Немного о родителях, решившихся нато, чтобы разобраться со своим прошлым, чтобы помочь себе и своим детям 2 страница

· Ну, Петр Сергеевич, как дела? Чем занят?

· Рисую вот бомболет, разве не видишь? Вот тут у него двига­тели, вот крылья, они большие должны быть, потому что бомбы тяжелые, вот отсюда бомбы валятся. Бдж! И прямо вниз! Бдж!

· Интересно... — рассеянно сказал папа, — Петр, я должен с тобой серьезно поговорить.

· Бдж! Бдж! — продолжал я, ведь если люк у бомболета открыл­ся, то бомбы оттуда валятся до тех пор, пока все не вылетят. Уж папа-то должен это понимать.

· Петр, послушай меня.

· Бдж! Бдж!

· Петр, прекрати сейчас же! У меня к тебе мужской разговор.

Я расстрелял последние бомбы, сказав еще несколько раз

«Бдж!», но уже одними губами, чтобы его это так не злило, и при­готовился слушать. Такое начало разговора обычно не сулило мне ничего хорошего.

· Понимаешь, Петр, в жизни каждого мужчины наступает пора, когда ему приходится выполнять некоторые обязательства.

· А обязательства — это что, пап?

· Обязательства — это когда ты должен что-то делать, даже если ты этого не хочешь или тебе это совсем не нравится.

· И зачем же наступает такая пора? Зачем делать то, что не нравится? Кто это такое придумал?

· Ну... так принято, понимаешь?

· Кем принято, пап? Что за люди приняли такое странное пра­вило? Почему бы им не принять такое, чтобы какая бы пора ни на­ступила, делать все равно только то, что интересно, что нравится?

· Это невозможно, Петр. Вот я хожу же на работу, несмотря на то, что ходить туда мне совсем не хочется.

· А зачем тогда ты это делаешь, папа?

· Вот из-за этих самых обязательств. Чтобы у всех нас были деньги, которые мне там платят. На эти деньги мы можем поку­пать еду и тебе игрушки.

· А если мы станем меньше есть, ты будешь тогда меньше хо­дить на работу? Мне не нравится, что ты должен делать то, что тебе совсем не хочется. И игрушек мне столько не нужно, смотри, их у меня и так полно.

· Нет, сын, я не смогу ходить меньше.

· Но почему?

· Потому что это моя работа!

· А бывают такие работы, на которых работать нравиться, но деньги все равно платят?

· Бывает, наверное...

· И почему бы тебе тогда не пойти на такую? — я уже стал все­рьез жалеть папу, я и не знал, что у него так плохо обстоят дела.

· Это все сложно... И мы сейчас не об этом.

· Да, мы об обязательствах! — я был горд тем, что запомнил такое сложное слово, хотя оно мне совсем и не нравилось.

· Да, о них. Так вот, сын, теперь детский сад — это твоя работа.

· Ухты! А мне много за нее будут денег давать?

· ???

· Ну, ты сказал, что за обязательства, за работу тебе платят. Я и спрашиваю, а мне много будут платить? Может, нам тогда всем хватит, и тебе не надо будет ходить туда, куда ты не хочешь?

· ... Да, сын, это было бы неплохо. Но, видимо, не сейчас. Пока тебе будут платить немного, ты же начинающий, но потом, может быть...

· Вот так я оказался на работе. Так и не знаю, сколько мне платят. Когда я пытался спросить об этом у Дашки, она почему-то ответила:

· Ты что, идиот?

И я понял, что это, наверное, какой-то неприличный вопрос. Потому что взрослые часто ведут себя странно, когда заговарива­ют о деньгах. Я и подумал, что, наверное, деньги — это немного стыдная вещь.

Я после этого разговора с папой как-то смирился с этим дет­ским садом, но вовсе даже не из-за этих дурацких обязательств, а из-за того, что там Дашка. Я такой умной девчонки никогда не ви­дел. Думаю, что Дашка знает все. Иногда мне кажется, что Дашка знает даже больше, чем мама. Потому что на некоторые мои воп­росы мама не знает, как отвечать, она просто смотрит на меня та­ким странным взглядом, что мне начинает казаться, что я говорю что-то совсем не то.

Я вот все думаю иногда, как объяснить, кем я работаю, ну, если вдруг кто-то спросит. Взрослые же часто друг друга спрашивают об этом. Вот что мне тогда ответить? И я придумал, что я буду го­ворить, что работаю ребенком в группе ежиков.

Работать ребенком в детском саду — это вовсе даже не простая работа, что бы вы там себе ни думали. Во-первых, надо все время слушаться, а от этого очень устаешь. Во-вторых, надо все делать по расписанию: спать, когда не хочется, есть то, что не любишь. Занятия там всякие, и там опять делай, что скажут. Вот хоть раз бы сказали: «Дети, все рисуем бомболет. Кто круче всех нарисует, тот и молодец». Ничего подобного. Рисуем дурацких бабочек, доми­ки, лес, осень. Ну, кому это все интересно! И хуже всего — утрен­ники ко всяким праздникам.

Я у Дашки спрашиваю перед Новым годом:

· Они что, и вправду заставят нас зайчиками одеться, и мы должны будем, как сумасшедшие, под елочкой плясать?

· Конечно, и будешь плясать, как миленький. Еще и заставят стишок выучить, будешь его Деду Морозу зачитывать, он тебе за это подарок даст.

· Зачем они это делают? Зачем нам надо будет зайцев из себя корчить?

· Зачем, зачем? Потому что праздник такой. Они думают, что нам от этого весело.

· А если нам не весело, мы можем тогда в зайцев не одеваться? Или это наше обязательство?

· Чего? Нет, я думаю, что не можем.

· Значит, обязательство.

Да, работать — это и вправду тяжело, я стал понимать папу. На­деюсь, что мне все-таки платят за это достаточно. Хотя иногда у меня есть на этот счет подозрения, ведь маме все-таки пришлось выходить на работу, и не похоже, что ей это нравится. Какая все- таки дурацкая вещь, эти обязательства!

Я очень рад тому, что у меня есть Дашка. Мы с ней большие друзья. Хотя за это мне пришлось побороться. Даже к папе при­шлось обращаться как мужчина к мужчине. Как-то в воскресенье, когда он после утренних бабушкиных блинов (а у нас с утра в вос­кресенье всегда блины бабушка печет — вкусные!) лежал на дива­не с пультом от телевизора в руках, я подошел к нему с важным вопросом, понимая, что момент сейчас подходящий.

· Пап, мне нужно поговорить с тобой по важному вопросу как мужчина с мужчиной. Пойдем выйдем, — я не хотел говорить при маме и бабушке, и они все почему-то разулыбались, хотя дело-то было серьезное.

· Понимаешь, — начал я, когда мы удалились с ним в мою ком­нату и закрыли за собой дверь, — я не знаю, что делать. У меня в садике, ну ты знаешь, есть Дашка. Она — мой друг. Но с ней всегда за едой сидит этот противный Эдик Трохин. Он же с ней и играл всегда, пока я не пришел. И вот теперь, когда мы с Дашкой стали такие друзья, этот Эдик все время у нас под ногами болтается. И за едой с ней по-прежнему сидит. Хотя все уже знают, что я са­мый главный Дашкин друг. Как бы мне этого Эдика — того.

· «Того» это чего? — оторопело спросил папа.

· Ну, сделать так, чтобы он с ней не сидел и не лез к нам иг­рать, а то он лезет всегда. И Дашка почти всегда соглашается его взять в игру. Не нужен нам этот Эдик, ты же понимаешь. Он такой противный, все время нюнит.

· Понимаю, сын. Эдик не нужен... — задумчиво уставился он прямо в шкаф.

· Ну, так что, пап? Что скажешь?

· Что тут скажешь, Петр. Придется тебе заявить о своих намере­ниях. Скажи ему твердо, что теперь ты хочешь сидеть рядом с Дашей.

· А вдруг он не согласиться, что тогда?

· Тогда будь упорным и не уступай. Мужчина должен быть тверд в своих намерениях.

Я согласился с папой, хотя и не очень понял, что это значит. Но мне показалось, что спрашивать его еще раз будет как-то по-детски, а не по-мужски, и не спросил. Я решил, что, скорее всего, быть «твер­дым в своих намерениях» — это значит, что надо первым занять стул возле Дашки и не сходить с него ни за что, пока обед не закончится.

После завтрака я подошел к нашей нянечке Ниневанне и по­просился в помощники. Она аж прямо расцвела вся, и я ее пони­маю, ведь в помощники обычно рвутся только девчонки. А тут я. Конечно, она согласилась. И я понял, что шансы у меня есть. Раз я помогаю накрывать на стол, значит, я первым смогу занять место возле Дашки.

До обеда я переживал, у меня аж под коленками что-то дрожа­ло. Наверное, сердце в пятки рвалось. Так иногда говорят о тех, кто сильно напугался: «сердце в пятках». Вот и мое, наверное, в пятки рвалось, да под коленками задерживалось, у меня, навер­ное, там место слишком узкое, сердце не пролазит.

Сначала все шло по плану. Я разложил, как надо, ложки и вил­ки, расставил стаканы с компотом и уселся на намеченное место. Дашка подошла к своему стулу и уставилась на меня удивленно:

· Ты чего, Синельников? Тут же Трохин всегда сидел.

· Ну, сидел, а теперь я сижу.

· Ну, смотри, Синельников, влетит тебе. Шел бы ты лучше на свой стул.

В этот момент подошел и Трохин. Надув свои толстые губы и постояв возле меня всего секундочку, он вдруг скривил свой рот и как завопит:

· Светлана Сергеевна, а чего Синельников на мой стул уселся?

· Петр, чего ты здесь? — подскочила ко мне Светлана Серге­евна, как ужаленная.

· Я теперь буду здесь сидеть.

· И почему же это?

· Потому, что у меня твердые намерения.

· Ну да, конечно, намерения у тебя. После обеда сиди на здо­ровье. Там будет у нас пять минут перед сном, вот и сиди себе, по­жалуйста, а сейчас будь добр, отправляйся на свое место.

· Понял? — торжествующе посмотрел на меня этот против­ный Эдик. Лучше бы он этого не делал. Потому что от его взгляда мои намерения стали только еще тверже. Я прямо-таки прирос к стулу.

· Ну, что же ты ждешь? Вставай! Давай, Синельников. А вы, ребята, быстренько все начинаем кушать. Звездунов, не кидайся хлебом! Сколько раз говорить?

· Я не встану, — мне было страшно, я ведь в садике, в общем- то, всегда был послушный, но сегодня я решил делать то, что мне папа сказал.

· Так, давай поднимайся, — Светлана Сергеевна начала под­нимать меня, но я намертво вцепился в стул, — Ну что мне с тобой делать?

Эдик, видимо, понял, что моя победа близка, занюнил вдруг как девчонка:

· Я есть хочу, а он на моем стуле сидит! Я всегда здесь сидел, еще давно. А он недавно пришел и на мой стул садится. Я есть хочу- у-у-у, ну Светла-а-а-а-на Сергеевна-а-а.

Та тут почему-то испугалась и как давай меня дергать вверх. А я как крутанусь, ну тут все и попадало: сначала стакан с компо­том упал в суп, потом суп весь разлился, потом второе куда-то по­ехало. В общем, бедлам. Все кончилось тем, что прямо на этом стуле меня и посадили в угол в раздевалке, а мой обед достался Трохину. Потом почти каждый из группы иногда туда выбегал и дразнил меня, и только Дашка сказала:

· Я же говорила, не связывайся с Трохиным. Его мама дру­жит со Светланой Сергеевной, она ей массаж лица бесплатно делает.

Но это еще ладно, вечером, когда за мной пришла бабушка, ей все было рассказано и показано в лицах, даже Эдик вышел в разде­валку, чтобы похныкать и пожаловаться. Конечно, потом всю до­рогу домой она ругала меня и дергала мою руку, видимо проверя­ла, насколько я все понял и сильно ли мне стыдно.

Не знаю уж, что она рассказала маме, но та весь вечер потом выглядела очень огорченной. Особенно после того, как они пору­гались с бабушкой на кухне. Та за закрытой дверью почему-то все повторяла одну и ту же фразу: «Все твое воспитание! Разбаловала! Вот и вырастила бандита!» Но я же не бандит. И воспитание у меня хорошее, мамино. Чьему ж еще быть? И почему взрослые думают, что если они закрыли дверь в кухне, но орут там как резаные, то мне ничего не слышно. Вот уж чудаки!

Наутро по дороге в садик мама все больше молчала, и я, как ни старался рассмешить ее, все никак не мог. Уже заведя меня в раздевалку, она села передо мной на корточки, и сказала серьезно:

· Петенька, я прошу тебя, веди себя хорошо.

· Я всегда веду себя хорошо, мам.

· Не всегда. Вот вчера видишь, что вышло.

· Так я не виноват. У меня были просто твердые намерения, а они сами, когда отдирать меня стали от стула, все и посыпалось. Я хорошо себя вел, мам.

· Но ты не слушал воспитателя, а его надо слушать. Если она тебе сказала, что надо сесть на свое место, значит надо сесть и все.

· Я не мог сесть на место. В этом был весь смысл.

· Петенька, я на работу опаздываю. Я просто прошу тебя, веди себя хорошо, слушай воспитателей, вот и все. Пока, сынок, я по­бежала. За тобой сегодня снова бабушка придет, я не успеваю.

Вот как быть с этими взрослыми? Но зато Дашка сказала, что я ей все равно друг, даже если не сижу с ней рядом на обеде. При­шлось пока смириться с этим Трохиным. Но при случае он у меня еще получит! Ненавижу таких нюнь. Вот я никогда не нюню. Если что не по мне, так я просто ору погромче, как тогда у зубного. Мне это кажется больше по-мужски, чем нюнить.

Кстати о зубных. Вот работа, я вам скажу, хуже еще, чем моя! Вот я думаю, сколько же им платят за такие ужасные обязатель­ства — детей мучить? Наверное, эти зубные очень богатые люди. И все-таки непонятно, кто соглашается на такую работу?

Я вот к этому зубному ни за что идти не хотел. Ну болел у меня зуб, ну и что. Я как чувствовал, что добром это не кончится. Угово­рили только потому, что мама пообещала меня тогда из сада за­брать сразу после обеда. И еще сказала, что у меня день рождения скоро, а я с больным зубом не смогу есть ни торта, ни конфет. Я как представил себе, что придут гости и станут мой торт есть, а я только смотри на них да завидуй, так и согласился.

Но по дороге, когда мама мне стала говорить: «Это совсем не больно. Дядя твой зубик только посмотрит, пломбочку поставит, и все. Очень быстро и совсем не больно. Вот увидишь». — Вот тог-да-то я и заподозрил неладное. Когда мама со мной говорит таким голосом, добра не жди. У меня под коленками опять сердце заби­лось. Я стал спотыкаться и два раза даже упал, правда, было очень скользко. Но я все-таки ей поверил. Я привык верить маме.

Когда мы зашли в этот кабинет и я увидел это страшное крес­ло, и лампы, и какие-то железячки, и воняло там чем-то очень про­тивно, я сразу развернулся и решил, что, пожалуй, пойду-ка я от­сюда. Зубной сначала показался мне добрым, поэтому я решил быть с ним вежливым, поэтому сказал, открывая дверь:

· Вы извините, я пойду, пусть лучше едят мой торт. Всего хорошего.

Но мама почему-то схватила меня за руку и сказала:

· Петр, прекрати. Мы должны вылечить твой зуб. Это не страшно, садись в кресло и дай доктору тебя осмотреть.

Что меня осматривать, меня и возле дверей хорошо видно! Но мама потащила меня к креслу, а доктор так противно заулыбался и сказал:

· Ты же будущий мужчина, молодой человек, давай-ка заби­райся сюда.

Вот ну при чем тут это? Что мужчина — это тот, который дол­жен у зубных радостно в их ужасное кресло садиться? Я, конечно, стал сопротивляться и из кресла выбираться, тогда противная тол­стая тетка, там еще одна была возле этого зубного, как заругается на мою маму:

· Женщина, давайте быстрее, у нас очередь. Мы что с вами тут полдня возиться будем? Держите вашего сына, и пусть быстрее от­крывает рот. Сколько его Олег Юрьевич будет уговаривать! Что за дети такие невоспитанные все, не знают, как себя у врача надо вести!

У мамы вдруг стало такое лицо, как у маленькой девочки. Я испугался за нее и сел, и даже открыл рот. Ведь ей опять из-за меня влетело, и опять из-за того, что я как-то не так воспитан. Но очень быстро пожалел об этом. Потому что я ее пожалел, а она меня обманула. И я очень на нее обиделся.

Во-первых, потому что это было очень больно и к тому же очень противно. Я со зла пытался несколько раз укусить этому против­ному доктору пальцы, но он все время уворачивался. Я орал, а по­том и плакал от бессилия. Но они еще напихали мне в рот много всякой ваты, и у меня заложило нос, так что дышать мне было труд­но. И зуб сначала хотели сверлить какой-то жужжащей штукови­ной, но потом просто вырвали («все равно молочный») страшны­ми щипцами, потому что со мной им было не сладить.

Обратно мы шли измученные. Я видел, что мама была очень уставшей и расстроенной, но я был на нее очень обижен за то, что она мне наврала, и не хотел ее жалеть. К тому же я сам шел без зуба, и во рту от этого было как-то очень противно. Так что если вам будут говорить, что зубные — это «быстро и совсем не больно», ни за что не верьте. Это вранье! Лучше уж смотреть, как кто-то поедает твой торт, чем ходить к людям с такими обяза­тельствами.

Я вообще удивляюсь тому, что взрослые так много врут. Они же взрослые, и сами нас всегда учат тому, что врать — не хорошо. А сами врут! Да так часто! Я даже у Дашки спросил, почему так.

· Синельников, ты такой наивный! Взрослые часто говорят одно, а делают совсем другое. Ты разве не замечал?

· Но почему они это делают? Они же взрослые!

· Вот именно поэтому. Им нужно, чтобы всегда было все так, как они хотят. Но они думают, что мы — маленькие и ничего не понимаем, поэтому любят нас дурить. Им кажется, что, обманы­вая нас, они делают нам добро.

· Это как с зайцами на Новый год?

· Ну да, что-то типа того.

Ну как не восхищаться умом этой девчонки! Всегда все знает! И еще Дашка очень красивая и серьезная. Я в ней это очень люб­лю. Другие девчонки в нашей группе глупые и любят по­хихикать не к месту, а еще нюнят часто, как Трохин. Дашка не та­кая, она никогда не плачет. Я, во всяком случае, ни разу не видел.

Мой день рождения приближался, и я уже считал дни. Я меч­тал о подарках. Но самое главное, я ждал, что ко мне придет Даш­ка и я, наконец, покажу ей, как я живу: свои машинки, особенно эту, новую, которую мне на Новый год подарили. И хорошо, что я заговорил об этом с мамой. Потому что выяснилось, что она даже не думала ее приглашать!

· Я думала, что соберутся только родные, тетя Вера приедет, да еще Наталья Вениаминовна, бабушкина подруга.

· Мама, а как же я? Это же мой день рождения? Я хочу, чтобы были дети.

· Ну, мы же еще позовем Васильевых, с их Валеркой ты всегда хорошо играл. К тому же они были в прошлый раз.

· Мам, ну какой Валерка?! Ну, пусть он будет, если хотите. Но я хочу, чтобы Дашка тоже была, понимаешь, она же мой самый главный друг!

· Ну хорошо, я попрошу бабушку, чтобы она поговорила с ее родителями, когда придет тебя забирать.

· Не надо бабушку, она все испортит. Поговори с ними сама. Дашку всегда забирает тетя Галя, вот с ней и поговори. Она, прав­да, за ней позже всех приходит. Но я лучше тебя вместе с ней по­дожду. Ну пожалуйста, ну мам.

· Хорошо, ладно, в четверг я попробую пораньше отпросить­ся, чтобы успеть.

Гости должны были прийти в субботу, хотя день рождения у меня был в пятницу. В пятницу все было как всегда. Так, ничего особенного. Бабушка меня опять школой пугала:

· Моему Петушочку уже шесть лет! Скоро в школу! Вот скоро у тебя серьезная жизнь начнется!

Мама к вечеру испекла пирог, хотела, чтобы у нас был празд­ничный ужин. Но все как-то было не так. Потому что папа не при­шел пораньше, хоть и обещал. Мама нервничала и все время куда- то звонила. У бабушки почему-то блестели глаза, особенно, когда она говорила маме: «Что я тебе говорила! Ну что за отец такой, даже в день рождения сына не может прийти пораньше! Выбрала себе мужа! Нет, чтобы мать-то слушать!» И папа, правда, мог бы прийти, как обещал, чтобы бабушка так на маму не кричала. Но я на него не в обиде, думаю, что на его плохой работе такие, видно, обязательства.

Когда папа все же пришел, они сначала заперлись на кухне, где бабушка опять громко им двоим повторяла: «Ну хоть раз в году мож­но было прийти нормально, чтобы у ребенка праздник был?» Хотя какой уж тут праздник, когда взрослые ссорятся. Так и хочется или уши заткнуть, чтобы их не слышать, или пойти и сказать бабушке тоже громко: «Чего кричать-то, если он пришел уже? Лучше уж об­радоваться, да быстрее чай с пирогом начать есть. И чтобы все улы­бались друг другу и радовались. Ведь праздник же!» Но бабушку не перекричишь, она меня никогда не слушает. Я уже раньше пробо­вал. И особенно, когда это папы касается. У меня есть такое подо­зрение, что она его не очень любит. Хотя за что, ума не приложу. Он ведь такой у меня замечательный!

Хорошо, что суббота все же наступила. Я прямо с утра стал ждать Дашку, хотя знал, что мама позвала их к четырем часам, а это не­сколько часов после обеда. Мне папа даже показал, где должны быть стрелки на часах, когда они должны будут прийти. Поэтому я часто бегал в большую комнату и смотрел за часами, как они там время отсчитывают. Я и не знал, что у них в комнате такие медлен­ные часы, точно черепахи, еле двигаются их стрелки.

Я уж и в комнате у себя прибрался: крокодила своего положил на подушку вместо противной собаки и машинки расставил покрасивше, чтобы новая гоночная стояла впереди всех и сразу бро­салась в глаза. И бомболеты новейшие по стенам развесил, при­крепив их на обои скотчем. Мне, правда, потом от бабушки за это ох как влетело! Этот скотч, как оказалось, отдирается только вмес­те с куском обоев. Я говорю бабушке:

· Так и не надо отдирать, путь бомболеты висят. Они ж такие красивые!

· Ну, конечно, вот когда нарисуешь что-нибудь приличное, тогда и повесим. Не хватало еще, чтобы у нас по стенам бомбы твои висели.

И что неприличного в бомболетах? Ну так я отвлекся. Мой день рождения. Каждый раз, когда звенел звонок, я подпрыгивал и нес­ся в прихожую, думая, что это Дашка. Но все время это была не она. Сначала пришла эта противная Наталья Вениаминовна. Мо­жет, она кому-то и не противная, но я ее не люблю. Она тоже учительница, как и бабушка. Если там, в этой школе, все такие, как она, то я туда ни за что не пойду.

· Кто это у нас так вырос? Что за мальчик? — говорила она каждый раз, когда приходила к нам. И как мне отвечать ей на этот дурацкий вопрос: «Что за мальчик?» Я обычно только вежливо улы­бался, и то только ради бабушки. Я же знаю, как важен человеку его друг. А она была ее подруга.

Противнее всего было терпеть, когда она начинала задавать свои дурацкие вопросы:

· Ну-ка, Петенька, скажи, какое сейчас время года? А сколь­ко будет, если к двум яблокам прибавить еще одно? А буквы ты писать уже умеешь, учат там вас, в садике? Ну-ка покажи, как?

Я знал, что она знает все ответы на эти вопросы, и отвечал опять же только ради бабушки. Она всегда с облегчением улыбалась, если я отвечал правильно. Но в этот раз им обеим не понравилась моя буква «К» и буква «В».

· Ты видела, зеркалит! — с возмущением и как-то свысока ска­зала эта Вениаминовна бабушке. — Куда они там, в садике, только смотрят! Неужели не видно, что зеркалит! Надо срочно к логопеду! Срочно! А то потом намаетесь исправлять. Я же говорила, что Та­тьяна запустила его леворукость, поздно стали на правую руку пе­реучивать. И вот теперь — любуйтесь!

Татьяна — это моя мама. И ничего она не запустила. Ас правой рукой они в свое время меня и вправду замучили. Что такое «зер­калит», я не понял, но понял, что я какой-то не очень хороший и бабушку чем-то сильно расстроил. И все из-за этой Вениаминов­ны! Терпеть ее не могу! Она учительница в начальных классах. Не знаю, что это за классы такие. Но мне их жалко. И подарок у нее для меня был, как всегда, дурацкий: книжка рассказов какого-то Щедрина с двойной фамилией, я не запомнил. Хоть мама и повто­рила мне ее два раза с умилением, чтобы я побольше показал, как я этому рад. Но чего радоваться, ни одной картинки. А столько маленьких букв мне не прочитать ни в жизнь.

Потом пришли Васильевы со своим дурацким Валеркой. Ну, он не то чтобы очень дурацкий, шебутной только, шумный, но до Дашки ему далеко. Подарок хоть принесли стоящий: модель самолета, ко­торый можно самому склеить и раскрасить. Круто! На картинке он очень красивый. Жаль только, что не бомболет. Там внутри короб­ки много всяких деталек, я при Валерке решил его не открывать, а то он, шебутной, все разбросает. Ему только месяц назад пять ис­полнилось, поэтому он еще не очень соображает, что к чему.

Зато он заценил мой гоночный, и мы стали с ним в гонки играть. Я выигрывал, конечно, все время, и Валерка потом стал реветь. По­шел своим родителям жаловаться. Но вместо его родителей к нам в комнату пришла мама и сказала, чтобы я хорошо с ним играл.

· Я хорошо с ним играю, по-честному.

· Ну понимаешь, сын, он расстраивается. А это нехорошо. Придумай какую-нибудь игру, чтобы вам обоим было весело. Лад­но? Ты же у меня добрый мальчик. А Валера твой гость. И ему дол­жно быть у тебя хорошо.

Ему — хорошо. А мне? Это ж мой праздник! Почему я должен думать о нем, если он даже в гонке выиграть не может? Я понятия не имел, какую игру придумать. Но тут, к счастью, пришла Дашка. Ее тетя Галя сразу ушла, сказав, что вернется через пару часов. Даш­ка с серьезным видом разделась и вручила мне подарок:

· С днем рождения тебя, Синельников, — она заметила, как моя мама улыбнулась, и поправилась, — Петя. Желаю тебе счас­тья, — сунула она мне в руки какой-то сверток.

· Ой, что это за милая девочка?! — сразу выскочила из комна­ты Вениаминовна. Только ее тут и ждали! Мне захотелось защи­тить Дашку от этой противнючей. Но она не растерялась и чинно, как взрослая, произнесла, подавая руку:

· Меня зовут Дарья, приятно познакомиться.

· Боже, какое чудесное создание! Ты, наверное, уже все буквы знаешь, милая...

Я не дал ей развернуться со своими дурацкими вопросами и, бросая на ходу «знает, знает», потащил Дашку в мою комнату. Еще не хватало время терять на эту учительницу начальных классов!

Дашка внимательно осмотрела мою комнату и сказала:

· Значит, ты так живешь, Синельников... И что, вся комна­та — твоя?

· Нуда, здорово, правда. Смотри, какая у меня гонка есть. Дай­ка сюда, — это я Валерке, потому что он в нее вцепился сразу же, как только я отвлекся.

· Красивая. Да пусть он играет ею, он же маленький.

· Я не маленький! — Валерка надул губы и приготовился сно­ва реветь.

· Хорошо, ты не маленький, не плачь только. День рождения у Синельникова все-таки. А ты тут гость, понимать должен.

Я же вам говорил, что она умнее, чем мама! Сразу поняла все правильно. Что день рождения — это мой праздник, а не всяких там Валерок, которых я веселить обязан.

· Ну, что, Даш, во что будем играть?

· Предлагаю играть в «Скорую», мы с тобой будем врачи, а этот будет больным, мы ему жизнь спасать будем.

· Я не хочу — больным, я тоже хочу жизнь спасать, — тут же захныкал Валерка.

· Ты не можешь это делать, потому что ты не знаешь как. Вот научишься, тогда непременно будешь. А пока советую тебе поиг­рать в больного, а то вообще играть тебя не возьмем, и тебе же скуч­но будет.

Дашку невозможно было не послушаться. Вот такая она дев­чонка! Мы здорово тогда поиграли. Потом еще пытались и Ботю спасать, но он почему-то сопротивлялся даже Дашке. Хотя она все­го лишь капельницу пыталась ему поставить, чтобы «снизить дав­ление». Но ему не понравилось, он даже поцарапал ее, балбес.

Жаль, что за Дашкой так быстро пришли. На этом как-то сразу день рождения и закончился. Правда, еще оставался Дашкин по­дарок. Я решил открыть его только после того, как Васильевы за­берут своего Валерку. При нем не хотел.

Когда все ушли, я развернул его осторожно, будто там мог ока­заться кто-то живой. И, представляете, там лежала такая штукови­на, которой врачи нас слушают, когда мы кашляем. Настоящая! С такой штукой я был очень похож на настоящего доктора! И те­перь вместе с Дашкой мог спасать жизнь. Я скорее побежал к маме, поделиться радостью, но они как-то странно с бабушкой перегля­нулись, и та сказала:

· Видимо, родители у девочки — работники медицины.

Ох уж эти взрослые, и настоящему подарку нормально порадо­ваться не могут. Зато папа мне потом сказал, как эта штука назы­вается — «фонендоскоп»! Так что теперь, благодаря Дашке, он у меня есть. И я стал очень похож на настоящего врача.

Пришла весна, но я не очень обрадовался этому, потому что бабушка сказала:

· Скоро лето, вот сдадут все экзамены, твой садик закроется, и мы поедем на дачу с тобой, как всегда.

Я не мог разделить ее радость, потому что на даче мне и так всегда было стра-а-ашно скучно. А уж мысль о том, что надо будет целое лето как-то прожить без Дашки, меня вообще ужасала. Но все плохое случилось еще раньше.

Дашка пропала. Уже несколько дней я в тоске слонялся по груп­пе, не зная, куда она делась и чем мне заняться. Пока как-то вече­ром, как всегда, за закрытыми дверями нашей кухни, я не услы­шал разговор бабушки с мамой.

· И что же теперь будет с девочкой? Кто ж мог подумать, такая молодая... и как теперь, с кем она будет-то?

· Видимо, с отцом, с кем еще, ну и с этой ее, тетей Галей, это, как я поняла, сестра ее матери.

Они сказали «с тетей Галей»! Они говорят про Дашку! Они что- то знают про нее! Я вихрем влетел в кухню:

· Что с Дашкой, мам? Вы знаете, где она? Когда она вернется?

· Петушочек, ну что ты, — запричитала бабушка, — все хоро­шо с твоей Дашей. Приболела немного, вернется скоро. Ничего страшного. Что ты так разволновался. Давай-ка ложись, почему ты еще не в постели? Завтра опять недобудишься тебя с утра.

· Что с ней, мам? — не унимался я.

Но мама только грустно улыбнулась мне. А бабушка уже нача­ла вытеснять меня из кухни, приговаривая:

· Быстренько в крова-а-а-атку, — как будто мне два года или я какой-то больной.

Я, конечно, всю ночь не спал, ну или полночи так точно. Все думал про Дашку. Этот их разговор и бабушкин невзаправдашний голосочек. Они так говорят только тогда, когда что-то скрывают. Я был уверен, что случилось что-то плохое. Но что я могу сделать? Вытащить у мамы ее мобильный телефон? Но я не знаю, как по­звонить Дашкиным родителям. Может, спросить у Светланы Сер­геевны или Алевтины Петровны, они ж, воспитатели, должны знать... Соврут. Если уж мама не сказала, так эти уж точно соврут.