Идеология и технология тренинга

Тренинг как активное социально-психологическое обучение в 80-е годы, на заре своего становления, критиковался в отечественной пси­хологии за свою «укорененность» в принципах бихевиорального на­учения, а на самом деле — за свою свободную от идеологии сущность. Некоторым моим коллегам — пионерам тренинга, например, Н.Ю. Хрящевой, приходилось доказывать на философских семинарах, что тренинг может быть обоснован и с помощью концепций советской психологии[3]. В частности, они ссылались на теорию установки Д.Н. Уз­надзе, в которой описаны импульсивный и регулятивный уровни по­ведения, на идеи С.Л. Рубинштейна о психологическом значении игры, на концепцию П.Я. Гальперина о формировании ориентировочных основ гностических действий и др.

В действительности же эти внешние идеологические препятствия в значительной степени были обусловлены страхом преподавателей бо­лее старшего возраста перед популярным движением, результаты ко­торого для них самих могли оказаться непредсказуемыми. Ощущалась опасность грядущего выбора: оставаться традиционным лектором или примкнуть к новому движению. И та, и другая перспектива угнетали своей неопределенностью. Первая — потому, что традиционное моно­логическое лекторство могло потерять всякую привлекательность для студентов (но в действительности так и не потеряло), вторая — потому, что активные методы предполагали «введение собственной личности в пространство обучения» (выражение Ю.Н. Емельянова), а это тре­бовало буквально внутреннего переворота, так как казалось, что это до основания разрушит устоявшуюся модель отношений преподавателей и студентов.

Время расставило все по своим местам.

Многие преподаватели стали интересоваться тренингом, а потом и вести его или использовать его элементы на лекциях.

Те, кто этого не сделал, продолжает читать лекции также, как и рань­ше, и мир не перевернулся.

Теперь уже нет необходимости стыдливо отрекаться от бихевиоральных корней тренинга. Всем давно известно, что бихевиоральное уче­ние вообще впервые появилось в России, и родоначальник его — Иван Петрович Павлов. Если спросить любого американца, что такое бихе­виоризм, он назовет два имени: Павлов и Уотсон, а если спросить на­шего студента, то он вспомнит Павлова и Скиннера (то, что Павло­ва — первым, это понятно, но почему вторым не Уотсона — загадка).

Но вернемся несколько назад. Внешние идеологические препятствия создавали барьер, через который нужно было «прорываться» к работе, но не создавали никаких трудностей собственно для тренерской работы.

Однако в самой этой работе возникали уже другие трудности. Пере­чень «техник» походил на учебник коммуникативной грамматики, со­ставленный на скорую руку и к тому же весьма неточно переведенный.

Техники «вводились» сериями по 9-15, и «проглотить» их было невоз­можно. Когда я сама впервые оказалась на тренинге, перечень техник аргументации был столь неохватным, что невозможно было запомнить хотя бы одну из них. Я очень благодарна моим первым тренерам за этот тренинг, но должна признать, что у меня возникло ощущение не­которой деперсонализации. В процессе тренинга становилось все бо­лее и более очевидным, что мое личностное своеобразие и мой жиз­ненный опыт не имеют отношения к делу и даже, более того, мешают. Я стала замечать также, что и чужая уникальность несообразна на тре­нинге, и участникам лучше выполнять правила и следовать формуле, вместо того чтобы пререкаться, приводить противоположные приме­ры из собственной жизни, демонстрировать что-то свое и т.п.

Индивидуальность должна была уступить место западному стандарту. Тогда еще было не столь очевидно, что мы становимся частью меж­дународного сообщества, и стандартные техники не воспринимались как универсальный язык общения. Казалось, что этим общим «ком­муникативным аршином» Россию не измерить. Общение было чем-то гораздо большим, чем западная «коммуникация».

Общение — это специфически русский термин. Неслучайно в дру­гих языках, например, в английском, нет точного перевода слова «об­щение». Разве может коммуникация охватить все аспекты общения в рос­сийском понимании этого слова? В русском языке коммуникация — это прежде всего техническое средство связи и, может быть, какой-то узкий специфический аспект общения. Общение же и шире, и глубже. Это соприкосновение и взаимопроникновение личностных миров, а не просто обмен информацией или прагматичная межличностная «смаз­ка» делового взаимодействия.

Это различие в толковании приводило к тому, что тренинг казался чем-то достаточно поверхностным тем из нас, кто еще до тренинга про­шел курс подготовки в групповой психотерапии. «Как много лично­стного проявляется в тренинге!» — сказала мне как-то в перерыве моя подруга, Татьяна Угарова. Она в то время работала в Институте им. В.М. Бехтерева, а до этого мы вместе заканчивали медицинскую специализацию факультета. «И странно, что тренеры с этим ничего не делают. Так много пропадает настоящего материала, с которым бы ра­ботать и работать», — добавила она с сожалением.

В середине 80-х годов в Вильнюсе ежегодно проходили Республи­канские семинары по психотерапии. Их главным героем был, не­сомненно, Александр Алексейчик. Его курсы психотерапии, или «ин­тенсивной психотерапевтической жизни», как он их называл, незабываемы. Однако мне очень хотелось побывать и на видеотренин­гах партнерского общения, которые проводились там же эстонскими коллегами. Не довелось, к сожалению. Всякий раз не хватало мест (мест особенно не хватало тем, кто приехал из России: преимущество отда­валось жителям Литвы — тут уж из песни слова не выкинешь). Но все группы регулярно собирались вместе для обсуждения хода дел. И вот видеотренеры на этих общих обсуждениях жаловались: «Мы пытаемся отрабатывать какую-то технику, например, "перефраз"[4], а в группе на­чинается групповая динамика, какие-то свои отношения, с которыми мы не знаем, что делать».

Похоже было, что в тренинге коммуникативных умений происхо­дит нечто такое, что по значимости превышает его первоначальную цель, но при этом может мешать достижению этой цели. Допустим, биолог высаживает на участке семена, чтобы проверить их всхожесть, а из семян вырастают совсем не те цветы, которых он ждал, но они прекрасны. Для того чтобы все-таки проверить всхожесть семян, нуж­но подсчитать количество «правильных» ростков. Но для этого нужно удалить эти нежданные цветы. И у биолога не хватает на это духу.

Тренинг служил пусковым механизмом раскрепощения, которое затем уже не нуждалось в «коммуникативных техниках», для того что­бы развернуться во всю свою ширь. Каждый тренер наверняка сталки­вался с тем, что ситуация, приведенная им для примера, для того лишь, чтобы наполнить какую-либо «технику» живым содержанием, стано­вилась предметом страстного обсуждения в группе. Участникам ста­новилось не до «техник» и даже иногда и не до тренера.

ПРИМЕР Произрастание из «техник» совсем других «цветов»

Тренер предлагает ситуацию, в которой нужно использовать повторение ча­сти высказывания собеседника (повтор, или вербализацию ступени А).

— Иваныч, ты мне выделишь двух человек для срочной работы в воскресенье? Ожидаемые технически правильные вербализации:

— Для срочной работы?

— Двух человек?

— Ты говоришь, двух человек в субботу? и т. п.

И вот что происходит в реальности;

У ч а с т н и к А. Это совершенно неправильный подход. Я с этим у себя борюсь.

У ч а с т н и к Б. Нормальный подход, особенно в конце года.

У ч а с т н и к В. Надо ответить — а что мне за это будет?

Т р е н е р. Давайте попробуем все же использовать технику повторения, чтобы уточнить сказанное партнером.

У ч а с т н и к А. Нет. Я не выделю тебе двух человек для срочной работы в воскресенье.

У ч а с т н и к Г. А что, нормально. Повтор есть? Есть. Значит, все правильно.

Т р е н е р. Помогает ли это лучше понять партнера?

У ч а ст н и к А. А зачем мне его понимать? Главное — чтобы отвязался. Я от таких «Иванычей» уже нахлебался на своем веку. Вот есть один... Причем ведь знает, что я каждое утро на работе в 7.15. Но нет, дождется конца рабочего дня или вечера пятницы, и начинается... Сколько крови из меня выпил...

У ч а с т н и к В. Так это он специально, не понятно, что ли? Вот однажды — можно, я расскажу? Это много времени не займет... И т. п.

Результат — про технику А — повторение слов партнера — все есте­ственным образом забыли.

Зачастую обсудить проблему участникам было важнее, чем потре­нироваться в техниках. И более того, техники казались им бессильны­ми против актуальных для них социально-психологических драм. За­чем повторять, если надо бороться?

Столкнувшись с такого рода ситуациями, тренер мог выбирать один из трех путей:

r постепенно отойти от техник;

r настаивать на отработке техник, преодолевая сопротивление участников;

r разработать новые техники, эффективные для разрешения акту­альных драм взаимодействия.

В первом случае тренинг становится скорее исследованием, чем отработкой навыков. Во втором случае тренинг превращался в соци­альную игру. В третьем случае он становится все более авторизован­ным и постепенно вырастает в самостоятельную программу тренинга.

Поскольку далеко не у каждого тренера есть силы и дерзость для разработки собственных техник, большая часть тренеров шла по пер­вому пути. В тренинге исследовались «общие факторы» эффективного слушания, «принципы», «барьеры» и т. п. Конечно, я не могу судить обо всех тренерах, и выборка у меня вряд ли репрезентативная. Одна­ко я часто вела тренинги по собственным программам с участниками, прошедшими тренинг партнерского общения у других тренеров. В по­давляющем большинстве случаев участники не помнили, чтобы у них была какая-то отработка техник. Исключение составляют только те тренеры, которые у меня же прошли методический тренинг. В этих слу­чаях я могла твердо опереться на уже отработанные (или, по крайней мере, сохраненные в памяти) техники.

Но чаще всего «техники» не выходят на первый план. По-видимо­му, это отвечает глубинной специфике российского менталитета. Тех­нология всегда была и остается для нас чем-то второстепенным по сравнению с идеологией. Техника второстепенна по отношению к содержанию, форма — по отношению к существу, техническая куль­тура — по отношению к культуре духовной. И в тренинге доминирует подход скорее личностно-развивающий, чем технологический.

«Поведенческий тренинг, игнорируя личностный смысл в интерпер­сональном взаимодействии, помещает значение поведения скорее в рамки самого поведения, нежели в субъект-субъектный контекст, в кото­ром имеет место поведение. Таким образом, личностный смысл отчуждается от личности индивида и вкладывается в поведенческий акт.

Из поля внимания приверженцев поведенческого научения усколь­зает истинный смысл общения, возникающий на стыке совпадения личностных смыслов взаимодействующих людей, а от этого зависит истолкование участниками коммуникации поведения друг друга.

Личностно-развивающий подход претендует на большее, нежели каталогизация и дрессура коммуникативных умений». (Емельянов Ю. Н., 1985, с. 53.)

На мой взгляд, в тренинге важен баланс идеологии и технологии.

Современный тренинг свободен от внешних идеологических тре­бований. Идеология тренинга — это идеология создателей программ и/или идеология тех организаций, которые создают и продают или за­казывают и покупают программы тренингов.

В общем, кто во что горазд.

В конечном итоге, за идеологию тренинга отвечает тренер.

Технология в тренинге необходима, так как в противном случае это будет не тренинг, а диспут. Новый подход, новое видение проблемы, новый способ реагирования, — все это должно быть операционализировано. Участник тренинга должен знать, КАК это делается. У него должен быть алгоритм действия, которым он может воспользоваться.

Я убеждена, что многие алгоритмы действия в большей степени способствуют развитию личности и гуманных отношений с другими людьми, чем декларации идей. Многие люди знают, что и как должно быть сказано и сделано, но не умеют сказать и сделать. Тренинг гума­нистичен в том, что он помогает воплотить идеалы в реальные дей­ствия. Тренинг гуманистичен в том, что он помогает сделать общение предсказуемо корректным, уважительным и безопасным.

Я — за технологии. Убеждена, что они не менее гуманны, чем рас­суждения на темы гуманизма, уважения к другому человеку и т. п. При­менение техник в тренинге — это опыт партнерства, корректности, и, в конечном итоге, — человеколюбия и милосердия.