Эклектические модели эмоций

Хотя теория Томкинса—Изарда относится не столько к теории базовых эмоций, сколько к эклектическим теориям, объединяющим целый «букет» разнородных принципов и идей, тем не менее, по утверждению самих авторов, ядром этой теории является представление о базовых или фундаментальных эмоциях.

В то же время в современной психологии эмоций все чаще появляются модели эмоций, которые пытаются дать описание природы эмоций чисто собирательным образом, указывая на те теоретические и эмпирические основания, из которых они исходят при построении собственного понимания. Здесь можно кратко остановиться на «функционалистской модели эмоций» Кампоса и др. (Сатро$, Митте, Кегто'шп ег а!., 1994), «социально-конструктивистской модели» Кэролин Саарни и Кемпера (Заагт, 1999; Кетрег, 1978), «коммуникативной теории эмоций» Кейт Оутли и Филипа Джонсон-Лэрда (Оайеу, ]оНтоп-ЪаЫ, 1987, 1996) и «контрольной» теории Карвера и Шайера (Сапвг, 5сНе1ег, 1990; Сатег, Ьашепсе, БсНеьег, 1996).

Согласно первой модели, эмоция представляет «попытку индивида установить, сохранить, изменить или закончить взаимоотношения между индивидом и окружающей средой по значимому для индивида поводу» (Сатроз, Митте, Кегто1ап, е1 а!., 1994, р. 285). При этом отмечается, что можно говорить о 4 источниках значимости воздействия, благодаря чему, собственно, и возникает эмоциональный ответ: 1) отношение воздействия к нашим целям, к тому, что мы хотим; 2) социальные ответы значимых других; 3) гедонистический тон воздействия; 4) воспоминание о чем-то подобном в прошлом. Отсюда в диагностике эмоций приобретают значение позитивно-негативная шкала и уровни возбуждения, а также гедонистический тон. Подобный подход мы встречаем в работах Нико Фрижды, где также эмоции рассматриваются как динамическая интерактивная связь между индивидом и внешним окружением, наиболее очевидно обнаруживаемая в планах и действиях человека (Ггцёа, 1986, 1987). При этом эмоциональные явления рассматриваются как своеобразный комплекс, состоящий из таких компонентов, как «стремление или намерение», «оценка», «готовность к действию», «природа переживания», «когнитивные образы ситуации», «субъективное значение эмоции» и др.

В свою очередь, в «социально-конструктивистской модели» подчеркивается, что мы усваиваем в социальном процессе то значение, которое мы затем придаем нашим переживаниям в определенных контекстах, благодаря развитию познавательных способностей (Заагт, 1999). Это придает эмоциям, по мнению Саарни, весьма индивидуализированный характер. В то же время она использует музыкальную метафору «социальных конструктивистов» Льюиса и Микелсона, где взаимоотношения познавательных и эмоциональных процессов в развитии младенца можно сравнить с музыкальной фугой, в которой изоляция любого элемента приводит к потере им идентичности (там же). В отличие от более унифицированного конструктивистского понимания социокультурного порождения эмоций, Саарни подчеркивает активную, творческую роль индивида в порождении эмоционального переживания и его понимания в контексте собственного опыта и собственных способностей. При этом она рассматривает свою модель как своеобразную интеграцию подхода Лазаруса, «функционалистской модели» и конструктивистских взглядов.

Третья из наиболее «свежих» моделей, претендующих на звание теории, — «коммуникативная теория эмоций» — представляет довольно своеобразное объединение ряда весьма разнородных принципов и идей (Оайеу, ]окп5оп-ЬаМ, 1987, 1996, 1998). Авторы этой модели попытались объединить биологический подход к эмоциям, заложенный в уже упомянутой работе Дарвина, и соответствующую ему теорию базовых эмоций, с когнитивистским подходом Саймона (8Шоп, 1967). Согласно «прерывающей теории» Саймона, потребности человека должны удовлетворяться с помощью двух механизмов — целевого и прерывающего, последний из которых и представляет эмоции. Он включается в случае столкновения с актуальными потребностями и должен отвечать двум требованиям: 1) обеспечение изменения временного характера программы, превращение процесса ее реализации во флуктуирующий процесс; 2) обеспечение прерывания и отбрасываний действующей программы при актуализации потребностей высшего порядка. Порядок у Саймона понимается в духе классического бихевиоризма — для каждого побуждения мотивационный уровень является функцией от времени депривации. Соответственно, у каждой потребности есть свой порог, при достижении которого цель (удовлетворение данной потребности) становится доминирующей и прерывает выполняемую программу. Тем самым эмоции трактуются как неспецифический тормоз, преобразующий или сменяющий действующую программу (51топ, 1967). В свою очередь, идея остановки или прерывания также не является новой — почти за полвека до Саймона об этом же писали Фредерик Бартлетт и Мадисон Бентли (ВагпеН, 1925; Ветку, 1928).

В результате такого объединения Оутли и Джонсон-Лэрд сформулировали представление об эмоции как коммуникации, под которой понимается распределение мозговых сигналов (команд) по различным руслам, отражающим приоритеты целей и предрасполагающим к определенному классу действий (Оапеу, ^кпзоп-ЬаМ, 1998). Так же как и большинство когнитивно ориентированных исследователей, они рассматривают возникновение эмоций в качестве результата осознаваемой или неосознаваемой оценки, в результате которой возникает особый, но простой сигнал (обрабатывающийся с помощью множественного когнитивного процессора) к возникновению базовой эмоции. В то же время этот сигнал феноменологически и переживается как чувство радости, печали, гнева и т.п. Тем самым предполагается зависимость переживания от двух отдельных сигналов: от эмоционального сигнала и сигнала оценки, который его вызвал. Человек может осознавать и то и другое, а может не осознавать оба или один из сигналов.

По мнению авторов, эмоция возникает тогда, когда поступает информация о том, что вероятность достижения цели заметно увеличилась или уменьшилась по сравнению с ожиданиями. В первой версии теории фигурировали пять базовых эмоций: счастье, печаль, гнев, страх и отвращение (Оапеу, ]окп$оп-ЬаМ, 1996) — на одну меньше, чем у Экмана (Ектап, 1989), ибо, по мнению Оутли и Джонсон-Лэрда, удивление (базовая эмоция по Экману) не имеет отношения к достижению целей. Затем их количество сократилось до 4 — выпало отвращение (Оапеу, Лкпхоп-Ьа/га1, 1998). Именно эти эмоции, по мнению авторов, образуют основу настроений и даже типов личности и могут не иметь своих предметов и переживаться беспричинно, как это происходит в эпилептической ауре (идея об отсутствии связи базовых эмоций с каким бы то ни было предметом была первоначально высказана в 1928 году Йоргенсеном).

Кроме этих «безусловных» базовых эмоций, отмечаются еще пять «условных» базовых эмоций, которые хоть и основаны на биологическом субстрате, но обязательно носят предметный характер: привязанность, родительская любовь, сексуальное влечение, отвращение и межличностное отвержение (Оапеу, ]октоп-1аМ, 1998). Основными функциями эмоций авторы считают: а) оценку событий на соответствие целям; б) сигнализацию себе и другим о значимом; в) регуляцию в соответствии с планами и целями; г) организацию познавательных процессов (внимание, память, мышление) и д) доведение проблемы до сознания (Оапеу, ]окп$оп-ЬаМ, 1996).

Как мы видим, «коммуникативная модель» представляет собой достаточно эклектический вариант, объединяющий как идеи Саймона, так и идеи когнитивной теории и изложенной выше теории базовых эмоций.

Так же как и в предшествующей модели, кибернетические схемы и идеи легли в основу и «контрольной» модели эмоций Карвера, Лоренса и Шайера (Сагчег, Ьашепсе, 5ске1ег, 1996). Эти авторы опирались на уже заметную традицию рассматривать эмоции как механизм вполне рационального поведения (СЬге, 1992; ее 8ош>а, 1987; Ргцйа, 1986; Оапеу, 1992; Опопу, С1оге, СоШт, 1988). В результате эти идеи привели их к созданию модели природы эмоций (Сагуег, 5ске1ег, 1990), которую они определили как «самоспасительная модель», потому что, не претендуя на статус истинной, она позволяет понять различные варианты участия эмоций в регуляции поведения.

B основу своей модели авторы кладут понятие цели, считая, что именно целенаправленный характер является краеугольным камнем человеческого поведения. «Цели обеспечивают структуру, которая определяет жизнь людей. Более того, Цели могут быть динамичными — они являются не только конечными пунктами, но и путями согласования» (Сап>ег, е, Зске'шг, 1996, ст. 12). Такое понимание вводит в построение моделей эмоций процесс целеобразования, ранее отсутствовавший в кибернетических моделях эмоций (Бреслав, 1977Й), в отличие от психологических моделей (Психологические механизмы целеобразования, 1977).

Цели могут быть: а) выражены на разных уровнях абстракции — в очень конкретной форме (например, уровень мышечного напряжения) или в очень абстрактной (например, достоинство в поведении человека); б) достаточно узкими и легко достижимыми (включение света), но могут быть весьма развернутыми и достижимыми лишь в течение длительного времени (репутация или материальное благополучие). Главное для авторов данной модели то, что цели есть перевод абстрактных идей и схем в конкретное качество поведения.

В то же время для авторов очевидно, что цели могут организовывать поведение только благодаря наличию контроля в виде обратной связи, понимаемой в духе модели ТОТЕ (Test-Operate – Test-Exit) Миллера, Галантера и Прибрама, где, рассматривая простейший случай выполнения задачи забивания гвоздя, поведение можно описать циклом «проба—операция—проба» с постоянным соотнесением того, что получилось, с тем, что задумывалось. Соответственно, более сложное поведение состоит из множества таких циклов (Миллер, Галантер, Прибрам, 1965).

На основе этой модели авторы описывают свою схему цикла негативной обратной связи (см. рис. 1.8), уменьшающей рассогласование между наличным состоянием и состоянием, намеченным в цели как личный эталон или рекомендуемая ценность.

При обнаружении рассогласования включается «выпускная функция», которая приспосабливает поведение таким образом, чтобы приблизить эмоциональное состояние человека к поведению, выступающему эталоном сравнения, уменьшая тем самым рассогласование. Этот механизм Кар-вер, Лоренс и Шайер считают имплицитным, то есть непрерывно и неосознанно действующим, обеспечивающим процесс сравнения желаемых эмоциональных состояний с возникающими и соответствующей их корректировки.

Рис. 1.8. Цикл негативной обратной связи, обеспечивающий уменьшение рассогласования между намеченным и полученным (Сап/ег, 1-ашепсе, 5с/?е/ег, 1996)

Важным аспектом своей модели авторы считают иерархию в саморегуляции, без учета которой невозможно объяснить сложность и гибкость человеческого поведения. Соответственно, более высокостоящий цикл обратной связи обеспечивает за счет своей «выпускной функции» ценности для цикла подчиненного, нижестоящего. На высшем уровне ценности эквивалентны ценностям «идеального Я», или «идеальных взаимоотношений», или «идеального общества». Они реализуются на следующем, подчиненном уровне принципов, принципов, которым люди следуют в своем поведении, то есть качество самых разных их действий соотносится с этими принципами. Затем следует уровень конкретных программ поведения и т.д. При этом совсем не обязательно в каждый конкретный акт поведения должны быть включены высшие уровни саморегуляции. Зачастую вполне достаточно уровня конкретных программ (бытовые Действия: уборка или приготовление пищи).

Сложность, хорошо понимаемая авторами, заключается в том, что даже на данном уровне регуляции одновременно могут быть актуальны несколько целей, совместимых или взаимно исключающих друг друга по своим ценностям («быть бережливым» вовсе не исключает «быть строгим», но «быть бережливым» — несовместимо с меценатством) (Сагуег, Ьаюгепсе, Вскеьег, 1996). Уменьшать рассогласование по отношению к одной в последнем случае означает увеличение рассогласования по отношению к другой, то есть имеет место внутренний конфликт, который некоторые исследователи считают основным источником неудовлетворенности жизнью (Еттопз, 1986; Уап Ноок, Ш§§ш, 1988).

Соответственно авторы постулируют и циклы позитивной обратной связи, усиливающие рассогласование, когда актуально намеченная ценность обладает нежелательным качеством. При этом задача такого цикла заключается в максимальном дистанцировании «ценности-помехи» от «истинной ценности». Авторы модели приводят в качестве примера подростков, которые стремятся во что бы то ни стало быть непохожими на своих родителей. Можно вспомнить и пример из рассказа Чехова: «Что ты сидишь, надувшись как пузырь?! — говорит дама своей великовозрастной дочери, выведенной в свет. — Улыбнись хоть, а то женихи и близко не подойдут». Впрочем, и здесь мы имеем дело с затянувшимся подростковым самоутверждением, ибо дочке вовсе не хочется делать то, что делает мать.

Житейские представления о том, что позитивные эмоции возникают при достижении желаемых целей, а негативные — при их недостижении, оставляют, по мнению авторов, необъяснимым то, что иногда достижение целей вызывает негативные эмоции, а позитивные эмоции возникают задолго до того, когда можно с уверенностью сказать о достижении цели. Выходя за рамки традиционных представлений, авторы говорят о наличии второго вида обратных связей, надстроенного над первым, но действующего ортогонально иерархической организации регуляции поведения и параллельно с функцией отслеживания. Они говорят о том, что эта система служит функции мета-отслеживания, или отслеживания того, как работает система обратных связей первого типа. Именно с этой системой связаны эмоциональные процессы, зависящие не только от достижения или недостижения целей, но и оттого, происходит ли уменьшение рассогласования и, наконец, соответствует ли процесс достижения имеющимся на этот счет ожиданиям (функция мета-отслеживания). В результате они приходят к следующим вариантам (см. табл. 1.3).

Таблица 1.3. Четыре основных условия соотношения поведения и эмоций (Carver, Lawrence, Scheier, 1996)

Эта модель позволяет нам понять, почему люди, находящиеся гораздо дальше от цели, но обладающие большей скоростью продвижения, скорее будут испытывать позитивные эмоции, чем те, кто находится ближе, но движутся к ней медленней, чем им бы хотелось. При этом авторы замечают, что влияние мета-отслеживания на эмоции будет тем значительней, чем выше уровень регуляции (Сап>ег, Ьашепсе, ЗсЫег, 1996).

При этом их собственный эксперимент, где участникам необходимо было проявить максимум интуиции для принятия большого числа решений типа соответствует ли значение предъявленного иностранного слова (на самом деле — бессмысленного) предъявленному в паре с ним английскому, дал весьма убедительные результаты (Ьамгепсе, Сагмег, г, 1995).

Участники были разделены на пять условий, в зависимости от того, какой уровень правильности угадывания («правильных» угадываний: 9 на серию из 10 попыток, 7, 5, 3 и 1 «правильное») им предъявляли в качестве обратной связи на предварительном этапе. В основном эксперименте, состоящем из 6 серий, количество успешных попыток постепенно конвергировало к уровню 50%. Настроение участников оценивалось по 11-балльной шкале в начале выполнения задания и в конце 6-й серии.

Рис. 1.9. Диаграмма изменения настроения участников 5 экспериментальных условий (описание см. в тексте)

Результаты эксперимента, которые видны на данной диаграмме, полностью подтвердили гипотезу исследователей (изменение настроения участников в первом условии, которые в начале угадывали «правильно» в 9 случаях из 10, представлены крайним справа столбиком, второй столбик справа — начальное условие 7 из 10, третий — 5 из 10, четвертый — 3 из 10, и последний справа или первый слева — изменение настроения у тех, кто в начале имел только 1 успешную попытку из 10). Наибольший подъем настроения, как мы видим, произошел у начальных неудачников, а самое значительное падение настроения — у наибольших «везунчиков» (Ьашепсе, Сагуег, 5сИе1ег, 1995).

Какая из них правильная?

Будучи начинающим психологом, я был уверен в том, что все теории делятся на «правильные» и «неправильные». Так писались все умные книги в Советском Союзе, в которых авторы ругали все другие теории за не очень нам понятные дефекты («редукционизм», «идеализм», «биологизм», «механицизм» и другие еще менее понятные «измы»), а свои теории, если таковые вообще предлагались, назывались самыми лучшими диалектико-материалистическими и «по-настоящему» правильными.

Позже я уже самостоятельно пришел к выводу, что скорее можно говорить о теориях, позволяющих более полно или менее полно объяснять происходящее. На сегодняшний день я склонен разделять широко распространенное представление о том, что психологическая теория не является «истиной-в-последней-инстанции», а статус «хорошей» теории может быть присвоен лишь на основании применения целого ряда критериев:

1) доступность проверке и отвержению;

2) экономность;

3) прогностичность;

4) диапазон эффективности (круг объясняемых явлений и интеграция известных фактов);

5) способность быть плодотворным источником идей.

Так, если говорить о теории Джемса—Ланге, то она вполне может быть названа «хорошей», ибо соответствует первому, второму и пятому критерию (особенно для физиологов и психофизиологов), и гораздо меньше — третьему и четвертому. В свою очередь, когнитивная теория, или, точнее, когнитивно-интерактивная теория (Шехтер—Лазарус), отличаясь высокой прогностической способностью и широким диапазоном эффективности, не может быть так легко проверена и не так просто формулируется, зато стала весьма плодотворной для подавляющего большинства современных психологов, занимающихся проблемами эмоций.

Казалось бы, уже Кэннон «камня на камне не оставил» от теории Джемса—Ланге, а она все жива и все стимулирует новых и новых психологов к поиску не только органических структур, соответствующих основным эмоциям, но и к поиску механизмов, обеспечивающих непосредственное воздействие этих структур на установки и поведение (2а/опс, 1980, 1984), и даже создатель когнитивной теории эмоций Шехтер склонен считать, что если мы неожиданно для себя сталкиваемся с медведем, то вряд ли будем склонны в этот момент заниматься когнитивной интерпретацией этой информации (Ьопс1оп, ЫшЬеП, 1974). В то же время мы понимаем, что у охотника или фотографа-анималиста в отличие от большинства из нас такая встреча может вызвать другие эмоции.

Скорее всего, каждая построенная на эмпирическом материале психологическая теория включает, кроме претензии на объяснение всего круга психологических явлений данного порядка, еще и более частные, но порой весьма полезные для развития психологических исследований идеи или подходы, которые становятся важными ориентирами для последующих исследователей. Так, Джемс и Ланге открыли очень простой, но важный принцип эмоциональной сферы — необходимая включенность организма во все «переживания» человека. В своих экспериментах представители школы Шехтера показали, что этой включенности недостаточно и что интенсивность и качество эмоционального процесса определяет не столько эта включенность, сколько ее интерпретация в конкретном социальном контексте. Однако ни они, ни кто-либо из последующих исследователей эмоций так и не отвергли того, что такая включенность организма необходима.

Так, Дарвин, даже не претендуя на создание теории эмоций и будучи сторонником идеи инволюции эмоций в филогенезе, оставил глубокий след в психологии эмоций и оказал наиболее значительное влияние на создание теории базовых эмоций лишь тем, что указал: эмоциональная экспрессия человека должна иметь природную составляющую, ибо является продуктом эволюционного процесса. Под впечатлением его работы почти полвека психологи изучали эмоции только на основе лицевой экспрессии. А спустя век его гипотеза была подтверждена эмпирически в исследованиях Экмана, который обнаружил 6 универсальных (а значит природообусловленных) типов лицевой экспрессии (Ектап, 1989; Ектап, Гпезеп, 1971/1998).

И это при том, что современные представления об опосредствованности эмоциональных явлений познавательными процессами практически исключают отождествление эмоциональной сферы человека и животных. Важным аргументом в пользу качественного отличия эмоциональных явлений у человека является и представление об интерактивной природе эмоций (АзсИ, 1962; Ьагатз, 1991), из которого следует, что человек может строить свои отношения с воздействующей ситуацией произвольно, в соответствии со своими целями, в том числе и отказываться от удовлетворения своих витальных потребностей. Это значит, что одна и та же объективная депривация (лишение) может вызывать самые разные переживания у человека в зависимости от ее субъективной интерпретации (см. рис. 1.6), так же как одно и то же состояние возбуждения организма может сопровождаться качественно разными эмоциональными состояниями (БскасШег, 81п§ег, 1962). Если животное является рабом своей актуальной витальной потребности, то человек начинает произвольно ею управлять.

Не менее интересна судьба идеи Джона Дьюи об эмоции как рассогласовании, которая стала основой «конфликтной теории» и многих других, включая и теорию прерывания Саймона, и информационную теорию Симонова, и теорию Карвера и Шайера. Примечательно, что последние уже даже не ссылались на Дьюи, ибо эта идея к тому времени настолько вошла в «плоть и кровь» психологической науки, что полностью обезличилась, став общим местом во множестве психологических моделей и теорий.

То же самое произошло с идеей Йоргенсена о беспредметности «фундаментальных эмоций», вошедшей в основной арсенал теории базовых эмоций (Оайеу, ]окп5оп-ЬаМ, 1998). Именно эта идея выглядит наиболее проблематично по отношению к ситуативно обусловленным эмоциям (Бреслав, 19776)- Вряд ли обнаружение эмоциональных аналогов в эпилептической ауре может быть серьезным аргументом для понимания участия эмоций в жизни здорового индивида, как это обсуждается в коммуникативной модели эмоций (ОаНеу, Лктоп-ЬаМ, 1998).

Сходная судьба ожидала и идеи активационной теории, которая не будучи слишком популярной среди психологов, тем не менее оказала значительное влияние на методологию экспериментальных исследований, в частности, на диагностику эмоций именно на основе регистрации вегетативных и электроэнцефалографических показателей возбуждения (электродермальная, сосудодвигательная реакция, ЭМГ, ЭКГ, ЭЭГ и т.д.).

Резюме

В последние годы все реже встречаются серьезные теоретические модели эмоциональных явлений, претендующие на объяснение всех явлений эмоциональной сферы. Особенно это относится к моделям, построенным на каком-то одном принципе, механизме или понятии. И причина здесь не только в том, что современная научная психология стремится далеко не отрываться от известных фактов и базировать свои выводы на хорошо изученном круге явлений. Все больше ученых понимают сложность и условность выделения эмоциональных явлений из содержания сознания и поведения и условность самого выделения дискретных эмоций и состояний, хотя бы в силу динамики эмоциональной сферы и ее непрерывной включенности в регуляцию процессов жизнедеятельности, обусловленности как потребностями индивида, так и особенностями культуры, общества и тех реальных социальных ситуаций, в которых оказываются люди. Тем не менее попробуем обобщить все те эмпирически обоснованные представления о природе эмоциональных явлений, которые в той или иной форме представлены в изложенных выше теориях или теоретических представлений о природе эмоциональных явлений.

Таблица 1.4. Общие свойства эмоциональных явлений

	Эмоциональные явления (в отличие от познавательных процессов) выражают отношения между индивидом и окружающей средой (потребностями и возможным или реальным их удовлетворением/или невозможностью удовлетворить, целями и возможным или реальным их достижением/или невозможностью достичь).
	Наиболее типичные и значимые виды таких ситуативных отношений и приобретают название дискретных эмоций (гнев, радость, страх и т.п.), а виды внеситуативных, устойчивых отношений — название чувств (любовь, уважение, ненависть, презрение и т.п.).
	Эмоциональные явления предполагают обязательную включенность всех систем организма в процессы обеспечения поведения и сознания, причем характер этой включенности не привязан к конкретным видам эмоциональных явлений и может меняться в очень широком диапазоне.
	Эмоциональные явления могут выступать и как механизм конструктивного, и как механизм деструктивного поведения, но в любом случае являются необходимым, а значит и постоянным компонентом регуляции.

[1] В современной транскрипции McDougall звучит как Мак-Дугалл — отсюда различия в написании 1916, 1928 года (Мак-Дауголл) и последнего времени. — Прим. ред.