Quot;AU PAYS DE COCAINE" - В СТРАНЕ КОКАИНА 2 страница

Первая из дам была толстая, наглая, рыжеволосая потаскуха, которая напоминала мне белого опарыша. Испорченность сочилась у нее сквозь кожу. Она была напыщенна, претенциозна и глупа, и выдавала себя за великий авторитет в литературе; но все ее знания были знаниями попугая; а ее собственные потуги в словесности представляли собой самую оголтелую ахинею, какая только когда-либо была напечатана даже по стандартам той клики болтунов, которую она финансировала. На ее оголенном плече лежала рука низенькой худой женщины с простым хорошеньким личиком и якобы детскими манерами. Она была немка из низов. Ее муж - влиятельный член Парламента. В народе говорили, что он живет на ее заработки. Ходили слухи и похуже. Я слышал от двух или трех умников, что, по их мнению, именно она, а не бедняжка Мата Хари, передала бошам чертежи наших танков.

Говорил ли я, что моего скульптора звали Оуэн? И его звали, зовут и будут звать так, пока Искусство остается Искусством. Одной нетвердой рукой он опирался на стол, другою указывал гостям куда садиться. Глядя на него, я подумал о ребенке, играющем в куклы.

Как только первая четверка расселась, я увидел еще двух девушек, стоявших за ними. Одну, Виолет Бич, я уже встречал. Она была эксцентричная штучка - еврейка, по-моему. На голове у нее был пучок желтых волос, растрепанных как у Петрушки, а тело облегало дикое платье цвета киновари - на тот случай, если кто-то ее все-таки не заметит. Еще ей нравилось походить на французского апаша, поэтому она носила, надвинув на глаз, старое кепи для игры в крикет, а с губы ее свисала размокшая сигарета. Однако она определенно обладала талантом сочинителя, и я в самом деле был очень рад встретить ее снова. Должен признаться, я всегда немного застенчив с незнакомыми людьми. Обмениваясь рукопожатиями, я услышал, как она произносит своим странным голосом, высоким и в то же время глуховатым, как-будто с ее горлом было что-то не в порядке:

- Извольте познакомиться с Мисс -

Я не разобрал фамилии; так никогда и не научился правильно различать необычные слова. Как выяснилось в дальнейшие сорок восемь часов, ее звали Лейлигэм - звали, и в то же время не звали. Однако я предупреждаю - не пытайтесь поторапливать меня. Всему свое время.

Между тем я узнал, что обращаться к ней полагалось не иначе как к "Лу". "Беспредельная Лу" было ее прозвище среди посвященных.

Я ото всей души хочу, чтобы вы сейчас поняли одну простую вещь: едва ли существует кто-нибудь, кто бы знал, как работает его ум; не сыскать и двух одинаковых умов, как заметил Гораций или какой-то другой старый ишак; и, к тому же, сам процесс мышления вряд ли вообще именно таков, как мы его себе представляем.

Поэтому вместо того, чтобы опознать в этой девушке обладательницу очей, столь поразивших меня ранее, я позволил факту знакомства затмить собой само знакомство - не знаю, ясно ли я выражаюсь. То есть этот очевидный факт не пожелал всплыть в моей памяти. Я начал мучиться вопросом: где я мог видеть ее раньше?

И вот еще одна странная вещь. Не думаю, что я бы смог узнать ее по внешности. Хватка ее руки, вот что навело меня на след, хотя я до того в жизни к ней не прикасался.

Только не подумайте, что я предаю всему этому такое большое значение. Не отвергайте сказанное мною, как мистический треп. Загляните сами в прожитые вами годы, и если вы не сможете там отыскать полдюжины столь же необъяснимых инцидентов, столь же безрассудных, столь же претящих упорядоченному викторианскому рассудку, лучшее, что вы можете сделать, так это лечь спать рядом со своими пращурами. Только это. Спокойной ночи.

Я уже говорил вам, что Лу была "вполне ординарная и не особенно красивая девушка". Не забывайте, что это было первое впечатление моего "плотского ума", который, как утверждает апостол Павел, есть "противен Господу".

Мое подлинное первое впечатление явилось настолько сильным психологическим опытом, что для его описания попросту нет адекватных слов.

Теперь же, сидя с Лу рядом, и имея возможность следить за ее болтовней, я обнаружил, что мое "плотское мнение" переменилось. Она определенно не была хорошенькой с точки зрения публики варьете. В ее лице было что-то непреодолимо монгольское: плоские щеки, высоко поднятые скулы, раскосые глаза; широкий, короткий и подвижный нос; тонкий и длинный рот, словно неровная кривая линия безумного заката. Глаза были зеленые и маленькие, шаловливые, как у эльфа. Ее густые волосы были на удивление бесцветными; они были заплетены в толстые косы и обмотаны вокруг головы, напоминая мне проволочную намотку на динамо-машине. Это смешение монгольской дикости с дикостью нордического типа производило колдовской эффект. Ее необычные волосы очаровывали меня. Они были того самого нежного льняного оттенка, такого тонкого - нет, я не знаю как вам об этом рассказать... Я не могу думать о них, не теряя рассудка.

Было непонятно, почему она оказалась в этой компании. С первого взгляда было ясно, что ей не место в этой среде. Каждый ее крохотный жест был окружен подобием нимба, в котором светилась почти аристократическая утонченность. Она была явно не склонна притворяться человеком искусства. Очевидно, ей случайно пришлись по душе эти люди, в точности как тонголезские туземцы способны заинтересовать старую даму из Методистской Миссии, поэтому она и подвизалась среди них. Ее мать не возражала. Хотя, впрочем, учитывая сегодняшние нравы, мнение матери роли не играло.

Не думайте, что кто-то из нас был особенно пьян, за исключением старины Оуэна. Если хотите знать, лично я выпил всего один бокал белого вина. Лу вообще ни к чему не прикоснулась. Она лепетала себе, точно невинное дитя, от переполнявшей ее сердце радости. В обычной ситуации, думаю, я выпил бы больше, чем тогда. Я и не закусывал. На еду я также обращал мало внимания. Теперь-то я, конечно, знаю, что это было - тот самый многократно осмеянный феномен, любовь с первого взгляда.

Внезапно нас перебили. Высокий мужчина пожимал руку Оуэна. Вместо привычных слов приветствия он произнес очень низким, четким и трепетным голосом, в котором словно вибрировала непостижимая страсть:

- Твори, что ты желаешь, да будет то Законом.

В компании произошло беспокойное движение. В частности, немку, казалось, выбило из колеи уже одно простое появление этого человека.

Я окинул его взглядом. И, да, мне стала понятна перемена погоды. А Оуэн тем временем отвечал:

- Совершенно верно, совершенно верно, это как раз именно то, чем я занимаюсь. Заходите, и я покажу вам мою новую группу. Я нарисую вас еще разок - в тот же день, в то же время. Совершенно правильно.

Кто-то вполголоса представил нам нового гостя - господин Царь Лестригонов.

- Присаживайтесь прямо сюда, - гудел Оуэн - Вам надо выпить. Я то знаю вас как свои пять пальцев; Мы знакомы уйму лет, и я понимаю, что вы трудились целый день напролет и заработали себе на выпивку. Садитесь сюда, а я поймаю официанта.

Я уставился на Царя, который пока что не произнес после своего оригинального приветствия ни единого слова. В его глазах было нечто устрашающее. Они не видели ничего перед собой. В раскинувшемся перед ними беспредельном ландшафте я был всего лишь случайностью, начисто лишенной всякого смысла. Его глаза смотрели параллельно; они были устремлены в бесконечность. Ему все было безразлично. О как я возненавидел эту гадину! Как раз к этому времени подошел официант.

- Сожалею, сэр, - обратился он к Оуэну по поводу заказанного им брэнди `65.

Оказалось, что уже восемь часов сорок три минуты, тринадцать и три пятых секунды пополудни. Лично я не знаю, что такое закон. В Англии вообще никто не знает, в чем собственно заключается закон, этого не знают даже те глупцы, которые пишут законы. А мы не соблюдаем законы, но и не наслаждаемся теми свободами, которые нам завещали наши прадеды; над нами довлеет запутанная и фантастическая система полицейской администрации, пожалуй, не менее пагубная, чем даже у американцев.

- Не надо извиняться, - сказал Царь официанту обособленно ледяным тоном. - Вот она - та свобода, за которую мы сражались.

Я был полностью на стороне сказавшего эти слова. Весь вечер меня не тянуло к выпивке, однако теперь, когда мне запретили выпивать, мне тотчас захотелось совершить налет на их чертовы погреба, атаковать столичную полицию и сбросить с аэроплана пару бомб на старых дураков из Палаты Общин. И все-таки я не питал ни тени симпатии к этому человеку. Меня раздражал его пренебрежительный тон. В нем было что-то нечеловеческое, оно-то и рождало во мне враждебное к нему отношение.

Царь Лестригонов обернулся к Оуэну:

- Лучше приезжайте ко мне в студию, - вымолвил он протяжно. - Там стоит пулемет, испытанный на сотрудниках Скотланд-Ярда.

Оуэн вскочил с готовностью.

- Буду рад, разумеется, видеть и всех остальных, кто пожелает присоединиться. До гроба не прощу себе, что выступил невинным орудием расчленения столь совершенной компании.

Приглашение прозвучало как оскорбление. Я покраснел до ушей, и едва сумел заставить себя с трудом отказаться.

Между тем остальные участники отреагировали на него довольно странно. Еврейка из Германии сразу же поднялась, остальные не шелохнулись. Ярость кипела в моем сердце. Я мгновенно осознал, что именно произошло сейчас. Вторжение Царя Лестригонов автоматически поделило участников вечеринки на великанов и карликов. И я оказался в числе последних.

Мисс Вебстер, немка, не сказала за ужин почти ни слова. Но как только трое мужчин повернулись к нам спинами, она не без едкости заметила:

- Мне думается, нам незачем рассчитывать на выпивку господина Царя. Давайте-ка махнем в "Курящий Пес".

Все живо согласились. Ее предложение, как показалось, ослабило скрытое напряжение.

Мы расселись в такси, которым по какой-то непостижимой причине все еще дозволено было беспрепятственно курсировать по улицам Лондона. Что ж, пока нам разрешено есть, дышать и передвигать ноги, не бывать нам никогда расой праведников!

ГЛАВА II

ЧЕРЕЗ КРАЙ!

Мы добирались до "Пса" не более четверти часа, но время проходило утомительно. Меня оседлала опарышеподобная дама. Ее присутствие делало меня уже почти трупом. Это было для меня чересчур.

Но эта пытка помогла, по-моему, мне смутно осознать истинную природу моего чувства к Лу.

"Курящий пес", ныне бесславно вымерший, был ночным клубом, оформленным одним ужасным маленьким прохвостом, который растратил жизнь, пропихивая себя в искусство и литературу. Танцевальный зал заведения представлял собой смехотворную, бестолковую, пошлую, дурную подделку под Климта.

Пропади все пропадом, пускай я и не лучший воздухоплаватель, но я человек воздуха. И я презираю всех этих полухудожников с их позой, бахвальством и напыщенной болтовней. Ненавижу мошенников.

Не прошло и пяти минут, как я оказался в состоянии свирепого нетерпения. Миссис Вебстер и Лу все еще не прибыли. Прошло десять минут, потом двадцать, и я впал в слепую ярость, крепко напился дрянного алкоголя, которым провоняло все это место, и пустился в пляс с незнакомкой.

Крикливая сирена, владелица-датчанка, осыпала бранью одного из своих профессиональных увеселителей - я полагаю, это была какая-нибудь долгая, угрюмая, глупая история ревности на сексуальной почве. Оркестр играл оглушительно громко. Тонкая грань моих ощущений притупилась. В каком-то пылающем кошмаре, я разглядел, наконец, сквозь клубы дыма и клубную вонь, злую ухмылку госпожи Вебстер.

Невзирая на свою миниатюрность, она умудрилась заполнить своим телом дверной проем. Она привлекла мое внимание в точности также, как привлекает внимание появление ползущей змеи. Заметив меня, она тотчас бросилась с восторгом в мои объятия и зашептала мне на ухо что-то, чего я не расслышал.

Внезапно весь клуб, скажем так, онемел. В двери вошла Лу. С ее плеч ниспадал оперный плащ темно-лилового цвета с золотой оторочкой - одеяние императрицы или (могу ли я так выразиться?) жрицы. Все заведение замерло, разглядывая ее. И я еще гадал, не прекрасна ли она!

Она шагала не по земле. "Vera Incessu Patuit Dea" ["Походкой истинной богини" - прим.ред.] , - как нас учили в школе. И она ступала, напевая великолепную литанию капитана Д.Ф.С.Фуллера... "Ты, О златой сноп желаний, что стянут прекрасным маковым жгутом! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Она пела в полный голос, который звучал несколько по-мужски. Красота ее была столь лучезарна, что она озарила мой рассудок как восходящее солнце после долгого ночного полета. "Как медленно карабкается солнце впереди, но погляди на запад! Там светом залита земля!"

Словно отвечая на мою думу, вновь загремел ее голос: "Ты, О золотое вино солнца, пролитое на темные груди ночи! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Первая часть песнопения была чем-то вроде грегорианского напева, подстраивающегося к ритму слов. Но припев заканчивался одинаково. И-А-О передает произношение последнего слова. Каждый гласный длится как можно дольше. Казалось, она старается выдохнуть последний кубический миллиметр воздуха каждый раз, когда произносила эти звуки.

"Ты, О багряный урожай жизни, пролитый в чашу могилы! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!"

Лу подошла к столу, за которым мы сидели. Он был покрыт грязной, потрескавшейся скатертью. Она заглянула мне прямо в глаза, хотя я был уверен, что она меня не видит.

"Ты, О красная кобра желания, вынутая из мешка руками дев! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Она удалилась от нас, подобно лилово-грозовому облаку, озаренная солнцем, оторванная от сосков рассвета некой незримой молнией.

"Ты, О обжигающий меч страсти, заточенный на наковальне плоти! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Шквал почти безумного восторга прокатился по клубу. Словно канонада зениток. Джазбанд грянул что-то еще более дикое.

Танцоры стали бесноваться с пущей яростью, задыхаясь от собственного буйства.

Лу вновь придвинулась к нашему столику. Только трое из нас были оторваны от остального света. Вокруг звенел пронзительный смех бешеной толпы. Показалось, что Лу прислушивается. И снова у нее вырвались слова... "Ты, О безумный вихрь хохота, бьющегося в спутанных локонах сумасбродства! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

С тошнотворной ясностью я осознал, что госпожа Вебстер, между тем, вливает мне в уши целый доклад о карьере и характере Царя Лестригонов: "Он живет где-то там, в месте под названием Телепил. И хотя он и выглядит моложе, ему более ста лет. Он успел побывать везде и все испробовать, и каждый его шаг оставляет кровавый след. Он самый злой и опасный в Лондоне человек. Упырь он, и живет за счет погубленных жизней".

Признаюсь, я питал к этому человеку крепчайшее отвращение. Но столь неистовое и горькое обличение того, кто, очевидно, был дружен с двумя величайшими в мире художниками, не прибавило черных пятен в его досье. И если честно, госпожа Вебстер не впечатляла меня, как авторитет в области поведения других людей.

"Ты, О Принц-Дракон воздуха, опьяненный кровью закатов! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Дико ужалила меня ревность. Ее мертвенно-бледный демонический спазм. По той или иной причине мне померещилась некая связь между этим куплетом загадочного напева Лу и личностью Царя Лестригонов. Это не ускользнуло от Гретель Вебстер и она поспешила незаметно ввести очередную дозу отравы.

- О да, мистер Бэзиль Кинг Лам очень большой Дон Жуан. Он очаровывает дам тысячей различных трюков. Лу влюблена в него по уши...

И снова эта баба допустила ошибку. Я пренебрег ее упоминанием Лу. Уже не помню, что именно я ответил, наверное вроде того, что Лу не похожа на слишком уж уязвленную стрелами Амура.

Госпожа Вебстер улыбнулась тончайшей из своих улыбок.

- Я полностью с вами согласна, - проворковала она шелковым голосом. - Сегодня Лу - самая прекрасная женщина в Лондоне.

"Ты, О благоуханная сладость цветов, струящаяся по лазурно-воздушным полям! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Девушка явно находилась в необычном состоянии. Как будто она обладала двумя сущностями во всей широте их возможностей - божественной и человеческой. Она остро осознавала все, что творится вокруг нее, абсолютно владела собой и окружением, и все-таки одновременно была затеряна в некой неземной форме блаженства, которая, будучи непонятной по сути, напоминала, однако, некоторые обрывочные и фрагментарные переживания, испытываемые мною во время полетов.

Полагаю, что каждый читал "Психологию Полета" Л. де Гиберн-Зивекинга. Позволю напомнить вам оттуда следующие слова: "Все типы людей, которым доводилось летать, знакомы с тем неясным, тонким отличием, которые полеты накладывают на каждого из них. Очень мало кто знает в точности, что это такое. И едва ли кто-либо из них может выразить свои чувства. И ни один из них не признался бы в них, даже если бы мог... Понимаешь без слов, что ты сам по себе, что все обособленны друг от друга и никогда один не сможет проникнуть в тайник души другого, в тот тайник, на котором зиждется индивидуальная жизнь".

Чувствуешь себя вне всяких отношений с посторонними вещами, даже самыми насущными. И все-таки сознаешь, что все о чем тебе было ведомо - лишь картинка, выдуманная твоим же умом. Вселенная, этот мир - не более чем зеркало твоей души.

В таком состоянии начинают понимать вздор любого сорта, видеть смысл в бессмыслице.

"Ты, О непоколебимый венец Небытия, разрушающий и созидающий Мир! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!"

В достаточной мере поняв, что должна чувствовать Лу, извергая эти страстные и бессмысленные словеса своим вулканическим ртом, меня захлестнула ярость. Сделанный Гретель намек по капле просачивался в мой мозг: "Этот противный алкоголь делает из людей скотов. Отчего так возвышенна Лу? Она вдохнула своим носиком чистейший снег Небесных вершин".

"Ты, О белоснежный кубок Любви, пенящийся алой похотью! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!"

Я трепетал и вздрагивал от ее пения; и затем нечто, я едва понял что именно, заставило меня обернуться и посмотреть в лицо Гретель Вебстер. Она сидела справа от меня; ее левая рука была под столом и она смотрела на ладони. Я посмотрел туда же.

На крохотном треугольнике вен между мизинцем и безымянным пальцем высился холмик мерцающей пыли. Ничто из ранее виданного мною, так меня не привлекало! Чистая и яркая, бесконечная красота этого вещества! Конечно, я видел этот порошок и раньше, особенно в госпитале, но это было совсем другое дело. Оно было оттенено плотно, как бывает оттенен бриллиант оправой. И казалось живым, беспрестанно мерцая. Во всей Природе ничего не было подобного этому порошку, кроме разве что тех пушистых кристаллов, что блестят обдуваемые ветром на губах ледниковых расселин.

То, что случилось дальше, отпечаталось в моей памяти, как трюк фокусника. Не помню каким жестом она пригласила меня, но когда ее рука медленно приподнялась до края стола, к ней склонилось мое лицо - раскрасневшееся, горячее, гневное и полное страстного желания. Казалось я действовал чисто инстинктивно, но нимало не сомневаюсь, что это все же было результатом неявного внушения. Я втянул горстку пудры через ноздри одним вдохом. Даже тогда я чувствовал себя, как задыхающийся человек в угольной шахте, спасенный в последний момент, вдохнувший, наконец, полные легкие чистого воздуха.

Я не знаю, все ли чувствовали подобное, подозреваю, что тут сыграли свою роль и мое медицинское образование, и прочитанные книги, и людская молва вкупе с эффектом от всех гробокопательских статеек в газетах.

С другой стороны, нельзя не отдать должное и такому специалисту, как Гретель Вебстер. Несомненно она стоила того, что ей платили боши. Вне всяких сомнений она выбрала меня в качестве жертвы операции "Die Rache" ["Месть"] , ведь я подбил кое-кого из их довольно знаменитых асов.

Но тогда ничего подобного мне в голову не приходило. Нимало не полагаю, что мне удалось достаточно веско объяснить то душевное волнение, в которое меня повергло появление Лу. Она казалась мне недосягаемой, живущей за пределами моих мечтаний.

Если не принимать в расчет воздействие спиртного, то именно ее недосягаемость повергла меня в нестерпимую депрессию. Было что-то звериное в том, как я себя ощущал, что-то от загнанной в угол крысы.

"Ты, О Королева вампиров Плоти, что обвилась змеей вокруг горла мужчины! Обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!"

О ком она думала, о Гретель или о себе? Ее красота, я был ею удавлен, захлебывался, она рвала мне горло. Я обезумел, стал одержим глухой, терпкой похотью. Я ненавидел ее. Но как только я поднял голову, как только внезапная, мгновенная кокаиновая удаль метнулась от моих ноздрей к мозгу - следующая строка отдает стихами, но иначе не скажешь - продолжаю! - точно солнце выглянуло из-за туч депрессии в моем сознании.

Я прислушивался, словно во сне, к пышному, смелому голосу Лу:

- Ты, О свирепый водоворот страсти, всосанный устами Солнца! Я боготворю тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!

Все стало по-другому - я начал понимать, что она говорит, я стал частью этих слов. Я распознал за один миг причины моей недавней подавленности. Ее порождало то, что я чувствовал себя посредственностью перед Лу! Теперь я стал ее мужчиной, ее самцом, ее хозяином!

Я привстал, чтобы схватить ее за талию, но она унеслась по полу, словно осенний лист накануне бури. Я поймал взгляд глаз Гретель. Они сверкали зловещим торжеством. И на мгновение и она, и Лу, и кокаин, и я сам - все оказались безвыходно замкнуты в путанном смятении гибельной догадки.

Но мое физическое тело уже отрывалось от земли. То было прежнее дикое веселье, которое чувствуешь, взлетая в погожие дни. Я очутился в центре зала, неведомо мне как. Теперь и я тоже гулял по воздуху. Лу обернулась, ее рот - алая сфера... Таким я видел солнце, восходящее над Бельгией, над извилистой линией побережья, над матовоголубым туманным изгибом моря и неба, с единой мыслью в моей голове, которая пульсировала в унисон с моим восторженным сердцем. На этот раз мы не промахнулись, мы попали в склад боеприпасов. Я сам и был этот склад. И я взорвался. Я был одновременно убийцей и убитым. И по небу мне навстречу плыла Лу.

- Ты, О всадник из свиты Солнца, чьи шпоры покрыли кровью бока ветра! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!

Мы попали в обьятия друг друга с неизбежностью земного тяготения. Во всей Вселенной нас было только двое - она и я. И лишь одна сила действовала во Вселенной, та, что влекла нас друг к другу. И она, эта сила, соединив нас, закружила...

Мы летали вверх и вниз по полу клуба, хотя, конечно, не было никакого пола, и самого клуба, не было ничего кроме горячечного ощущения, что ты это все, и должен со всем слиться. Ты сам - непрестанно кружащаяся в вихре Вселенная. Утомление было невозможно, ибо запас твоей энергии был равен поставленной задаче.

- Ты, О танцор с позлащенными ногтями, распускающий звездные косы Ночи! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!

Гибкое, тонкое тело Лу лежало на моей руке. Это звучит нелепо, но она напомнила мне легкий плащ. Запрокинув голову назад она распустила тяжелые кольца волос.

Неожиданно оркестр смолк. На миг нам стало там нестерпимо больно, словно нас хотели уничтожить.

Меня охватило абсолютное отвращение ко всему, что меня окружало. Я лихорадочно прошептал, точно умирающий, которому надо сообщить нечто жизненно важное, пока он еще жив, несколько слов насчет того, что "не в силах торчать в этом хлеву".

- Выйдем на воздух.

Она не ответила ни "нет", ни "да". Я попусту тратил слова, обращаясь к ней.

"Ты, О река Любви, чьи воды сладки от пения птиц, чей щебет сквозит сквозь покрытую галькой грудь Жизни! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Ее голос поник до внятного шепота. Мы очутились на улице. Вышибала остановил для нас такси. Наконец-то я оборвал ее песню. Мои губы оказались на ее губах. Мы объезжали арену Вселенского цирка на колеснице Солнца. Мы не знали, куда мы едем, и нам это было все равно. Мы совсем не чувствовали времени. Ощущения сменяли одно другое, но не было средства ими управлять. Как будто твои внутренние часы внезапно сошли с ума.

Я не засекал время, но, субъективно выражаясь, должно быть его прошло немало, прежде чем наши губы рассоединились, ибо как только это случилось, я обнаружил, что мы успели отъехать очень далеко от клуба.

Она обратилась ко мне в первый раз. В ее голосе трепетали темные, непостижимые глубины бытия. Я задрожал всеми фибрами своей души. И вот каковы были ее первые слова:

- В твоем поцелуе есть горечь кокаина.

Совершенно невозможно передать тем, у кого нет опыта в этих делах, даже частицу значения сказанных ею слов.

То был кипящий котел порока, и вот внезапно он хлынул, пузырясь через край. Ее голос густо звенел адским весельем. Он пробудил во мне ярость солнца. Я с пущей яростью заключил ее в объятия. Мир почернел в моих глазах. Я ничего больше не замечал. Я стал самим чувством! Я был всеми способностями чувствовать, доведенными до предела. И все-таки, параллельно с этим, мой организм продолжал автоматически действовать.

Ее лицо ускользало от меня.

"Ты, О дыхание ветров, опьяненное штормами, что вырывается со стоном из груди гор! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!"

Песня вырывалась из ее груди всхлипами чудовищной силы.

Я мигом догадался, что это был ее метод сопротивления. Она все пыталась убедить себя, что она космическая сила, а вовсе никакая не женщина, и что мужчины ничего для нее не значат. Она отчаянно боролась со мной, скользя по-змеиному в тесноте кабины. Разумеется, это на самом деле было такси, но я не знал этого тогда, и не уверен в этом до конца даже сейчас.

"Мне бы сейчас, - сказал я про себя с яростью, - понюхать еще этого снежка. Вот тогда бы я ей показал!"

В то же мгновение она стряхнула меня, точно перышко. И неожиданно мне больше уже не было хорошо. Как-то необъяснимо я вдруг упал духом и, обнаружив к моему изумлению в кармане десятиграммовый пузырек, высыпал из него щепотку кокаина на руку и алчно втянул его со вкусом в ноздри.

Не спрашивайте, как она попала ко мне в карман. Полагаю, Гретель как-то умудрилась это сделать. Моя память на этот счет молчит. Одно из забавных свойств кокаина - никогда нельзя знать наверняка, какую шутку он с вами сыграет.

Я напоминал себе американского профессора, который хвастал, что у него первоклассная память, единственный недостаток которой - на нее нельзя положиться.

Не могу также сказать, то ли это свежая доза наркотика увеличила мою силу, то ли Лу попросту наскучило меня дразнить, но теперь она уже по собственной воле извивалась в моих объятиях, прижимаясь губами к моему сердцу. Простите меня за очередную порцию поэзии - но иначе нельзя - ритм в этом состоянии возникает естественно - все образует одну великую гармонию. И ничто не может нарушить мелодию. Казалось, голос Лу доносится из неимоверной дали - глубинный, низкий, мрачный напев:

"Ты, О низкий стон девственниц, падающих в обморок, уловленных силой рыдающей Любви! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"

Свершилось - наши моторы в первый раз работали в унисон! Все случайные неполадки были устранены. Не осталось ничего, кроме густого созвучия двух рокочущих пропеллеров.

Знаете, как бывает во время полета - вы вдруг видите пятнышки в небе. Нельзя разглядеть невооруженным глазом - то ли это Братец Бош направляется тебя подстрелить, то ли кто-то из наших, а может быть союзник. Но ты можешь распознать, кто друг, а кто недруг по звуку моторов, у них всегда разный ритм. Так и приходится один ритм признавать дружеским, а другой враждебным.

И вот Лу летит вместе со мною по ту сторону вечности, крыло к крылу; ее низкий настойчивый пульс отлично вторит шумному галопу моего.

Вещи такого рода происходят вне времени и пространства. И было бы совсем неверно говорить о том, что случилось в такси, как о чем-то имеющим начало и конец. Но тут наше внимание от вечной истины, от тайного венчания наших душ, отвлек водитель, который остановил машину и открыл дверцу.

- Вот мы и прибыли, сэр, - сказал он, хитро улыбаясь.

Мы тут же стали прежними - сэр Питер Пендрагон и Лу Лэйлигэм. Декорум прежде всего!

Благодаря потрясению, этот инцидент глубоко запал мне в память. Я крайне отчетливо помню, что расплатился с шофером, но потом абсолютно теряюсь в догадках насчет того, как мы оказались в том месте.

Кто дал таксисту этот адрес и где мы вообще находимся?

Я мог только предположить, что это сделала, сознательно или нет, сама Лу, поскольку она без тени смущения нажала на кнопку электрического звонка. Дверь отворилась немедленно. Целая лавина малинового света пролилась на меня из представшей перед нами просторной мастерской.

"Ты, О алый дракон пламени, опутанный паучьей сетью! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!" - воспарил звонко и чисто голос Лу.

Словно шквал нахлынуло на меня отвращение, ибо в дверном проеме высилась зловещая, черная фигура Царя Лестригонов в объятиях Лу.

- Я не сомневалась, что вы не будете против, если мы к вам заглянем, несмотря на поздний час, - ворковала Лу, обвивая руками его шею.