Уважаемый Евгений Александрович, мы приветствуем вас на страницах "Психологического журнала".

Начнем с традиционных вопросов. Расскажите о своих корнях - где родились, кто родители, какие были интересы в детстве и юности, кем хотели стать, что предопределило ваш приход в психологию, у кого учились в психологии, кто оказал на вас наибольшее влияние в формировании профессии; встречи с какими коллегами вам особенно запомнились, кого вы считаете наиболее выдающимися психологами, какие события в психологической науке, по вашему мнению, наиболее значимы?

- Населенный пункт, в котором я родился, был в то время большим селом на берегу реки Вятки (Вятские Поляны бывшей Вятской губернии, Малмыжского уезда). Так что корни у меня сельские.

Дед мой по отцу был хорошим мастеровым, столяром. Отец тоже вначале столярничал. А после самостоятельно освоил ремонт народных музыкальных инструментов (гармошки русские и татарские, балалайки, гитары и подобное). Он сам одолел музыкальную грамоту, хотя всего-то образование - церковно-приходская школа. И был замечательным баянистом. А когда во время войны он пошел в армию, то вскоре был направлен во фронтовой ансамбль в качестве баяниста.

стр. 105

Дошел до Берлина. Быть может, пример отца и зародил во мне будущий интерес к человеку-делателю, к психологии труда.

И еще одно обстоятельство, повлиявшее, вероятно, на меня в хорошем смысле. Будучи школьником (отец был на войне), я наткнулся на какие-то его тетради. Оказывается, он вел наблюдения - дневниковые записи о том, при какой погоде, глубине реки какая клевала рыба и т. д. Дело в том, что отец увлекался рыбной ловлей на удочку и был очень удачливым рыболовом (без рыбы мы никогда не жили, можно сказать, кормились ею). К нему приходили и упрашивали его открыть "секрет" в рыболовной науке. А дело было в том, что он всего-навсего вел наблюдения и записи, на которые ориентировался. Производил новое и полезное для себя знание. Некая самодельная модель научно-практической работы...

Мать моя также из крестьянок. Окончила епархиальное училище (это что-то наподобие семилетки). В молодости учительствовала. Воспитанию своих детей (у меня есть еще родная сестра Лидия) придавала важное значение: подбирала и читала подходящие детские книжки, будучи неплохой портнихой, кое-чему научила меня по этой части.

Она учила вскапывать грядки, ухаживать за растениями, пасти двух имевшихся у нас коз, заготавливать корма (мы ходили по окрестностям "за травой"). Мать научила меня (младшего школьника) бренчать кое-какие вещи на балалайке, а также простым приемам аккомпанемента на семиструнной гитаре. В школе я организовал струнный "оркестр" из своих товарищей - у нас были мандолины, гитары, балалайки, и мы выступали на школьных вечерах.

Мать же внушала нам, что такое хорошо и что такое плохо, прививала уважительное отношение к людям и любому труду, следила за правильностью речи. "Деньги - это знак труда", - говорила она не раз. Одним словом, следила за развитием тела, души, умонастроения своих детей. По-видимому, она как-то незаметно для меня руководила кругом моего чтения и выбором наиболее близких друзей-товарищей, они были старше и оказывали на меня влияние. В школьном возрасте из их разговоров о школе, учителях, содержании учебных предметов я усвоил немало полезных сведений, которые упреждали мое последующее обучение. Еще до того, как сам прикоснулся к физике, химии и т. д., из разговоров с друзьями узнал, например, о трении, упругости, о том, что вода состоит из двух газов - водорода и кислорода (вот-те раз! Жидкость состоит из газов?!). Даже первое, по настоящему психологическое слово "воображение" я узнал от них. Дело было так. Мы в темноте возвращались домой из леса. Кому-то что-то померещилось в кустах. А самый старший (он на шесть лет был старше меня) сказал, что это - воображение: если пойти посмотреть, то увидишь - там нет ничего страшного.

Вернусь еще к деяниям моей матери. Каким-то образом она сделала так, что я, например, никогда не играл на деньги (в карты, в орлянку и т. п.). Возможно, эти "денежные" игры и развивают что-то в человеке (быть может, мысленную комбинаторику, какую-то "соображаловку"), но в таком случае можно считать, что в моем воспитании есть пробел - я и сейчас по денежной части плохо соображаю.

Во время войны летом и осенью мы, школьники, принимали участие в сельскохозяйственных работах. Помогали колхозам. После шестого класса летом мне довелось работать на заводе "Молот". Он производил пистолеты-пулеметы ППШ. Кстати, в это время в Вятских Полянах проживал и конструктор этого оружия Г. С. Шпагин, приехавший сюда вместе с эвакуированным заводом. Он иногда приходил в школу, говорил с учащимися (правда, не очень "гладко"; и нам было понятно, что "гладко говорить" - это одно, а изобретательно делать что-то ценное на практике - это другое; первое может не совпадать со вторым).

На заводе я работал слесарем на окончательной операции по производству затвора ППШ. По содержанию дело нехитрое (устранить неровности после вертикально-фрезерных станков, развернуть пару отверстий, проверить и, если нужно, поправить "усики", снять некоторые фаски). Но темп работы - высокий (две с половиной тысячи изделий в смену). Поскольку я был рослым, меня поставили на смену как взрослого: после 18 часов работы в глазах все зеленело, затворы эти мне даже мерещились и снились во сне. Были случаи, когда рабочие от голода и усталости падали у станков. В заводской многотиражке от 22 июля 1944 г. нас, молодых, отметили: "В цехах работает немалое количество подростков, не достигших 16-летнего возраста; зачастую они выполняют всю программу цеха. Среди них... Женя Климов и другие, которые не только выполняют, но и перевыполняют нормы выработки".

Завод в целом произвел на меня сильнейшее впечатление. После своей смены или до нее я ходил обычно по другим цехам (начиная от штамповки и кончая деревоотделкой) и все смотрел, как производятся нужные вещи из сырья, полуфабрикатов. Наблюдал, как работает строгальный станок, копировально-фрезерный... Удивлялся, что все приклады ППШ получаются один к одному. Очередное чудо! И его производят люди-умельцы! Такие наблюдения тоже подкрепили мой будущий интерес к области психологии профессий.

стр. 106

Начитавшись приключенческих книг, я одно время (примерно в восьмом классе) видел себя не иначе как капитаном дальнего плавания.

Что касается учебных предметов, то интерес к ним сильно зависел от учителей. У нас, например, классным руководителем в старших классах была замечательная учительница немецкого языка Э. И. Хейфец. Во время войны она эвакуировалась к нам из Ленинграда. Даже те, кто у нее получал в школе тройки, сдавали затем вступительные экзамены в вузы по немецкому языку на пятерки. Когда я сдавал такой экзамен в Казанский университет, экзаменаторы (похоже, удивленные) интересовались, где я учился. Той подготовки по немецкому языку, которую я получил в школе, мне вполне хватило на весь вузовский курс. И еще о ней. Заметив, что мы с моим приятелем-одноклассником хорошо успеваем по немецкому языку, она с нами стала заниматься особо - учить и английскому. Вот какие бывают учителя! И не только учила. Помню, очень кстати посоветовала мне прочесть "Мартина Идена" Джека Лондона. Возможно, это была книга из ее библиотеки. Дала мне прочесть на немецком "Страдания молодого Вертера" И. В. Гете. На этот раз пришлось пользоваться немецко-русским словарем. Кто знает, возможно, что такого рода чтение обращало мое внимание на явления внутренней жизни людей, явления психики, хотя тогда я это едва ли ясно осознавал.

Многое, включая то, о чем говорил выше, предопределило мой приход в психологию (я и слова этого не знал, пока не наткнулся в учебнике по литературе на биографию поэта В. Маяковского, который сдавал экзамен по психологии).

После восьмого класса, летом, мне довелось поработать в пионерлагере вожатым. Тут передо мной выступила реальность внутреннего мира моих подопечных. И многие ответы на возникавшие тогда вопросы посчастливилось мне узнать впоследствии из книжечки проф. Е. А. Аркина "Беседы о воспитании" (М., 1945). Как попала мне в руки эта книга? Отец моего приятеля был юристом. У них было много книг. Человек этот умер, семья, кажется, переехала жить в другое место, и книги были оставлены. Мы, мальчишки, разбирали эти груды. Я какие-то книги подобрал, среди них и названную выше. Определенный вклад в мое видение психической реальности она, конечно, внесла...

Кстати, в пионерлагере подружился я со своей будущей женой: она тоже была пионервожатой. Мы с ней обсуждали личные качества, действия, поступки своих подопечных и окружающих взрослых. Кстати, она обратила мое внимание на то, что повариха пионерлагеря готовит кушанья очень изобретательно. Несмотря на ограниченный выбор исходных продуктов, ее блюда были очень разнообразны. Оказывается, творчество присуще не только писателям и художникам, есть ему место и в повседневной работе, в том числе и на кухне! Все это и подобное было поучительно и, возможно, внесло вклад в мое убеждение, что творческими бывают не профессии (как области приложения сил), а люди. Но о психологии как будущем деле своей жизни я, конечно, тогда не думал.

В школе психологию у нас не преподавали. Но на прилавках появились учебники с названием "Психология" (один - Б. М. Теплова, другой - К. Н. Корнилова). Летом (после девятого класса) я штудировал их с карандашом. Правда, делал это, совмещая с работой - разъезжал в составе небольшой агитбригады по деревням Вятско-Полянского района в роли баяниста и сочинителя злободневных для каждого данного колхоза частушек (исполняли их взрослые члены бригады). Но время "грызть" учебники находил (концерты агитбригады устраивались в основном вечерами). Насколько себя помню, о психологии как профессии и тогда не помышлял. Какой-то тревоги и особых раздумий по поводу профессионального будущего не было, хотя это, возможно, и плохо. Уже во время обучения в десятом - выпускном - классе увидел газетное объявление о том, что в Казанском университете проводится прием абитуриентов на специальность "логика и психология". Думаю, что это объявление умело довела до сознания своих подопечных наша классная руководительница Э. И. Хейфец: она ведь нас видела "насквозь".

Я поступил в Казанский университет. Ходил в философский кружок, даже доклад подготовил. Зашел и на заседание кружка психологии, который вел В. С. Мерлин, тогда еще доцент. Так понравилось, что у него и остался.

Когда окончил университет, мне предложили работать на кафедре педагогики и психологии: Вольф Соломонович Мерлин (уже профессор) как раз должен был переехать на работу в Пермский пединститут и мне пришлось вести оставшиеся после него курсы. Одновременно преподавал логику и психологию в средней школе N 1 Казанской железной дороги. Учил ребят с позиций университетской премудрости, а им надо было давать что-то приспособленное именно для них. Это я понял не сразу. И поэтому позднее написал все же учебник для школы (Психология. М., 1997).

Намеренно на меня никто вроде бы не влиял, но я сам искал этих влияний и впитывал их, оказавшись, можно сказать, в условиях "психологической робинзонады" после отъезда В. С. Мерлина из Казани. Еду, например, в командировку в Москву - в Институт психологии АПН РСФСР (с 1966 - СССР). Напрашиваюсь в качестве испытуемого на эксперимент к В. Д. Небылицину. Полу-

стр. 107

чаю множество новых впечатлений; потом - беседа с ним об эксперименте, об измерениях в психологии. Напрашиваюсь посидеть на эксперименте у Колодной. Тут меня удивило одно обстоятельство: в зависимости от ситуации она меняет план и ход эксперимента. Мне-то казалось, что если уж затеял, спланировал опыт, то проводи его непреклонно, а уж потом будешь истолковывать результаты. Ан нет, оказывается и в ходе опыта экспериментатору полезно "соображать".

Идя по коридору названного института, я подслушал слова Н. С. Лейтеса, беседовавшего с несколькими молодыми сотрудниками (возможно, аспирантами). Он сказал, что существующие учебники не отображают состояния научной психологии как системы! Вот-те раз! А я-то к существующим учебникам относился чуть ли не как верующий к священным книгам. Оказывается, и здесь не все так просто! Еретическая мысль Лейтеса меня заинтриговала. И, быть может, не случайно, учебники по психологии для школы и вузов, которые я позднее написал, не похожи по своей структуре на те, по коим я в свое время сам учился. Лейтес, возможно, и не знает, что он на меня повлиял. Таких вот влияний на мое профессиональное сознание было великое множество.

В Психологическом институте АПН где-то в подвале был специально оборудованный токарный станок (В. В. Суворова изучала навыки скоростного точения). По-видимому, я ко многим "приставал" с разными вопросами, и мне как-то сказали, чтобы я поговорил с К. М. Гуревичем, поскольку "он хороший советчик". И вправду, я многое узнал из бесед с ним.

А. А. Бодалев, будучи деканом факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова, пригласил меня для работы у него, да еще и по профилю психологии труда. И тем самым поставил меня под целый водопад полезных профессиональных воздействий. Я соблазнился на переезд в Москву из Ленинграда, поскольку профиль предполагаемой работы точно соответствовал моим профессорским "корочкам" (аттестату). Мое включение в сообщество психологов МГУ оказало на меня "оглушительное" влияние. Здесь и на лестнице, и "в курилке", и по пути от метро до здания факультета можно было приобщиться к весьма тонкой, полезной психологической премудрости. Факультет - это не стены, а люди, - люди высоко профессиональные, оригинальные. Об этом я отчасти писал в вашем журнале (Психологический журнал. 1990. N 5).

Кого из психологов я считаю наиболее выдающимися? Не решаюсь разместить их по рангам. Трудно отделить выдающихся от высовывающихся. Пусть уж этим займутся отдаленные потомки. Мне, например, очень нравится Н. В. Гоголь как психолог. Я об этом писал (Вопросы психологии. 2001. N 3). У него можно найти многое (включая, скажем, и идею бессознательного), что в дальнейшем профессиональные психологии зашифровали учеными словами.

Какие события в психологической науке представляются мне наиболее значимыми? А что такое событие в науке? Главные-то события, по-моему, это новые идеи и то или иное их воплощение, а не переобозначение известных идей новыми словами. Новые идеи - редкость. А в глаза бросаются мероприятия (скажем, съезды, конференции).

Что касается идей, то сейчас есть нежелательная, по-моему, мода на новые словечки, словосочетания, транслитерации с английского. "Коучинг" (от слова "кучер") - некий род управления людьми. "Менеджмент" тоже некое управление людьми с учетом, в частности, их психики. Приоритет нередко приписывают каким-то закордонным авторам. А, между прочим, соответствующая общая идея есть еще в трактате Юрия Крижанича (XVII в.) "Беседы о правлении". Он говорил о "людоправном учении" (цит. по: М. Н. Громов, В. В. Мильков. Идейные течения древнерусской мысли. СПб, 2001, с. 26). Правда, и до сей поры не утихают разноречия о тонкостях, частностях как в области наук об управлении людьми, так и в области личностного подхода к изучению и улучшению продуктивной деятельности людей. И эти области (как, впрочем, и вся наша наука в целом), конечно, далеки от той общепризнанности, стройности, какие, скажем, присущи арифметике или геометрии. Все это обычные состояния в развитии науки.

Наука, будучи сложной системой, развивается нелинейно. То же самое можно сказать и о практике, о работе практикующих психологов. Поэтому значимость события можно оценить только в широкой исторической перспективе.

Напомню некоторые обстоятельства, поясняющие эту мысль. В XIX в. в России в связи с развитием машинной техники производства резко возросло количество несчастных случаев среди рабочих. Официальную психологию это обстоятельство, по-видимому, мало волновало. А фабричные инспекторы, инженеры, врачи-гигиенисты задумывались над соответствующими вопросами. В результате они, а не те, кто причислял себя к психологам, стали порождать новое достоверное и полезное психологическое знание, которое теперь входит в контекст психологии труда и инженерной психологии. Но оценить значимость описанных событий (порождения новых и полезных идей) стало возможным много десятилетий спустя. Да и сейчас нередко продолжают по привычке утверждать, что психология отпочковалась от философии (что-то отпочковалось, но, выходит, не все). Иной раз, "ничтоже сумняшеся", считают, что эта область знания у нас в

стр. 108

стране возникла как результат заимствований из-за рубежа.

Еще пример. В 1928 г. Николай Александрович Рыбников обозначил термином "акмеология" тот раздел возрастной психологии, предметной областью которого являются возрасты зрелости и взрослости. Многие годы психология взрослых по разным причинам была если и не упущена, то "мерцала" на периферии сознания психологов, обслуживавших в основном дошкольное и школьное детство.

Но в последней четверти двадцатого века усилиями Б. Г. Ананьева, его соратников и учеников (я имею в виду Н. В. Кузьмину, Е. И. Степанову, А. А. Бодалева, А. А. Деркача) идея акмеологии была воскрешена (не без противодействия некоторых ведущих психологов). И соответствующая область знания сейчас стремительно развивается. Она обозначена в перечне ваковских специальностей, есть соответствующие кафедры, диссертационные советы и журнал "Акмеология". Поскольку наиболее представительным коллективом в этой области является кафедра под руководством А. А. Деркача в Академии государственной службы при Президенте РФ, то соответствующие исследования сильно акцентируют и развивают акмеологическую проблематику на материале государственных служащих страны (хотя, понятно, взрослое население страны не сводится к этой категории людей).

Кратко охарактеризованные мной, но сложно обусловленные процессы едва ли можно было надежно предвидеть во времена Н. А. Рыбникова, а значит и верно оценить значимость предложенной им идеи (и сам термин "акмеология"). Каждый может припомнить примеры подобного рода, мысленно обозревая историю науки - "драму идей" (выражение А. Эйнштейна) - в близкой ему области.

Совсем недавний пример. Дали ход слову "психоанализ". Не все люди с высшим образованием знают, что это не просто "анализ психики", а очень специальное направление, дело очень тонкое. И настоящим мало-мальски сносным специалистом здесь просто нельзя стать в обычные сроки их подготовки. А у нас пошел вал подготовки психоаналитиков.

Короче говоря, у меня не хватает духу делать заявления о том, какие идеи сегодня являются в психологии наиболее значимыми. Что касается собственно мероприятий, то поскольку я был президентом Российского психологического общества (РПО), то, конечно, значимым событием полагаю Учредительный съезд РПО (1994) и все после дующие съезды и конференции РПО. Они отображены во многих публикациях, в частности, в выпусках ежегодника РПО. Но понимаю, что это мнение субъективно. Куда ж деваться, если я субъект в ряду субъектов?

- Расскажите о работе в МГУ, с чего она началась, что этому предшествовало?

- Предшествовало вот что. Я работал в Ленинграде (больше всего во ВНИИ профтехобразования), куда меня пригласили в связи с необходимостью выполнять государственную тему пятилетнего плана с примерно таким названием: "Разработка и использование рекомендаций по профотбору и профориентации". Институт стал головным учреждением, были определены многие организации-соисполнители. Важно было не просто "не провалить", но пристойно "вытянуть" тему. Отдел психологии труда, которым я заведовал, стал ответственным за названное дело, а я - научным руководителем. Надо признать, что партийные и советские органы Ленинграда, не говоря уже о дирекции института, хорошо поддерживали нашу работу. Не буду распространяться, но мы с сотрудниками "выдюжили" возложенное на нас дело. Проводились координационные совещания, всесоюзные совещания по профориентации. Все это отображено в публикациях. Отчитались и в Госпрофобре, и в Госплане страны.

Правда, когда тему завершили, директор института мне сказал, что вот по проблеме профориентации мы (институт) "прозвучали" в стране хорошо, надо теперь "прозвучать" по вопросам обучения. Я говорю, как же так? Сотрудники вросли в проблему, у многих наметились кандидатские диссертации. В отделе сложились специализированные группы профессиоведов, психодиагностов, профконсультантов, направленные на вопросы профориентации молодежи. Да и я не специалист по "озвучиванию" института! Наметился конфликт. И я почел за благо перейти в пединститут им. А. И. Герцена. Уволиться было непросто (парторганизация не отпускала), но помог (через вышестоящие партийные органы) тогдашний ректор пединститута профессор А. Д. Боборыкин.

Теоретически мой выход из конфликта нельзя, конечно, назвать конструктивным: вроде бы надо было "бороться". Но в институте культивировался высокий уровень исполнительской дисциплины. Начали говорить, что Климов - анархист, делает, что хочет (такое мнение довели и до райкома партии). Так что выход я видел один - уйти.

В пединституте все было нормально, атмосфера - академичная. Но, как уже упомянул, через несколько лет я получил приглашение в МГУ (ясно, что это было согласовано с отделом науки ЦК КПСС).

Приступил в МГУ к чтению лекций по психологии труда. Старался, в частности, применять демонстрационные эксперименты. Правда, однажды кто-то подсмотрел в щелку и сообщил в парт-

стр. 109

бюро, что Климов не лекции читает, а кастрюли лудит: я дал студентам понаблюдать и запротоколировать "живую" организацию рабочего места и некоторые действия рабочего в материальном производстве. После обсуждали результаты наблюдений. Студентам вроде было занятно. В партбюро объяснился, и все обошлось. Ходил на занятия к сотрудникам кафедры в целях изучения опыта. Не знаю, что сказать еще - просто профессорствовал и все.

- Пришло время и вы стали деканом факультета МГУ. Это очень ответственная и трудная должность. Скажите, с какими сложностями во взаимоотношениях и взаимопонимании вы столкнулись, когда возглавили факультет?

- Ясно, что я был "варягом". И меня встретили не без настороженности. Помню, ко мне пришел один преподаватель - В. К. Вилюнас (теперь он профессор) с несколько неожиданном для меня вопросом: "Можно я буду читать свой курс по своей программе, как считаю нужным?" Возможно, он думал, что я в роли декана буду "держимордой", администратором или что-то в этом роде. А может быть, он просто был дисциплинированным человеком. Я воскликнул: "Это же университет, а вы специалист, так что и нужно читать курс по своему разумению, а как же еще?!". Он, по-моему, был вполне удовлетворен. Возможно, об этом узнали другие, и таких обращений больше не последовало.

Были, конечно, многие шероховатости при установлении взаимоотношений с некоторыми сотрудниками, даже с партбюро. Возможно, у кого-то сформировалось превратное представление обо мне. Прошел даже такой слух: я сбежал из сумасшедшего дома в Ленинграде. В какой-то газетке меня причислили к "банде четырех" (вместе с Б. Ф. Ломовым и некоторыми другими "питерскими"). К наскокам такого рода я относился сдержанно, просто работал и все. И постепенно все успокоилось, на многих ранее мрачных лицах появились даже улыбки.

Много времени тратил на то, чтобы понять, что делают сотрудники других кафедр факультета. Прилежно читал их работы, ходил к некоторым на занятия - не для контроля, а для изучения опыта.

Ну а подробно говорить о четырнадцати годах моего деканства, боюсь, здесь неуместно. В ректорате ко мне относились хорошо и сейчас относятся так же.

- Что вы предложили нового в области психологического знания по проблеме соответствия человека и профессии?

- Если я и предложил нечто, то боюсь, что это виднее со стороны. Мне приходит в голову только то, что я постарался преодолеть идею огульного подхода к представителям массовых профессий, говоря о необходимости уважать индивидуальный стиль работающего человека. Предложил классификацию профессий в целях профориентации, ну и некую нехитрую группировку вариантов установления взаимного соответствия человека и профессии. Остальное, вероятно, представляет собой просто более или менее упорядоченное, относительно детализированное и удобочитаемое изложение ранее известных вещей. Ведь общая идея о взаимном соответствии человека и профессии, об индивидуальном стиле работы порождена сознанием народа и отображена, например, в пословицах и поговорках: "Каков строитель, такова и обитель", "Какова Устинья, такова у нее и ботвинья", "Всяк молодец на свой образец" и т. д.

- Какие научные проблемы вас больше всего увлекают в настоящее время?

- Хотелось продвинуть вот такую тему: "Становление профессионалов путем приближения к идеалам культуры". Культуру я разумею в широком значении слова (не только как культуру художественную, "духовную", но и свойственную материальному производству). Но не знаю, что получится.

- Много ли последователей ваших научных воззрений?

- Не знаю, не ведаю, не подсчитывал. Не думаю, что мои "воззрения" таковы, чтобы собирать вокруг них приверженцев. Ортодоксальных последователей, скорее всего, нет. Да и зачем они? Каждый мыслящий человек строит свои синтезы воззрений.

- Какие сферы знаний, кроме психологических, необходимы психологу для ориентации в различных проблемах, возникающих в социуме?

- Все знать невозможно. Правильно сказал немецкий социолог Георг Зиммель (1858 - 1918): "Человек образованный - тот, кто знает, где найти то, чего он не знает". А я бы добавил, что психолог должен не только уметь находить нужное готовое (кем-то уже добытое) знание, но и производить необходимое ему новое знание, разбираясь в конкретных неожиданных стечениях обстоятельств. Невозможно набраться знаний на всю оставшуюся жизнь. Нельзя рассчитывать на то, что имеющиеся сегодня знания человечества будут достаточны для решения завтрашних задач.

Даже животные инициативно, активно ориентируются в новой среде (принюхиваются, присматриваются, прислушиваются), ищут ответы на вопросы "Что это такое?" и т. п. Почему же человек-специалист должен быть всегда иждивенцем чьих-то знаний? Каждый сам должен учиться и уметь искать ответы на вопросы "Что?", "Как?", "Когда?", "Почему?", "Для чего?"

- В разговоре с вашими коллегами неоднократно слышишь, что вам успешно удается достигать взаимопонимания с подчиненными, коллега-

стр. 110