и мыслителя Серебряного века, известного своими панегириками жизнеутверждающим качествам спермы. В своей основе цель Розанова — возродить гетеросексуальность путем резкого осуждения христианской морали, которая, по его мнению, сделала секс постыдным, особенно для женщин. Но, будучи далеким от пропаганды идеи «новой женщины», он настаивает на четком разграничении двух полов: «Самец и самка — они противоположны, и только! Отсюда все выводы, вся философия и истина» (см.: Розанов 1998, 224). Розанов призывает к новой мужественности, коренящейся в патриархальной структуре традиционной се

мьи, в которой гомосексуалисты, по определению, не участвуют. Гомосексуалист, по Розанову, — это лицо, определяемое как лишенное репродуктивного инстинкта; гомосексуалист не желает иметь семью. Мужеподобная женщина — «не замужняя, не мать и вообще очень мало самка», так же как и женоподобный мужчина, «никогда не будет отцом, мужем и дедушкой» (см.: Розанов 1998, 224). Гомосексуальность и семья для Розанова — взаимоисключающие категории.
Трагический «голубой»
В 60-х и 70-х годах XX века на Западе произошла переоценка сексуального наслаждения, что обусловило беспрецедентную распространенность гомосексуальности в современном западном обществе, особенно в Соединенных Штатах. По мнению Алена Джиами,
процесс разъединения эротической и репродуктивной функций сексуальности получил логическое обоснование и развитие в трудах Мастерса и Джонсона, а также с открытием в конце 50-х противозачаточных таблеток (Giami 2000, 265).
Одним из результатов этого процесса явилось решение Американской психиатрической ассоциации (ЛМНЛ) нормализовать гомосексуальность, которая была исключена из официального списка диагнозов (DMS) в 1973 году. Благодаря возросшей терпимости к внебрачному сексу и допустимости сексуального удовольствия, на протяжении 1970-х в американской культуре шла переоценка социальных установок на сексуальность и взаимоотношение полов.
В этом контексте гомосексуальность достигает новых дискурсивных высот и становится для многих выражением нового сексуального ландшафта, бросая вызов традиционным нормам сексуального поведения. «Это новое публичное присутствие “голубых”, — писал Майкл Бронски, —
является частью более мощной социальной тенденции, рассматривающей достижение личного и сексуального наслаждения — в органичной связи с юридическими и гражданскими правами — как достойную цель жизни» (Bronski 1995, 74).
Новые сексуальные нормы поставили под вопрос периферийное положение гомосексуальности. По существу, гомосексуальность играла настолько центральную роль в самовыражении новой культуры сексуальных экспериментов и наслаждения в Соединенных

Штатах, что это позволило Деннису Алтману говорить о «гомосек- суализации Америки» (Altman 1982).
Перестройка, со столь превозносимой политикой гласности, хотя и обещала положить конец молчанию, долго окружавшему проблему гомосексуальности в России, мало что сделала на практике для изменения сложившихся ассоциаций между гомосексуальностью и удовольствием. В лучшем случае гомосексуализм рассматривался как «болезнь», а в худшем — как «преступление». Несмотря на то что гомосексуальность достигла беспрецедентного распространения в США в период экономического процветания и сексуального экспериментирования, в России со времен Горбачева она рассматривается в контексте экономических потрясений, политической неустойчивости и эпидемии СПИДа. СПИД в особенности «возродил связь между сексуальностью (и гомосексуальностью, в частности. — Б. Б.) и болезнью, патологией и смертью» (Manderson and Jolly 1997).
Статья Олега Мороза «Отверженные», посвященная жертвам СПИДа и опубликованная в журнале «Огонек» в 1990 году, является примером указанной тенденции. Кульминация в статье, являющейся открытым призывом к сочувствию и терпимости, наступает в конце, когда Павел, один из «голубых» мужчин, опрошенных корреспондентом, высказывает следующую просьбу: «Главное сейчас, чтобы к этим людям по-человечески относились. И не только к гомосексуалистам, вообще к инфицированным. Потому что это — несчастные люди» (Огонек, 1990, № 16, 28).

Заявление Павла является саморазоблачительным не только потому, что он говорит о себе — т.е. о «голубых» — в третьем лице, но и потому, что он обосновывает свой призыв к терпимости, создавая образ страдающего изгоя.
Образ страдающего гомосексуалиста также ярко выражен в произведениях Евгения Харитонова, по мнению некоторых, самого выдающегося «голубого» писателя советского периода. У Харитонова, как отмечает Ярослав Могутин, «литературная судьба гомосексуалиста — это судьба “униженных и оскорбленных”» (Могутин 1993, 13). Могутин относит персонажей Харитонова к русской литературной традиции XIX века, где эротическая страсть и художественное творчество неотделимы от боли, страдания и социального остракизма. Такой персонаж скоро становится неспособным вести семейную жизнь. Как писал сам Харитонов,
семейство однополых невозможно. Это дело блядское... Почему плохо
одному? Нет никого рядом и не о ком позаботиться. Холодно жить на

одного себя... Я живу один, зачерствел, перестал понимать простые жизненные заботы людей, потому что у меня их не было (Харитонов 1993, 203, 204).
Трагическая судьба гомосексуалиста — основная тема знаменитой биографии Чайковского, написанной Ниной Берберовой в Париже в 1930-х годах и опубликованной в России в 1993 году. Берберова одной из первых рассматривает сексуальную ориентацию композитора, и хотя в своей трактовке жизни композитора она и сопереживает ему, отвергая легенды о самоубийстве, окружающие его смерть, тем не менее она рисует его судьбу в основном в трагических тонах, поясняя в подзаголовке к биографии: «История одинокой жизни». Берберова выстраивает психологический портрет композитора вокруг образа маски, часто используемого в работах о гомосексуальности в качестве тропа тайны. Маска скрывает лицо композитора вплоть до смерти, описанной в последних строках книги:
Он еще раз взглянул на Боба, еще раз на стоявших тут Модеста и Николая. Это была вся его жизнь: детская дружба, зрелая привязанность и старческая, одинокая любовь... Потом глаза его закатились. Неподвижное лицо стало таким, каким его однажды видел Рахманинов, — без маски (Берберова 1997, 256).
Подобная ассоциация между гомосексуальностью и одиночеством оказалась устойчивой традицией, мешающей русскому обществу представить возможность долгосрочного союза «голубых» партнеров.
Сходные представления о гомосексуальности прослеживаются в постсоветском обществе в работах сексологов, социологов, публицистов и писателей. В 1998 году, например, был опубликован русский перевод книги Александра Лоуэна «Любовь и оргазм» (Love and Orgasm), написанной в 1965 году. Книга вышла в солидной серии «Классики зарубежной психологии», которая до сих пор насчитывает лишь десяток изданий, что придает труду Лоуэна определенную значимость. Русское издание, однако, не снабжено предисловием для российского читателя, что несколько странно и потому, что книга содержит много устаревших теорий, и потому, что она предназначена для публики, относительно мало знакомой с психиатрией. Почти четверть книги посвящена гомосексуальности, и хотя обсуждение данной темы открывается интеллигентным призывом к терпимости, выводы Лоуэна подчеркивают неспособность гомосексуалиста найти наслаждение и удовлетворение в сексе и счастье в любовных отношениях:

Мне трудно понять, как гомосексуалиста можно назвать «геем» (gay — весельчак, веселый. — Пер.). При тесном знакомстве и по ходу анализа гомосексуалист предстает одной из наиболее трагичных фигур нашего времени (Лоуэн 1998, 93).
Непосредственная связь между гомосексуальностью и страданием также прослеживается в публицистической книге «Писатель и самоубийство» известного автора детективных романов Б. Акунина, опубликованной под его настоящим именем — Г. Чхартишвили. В книге, вышедшей в 2000 году, Чхартишвили посвящает целую главу «однополой любви», поместив ее между главами «Страдания молодых» и «Болезнь». В первом параграфе главы он объясняет свое решение.
Я выделяю гомосексуальность в отдельную главу из-за того, что эта вариация любовных отношений особенно опасна суицидальным финалом. Если уж «обычная» любовь делает любящего беззащитным и эмоционально уязвимым, то страсть гомосексуальная обнажена вдвойне и, с точки зрения большинства, нагота эта уродлива... Даже в современной литературе, подчеркнуто толерантной по отношению к так называемым сексуальным меньшинствам, мне не удалось обнаружить ни одного произведения, в котором гомосексуальная связь заканчивалась бы «гимном ликующей любви». Гомосексуализм изначально трагичен, потому почти всегда обрекает человека на одиночество (Чхартишвили 1999, 356).
Чхартишвили затрагивает все традиционные темы: одиночества, дискриминации и невозможности длительных отношений, пытается представить несчастное состояние гомосексуалиста не просто закономерностью общественного унижения, а неотъемлемой характеристикой гомосексуальности как таковой.
Трагическая судьба гомосексуалиста также является темой рассказа Людмилы Улицкой «Голубчик», опубликованного в 2001 году. В этой истории описывается жизнь гомосексуалиста Славы, подростком совращенного отчимом, который был почти на пятьдесят лет старше его. Воспроизводя почти все распространенные в России клише о гомосексуальности, Улицкая наделяет Славу мягкостью и природной музыкальностью. Как и его отчим, преподаватель греческого и латыни, Слава — прирожденный эстет. Женские тела для него просто «неэстетичные». После смерти отчима, сравниваемого с Гумберт Гумбертом, героем набоковской «Лолиты», Слава остается один. Описывая попытки юноши найти партнеров на улице, рассказчик упоминает о тоске во взгляде, по которой гомосексуалисты узнают друг друга.

В конце концов из-за своей гомосексуальности Слава оказывается в тюрьме, и его жизнь меняется: он лишается молодости, зубов и своей московской прописки. Прописку, однако, удается вернуть путем женитьбы на старой алкоголичке. Рассказ заканчивается убийством Славы в Измайловском парке. Когда Женя, единственная из его друзей, приходит в морг опознать тело, оно уже начало разлагаться, и только руки с тщательным маникюром остались нетронутыми. Женя знает, что это преступление, как и другие «гомосексуальные убийства», останется нераскрытым, что его повесят на кого-нибудь, уже отбывающего наказание. Грустная история заканчивается эпизодом, в котором Женя, глядя на старую фотографию Славы, вспоминает: «Такое милое лицо, светленький такой, голубчик... И как Николай Романович его любил. Как любил...» (Улицкая 2001а, 306). Двусмысленно намекая на гомосексуальные отношения Славы и отчима, заключительные строки ставят вопрос: спасла ли мальчика любовь отчима или погубила его? Хотя рассказ и полон сочувствия, в конечном счете он подтверждает сложившуюся традицию видеть в гомосексуальности — трагическое одиночество, а в «гомосексуальном» родителе — педофила.
«Голубой» как преступник
Гомосексуалист, по общепринятому представлению в России, — это не только трагическая фигура, но и зачастую — преступник. Данное восприятие обусловлено несколькими факторами, в том числе такими, как криминализация гомосексуальности в период 1934—1993 годов, широкая известность о распространенности гомосексуальности в советских тюрьмах и представления о связи гомосексуализма с обольщением малолетних, или педофилией. Как утверждает Ольга Жук, само количество советских граждан, прошедших через ГУЛАГ, дало жизнь феномену «лагеризации русского общества» (Жук 1998, 95). В итоге тюремная субкультура в целом и насильственная форма гомосексуальности, практиковавшаяся в тюрьмах, в частности оказали влияние на господствующую культуру и обеспечили устойчивость ассоциации гомосексуальности с насилием и преступностью.
Эта ассоциация была шокирующе выражена Львом Самуиловичем Клейном в 1989—1990 годах, когда под псевдонимом «Лев Самойлов» он опубликовал свои мемуары о 18-месячном заклю
чении по обвинению в гомосексуальной деятельности[182]. В мемуарах описана гомосексуальность самой насильственной формы, когда заключенные, изнасилованные по поступлении в тюрьму, считаются «опущенными» и принуждаются сексуально обслуживать других заключенных. Для исследователей, склонных ассоциировать гомосексуальность с насилием, подобные изнасилования в тюрьмах воспринимаются прежде всего как следствие сексуальных отношений между гомосексуалистами, потому что, как, например, утверждает цитировавшаяся ранее Еникеева, «нормальный мужчина гетеросексуальной ориентации» не смог бы совершить подобный акт (Еникеева 1997, 93).
Распространенное в российском общественном сознании представление о взаимосвязи гомосексуальности с криминальностью, в частности с педофилией, также ярко проявляется в легендах, окружающих смерть Петра Ильича Чайковского. «В советском музыковедении с 1940 года, — пишет Александр Познанский, — был наложен запрет на изучение деликатной, но важной стороны биографии Чайковского — его личной жизни и его психосексуальности» (Познанский 1993, 6). При отсутствии исследований вокруг композитора выросли фольклорные представления, большинство из которых подчеркивают страдания, причиненные его гомосексуальностью. Обстоятельства смерти композитора породили устойчивые легенды о том, что он якобы покончил жизнь самоубийством, когда на него была подана жалоба о нежелательных гомосексуальных ухаживаниях по отношению к мальчику. И посему, «во имя Божие, императорское и во спасение чести юридического факультета, чьим выпускником он был», композитор покончил с собой. Склонность воспринимать криминальность как неотъемлемую черту гомосексуальности в данном случае находит выражение в устойчивом мнении о предрасположенности гомосексуалистов к совращению малолетних.
Вопреки статистическим данным, подтверждающим, что подавляющее большинство педофилов являются гетеросексуалами, представление о связи гомосексуальности с педофилией остается особенно живучим. Если движение за освобождение гомосексуалистов на Западе сделало сознательную попытку изолировать любовь мужчины к мальчику, исключив сторонников таковой из своих основных организаций, в России попытки изжить ассоциацию гомосексуальности с педофилией все еще редки. Более того, в от
личие от Запада, где более распространена эгалитарная модель гомосексуальных отношений (между мужчинами примерно одного возраста, социального статуса и половой идентификации), в России влечение к партнеру своего пола часто представляется воз- растно-расслоенным (как в культуре Древней Греции), когда старший мужчина играет активную роль в сексуальных отношениях с подростком или юношей. «Согласно этим стереотипам, — пишет Л.С. Клейн, — “гомик” — это манерный женственный мужчина, умильно поглядывающий на мощные ягодицы парней. Или это опасный сексуальный маньяк, охотящийся в подворотнях на мальчиков, потенциальный насильник» (Клейн 2000, 22). Идеализированная версия возрастно-расслоенной гомосексуальной любви описана в первом русском «голубом» романе «Крылья» М.А. Кузмина (1906), где утонченный Штруп, мужчина средних лет, выступает в роли учителя, наставника и любовника Вани, подающего надежды юноши. Евгений Харитонов также изобразил взаимоотношения между взрослым мужчиной, учителем живописи, и подростком в своем «Рассказе мальчика», построенном в форме разговора юноши с психиатром (см.: Харитонов 1993, 229—233). Улицкая в своем рассказе «Голубчик» также обращается к модели возрастно- расслоенного однополого влечения. Но если молодой герой Кузмина расцветает под опекой Штрупа, а харитоновский мальчик — в отличие от своего старшего любовника — не страдает ни от каких неблагоприятных последствий их взаимоотношений, то Слава Улицкой представлен трагической жертвой сексуальной любви его отчима. Используя аллюзии с Гумбертом Гумбертом, героем- педофилом Набокова, Улицкая меняет объект влечения с независимой оживленной девочки-подростка (Лолиты) на чувствительного пассивного мальчика. Подобная же трагичная история однополой любви между пожилым мужчиной и юношей изображена в книге Дмитрия Бушуева «На кого похож Арлекин» (1997): интеллигентный и привлекательный учитель влюбляется и обольщает своего ученика-восьмиклассника, который, как и Слава Улицкой, умирает в конце книги.
Во многих традиционных обществах приверженцы возрастно- расслоенного гомосексуализма не несут клейма гомосексуалистов (и не относятся к категории таковых). Старший мужчина избегает данного клейма, играя активную роль, в то время как подросток закономерно перерастает эту «пассивную» фазу, достигая зрелости. Подлинное унижение, в свою очередь, предназначается для «пассивных» взрослых мужчин, которые отдаются другим мужчинам и в основе поведения которых лежит не анормальная сексуалъ-
пая ориентация (что характеризует современный эгалитарный гомосексуализм), но анормальная половая идентичность: он — не «настоящий мужчина». Устойчивость данной традиционной модели возрастно-расслоенного гомосексуализма в России наглядно выражена в книге Жириновского и Юровицкого «Азбука секса...», авторы которой не видят ничего плохого в том, что взрослый мужчина иногда переспит с мальчиком-подростком. Жириновский даже посетил гомосексуалистский «Клуб 69» в Петербурге, где позволил сфотографировать себя с сигарой во рту в обнимку с двумя юношами-блондинами.
Тенденция изображать однополое влечение как возрастно-рас- слоенное превращает гомосексуалистов в России в легкую мишень для обвинений в педофилии, что, в свою очередь, часто используется консерваторами — и на Западе, и в России — для поддержки криминализации гомосексуализма, а также для дискриминации гомосексуалистов — во имя «спасения наших детей» — при приеме на работу и при поисках жилья. Связь гомосексуализма с педофилией в российском общественном сознании представляет гомосексуалиста не просто существующим за пределами семейной сферы, как это делает стереотип о «трагическом гомосексуалисте», а как непосредственную угрозу спокойствию и стабильности семьи.
«Голубые» родители в России
Для того чтобы в России состоялось какое-либо серьезное обсуждение вопроса о «голубых» родителях, необходимо, во-первых, разрушить взаимосвязь между нормой и нормативностью и, во- вторых, положить конец представлению о гомосексуалисте как о преступнике или жертве. Было бы полезно с этой целью вспомнить доводы о декриминализации гомосексуальности, выдвинутые Дмитрием Набоковым в первом десятилетии XX века. Выражая, вероятно, требуемую антипатию к гомосексуальности, Набоков считал, что
не следует навязывать моральные принципы или даже медицинскую норму законодательным путем, как нет необходимости, и было бы непоследовательным, возлагать воспитательную силу закона на данный единственный пример так называемой аморальности (цит. по: Healey 2001, 109).
Обосновывая свою позицию, Набоков приводил медицинские доводы о том, что «некоторая часть гомосексуалистов таковы от
рождения», а следовательно, было бы ошибочно описывать гомосексуальные поступки как намеренные и потому порочные.
Игорь Кон также попытался в своих работах о сексуальности разграничить статистические нормы и нормативные предписания сексуального поведения. В статье, опубликованной недавно на www.gay.ru, Кон отмечает, что «понятие нормы в биологии и медицине многозначно» (Кон 2002). Норма, поясняет он, приобретает значение только по отношению к некоему условно выбранному нормативу (эталону). Если, например, задача норматива — описать сексуальную ориентацию, то однополая любовь будет за пределами статистической нормы. Если же, однако, нормативом считается репродуктивный потенциал и рождаемость, то гомосексуальные отношения статистически могут не быть «анормальными». Со времен «оттепели», как демонстрирует Кон, секс в России все меньше связан с рождаемостью: сексуальные отношения с целью размножения более не являются статистической нормой для гетеросексуалов.
Лишено статистического основания и представление о связи гомосексуализма — статистической «аномалии» — с психическим заболеванием. Эвелин Хукер установила, что с точки зрения психического здоровья нет никакой существенной разницы между гомосексуалистами, обследованными ею, и гетеросексуалами ее контрольной группы. Разграничение поведенческих и психических норм ознаменовало начало длительного процесса, который привел к отказу от классификации гомосексуальности как психического заболевания. «Понятие нормы, — подчеркивает Кон, — всегда подразумевает вопрос:
“Норма чего?” Нормы морали, физиологии и психологии могут совпадать или не совпадать друг с другом, но это разные нормы, имеющие разные критерии и системы отсчета. Их содержание и границы меняются в ходе истории» (Кон 2002).
Осознание этого является ключевым для преодоления соблазна превратить дескриптивную норму в прескриптивное поведение.
Возможно, разрушению связи между гомосексуализмом и педофилией в значительной степени препятствует и распространенное представление о детской (а)сексуальности, которое, по мнению Лео Берсани, «в наши дни “облагораживается” граничащими с психозом опасениями жестокого обращения с детьми» (Bersani 1995, 255). Несмотря на статистические данные, констатирующие, что в Европе и Северной Америке возраст первого сексуального опыта снижается и что некоторые подростки активно ищут и пер

выми завязывают сексуальные контакты с взрослыми, в целом вопрос о подростковой и детской сексуальности остается под строгим табу. Мотивированное рассмотрение этой темы Львом Клейном (2000) — редкое исключение в сегодняшней обстановке истерии, и подобный анализ вполне может остаться единичным, пока этот вопрос остается заложником у консервативных политиков, полных решимости продолжать распространение викторианского образа детской невинности.
Также важно развеять представление о гомосексуальности как трагедии. Показательным в этом отношении является исследование о жизни Чайковского, предпринятое Александром Познанс- ким. В биографии, частично опубликованной в России в 1993 году под названием «Самоубийство Чайковского. Миф и реальность», Познанский помогает развенчать устоявшийся образ Чайковского как измученного гомосексуалиста, покончившего с собой под угрозой публичного позора из-за обвинения в педофилии. Как пишет в своей рецензии Ричард Тарускин,
в описании Познанского зрелый Чайковский предстает как сексуально активный мужчина, далеко не страдающий от полной неудовлетворенности и не особенно терзающийся комплексом вины. В целом Чайковский с помощью любящих родственников и друзей смог адаптироваться — как это повсеместно происходит с людьми — к своему положению и вести приемлемый образ жизни в рамках общественных нравов. В конце своей жизни, как заключает Познанский, Чайковский был вполне счастливым человеком. В окружении любящих его людей последние дни Чайковского были «полны теплоты и радости» (Та- ruskin 1995, 6).
Открытый доступ к архивам и ослабление цензуры в постсоветский период сделали возможным появление подобных «ревизионистских» биографий и таких известных русских гомосексуалистов, как, например, Михаил Кузмин и София Парнок. Подобные биографические исследования позволяют нам видеть в гомосексуалистах не педофилов или трагических изгоев, а скорее уравновешенных сыновей, братьев, родственников, любовников и иногда родителей. Эти биографии, несомненно, являются наиболее эффективным средством опровержения стереотипов, согласно которым «гомосекс, проституция и наркомания — явления одного порядка» (Кон 1997, 370). Благодаря таким исследованиям, идея о «голубых» родителях предстает если и не «нормальной», то, по крайней мере, менее абсурдной.