Психический настрой и установка

Черты функциональной общности настроя и установки.

Понятие психического настроя личности очень близко по свое­му содержанию понятию установки. Поэтому характеристика природы, структуры и функций настроения предполагает со­отнесение его с соответствующими параметрами установки.

В психологической и социологической литературе пока не было предпринято попыток сколько-нибудь развернутого со­отнесения между собой категорий настроения и установки.

Видимо, этим частично, а также в еще большей мере не­достаточной исследованностью самого феномена психическо­го настроя объясняется то обстоятельство, что в научной литературе очень часто настроение и установка рассматрива­ются как совершенно однопорядковые и даже тождественные явления.

А это в свою очередь приводит к тому, что одни авторы склонны к замене понятия установки понятием чувства или эмо­ционального настроя личности в отношении того или иного объек­та или ценности, в то время как другие скорее растворяют категорию настроения в понятии установки. Последнее харак­терно для многих представителей грузинской психологической школы Д. Н. Узнадзе.

В определенной мере для сближения настроения и уста­новки есть известные основания, поскольку психофизиологи­ческая природа как установки, так и настроения связана с функционированием механизма динамического стереотипа и доминирующим очагом повышенной возбудимости нервных центров. Однако установка и настроение не одно и то же.

Различие понятий психического настроя и установки. Раз­личие между установкой и психическим настроем личности со­стоит в том, что первое является элементом второго как более сложного и интегрального образования.

Это выражается прежде всего в том, что настроение не сводится к какой-то одной установке, хотя установка и может выступать как частный случай психического настроя личнос­ти, имеющего предметный характер. В таком случае настрое­ние может рассматриваться в определенной мере как ансамбль всех установок личности, которые проявляют себя более или менее одновременно в психическом состоянии и деятельности индивида.

Однако настроение и в данном случае (когда оно высту­пает как ансамбль установок) не сводится к простой сумме или итогу взаимодействия установок. Настроение оказывается в целом многограннее и богаче по содержанию, чем входящие в его структуру установки.

Действительно, что может дать, например, для понима­ния столь различных и богатых по многогранной гамме умо­настроения произведений искусства, как Шестая симфония П. И. Чайковского и картина И. И. Левитана "Над вечным покоем", указание на то, что и в том и в другом случае име­ет место, допустим, установка на ожидание смерти, или мо­тив смерти. Скорее всего это ничего не дает.

Между тем анализ сложной палитры тонкого философс­кого и эмоционально насыщенного умонастроения в одном слу­чае великого композитора, а в другом — выдающегося мастера русской живописи может дать гораздо больше для понимания их творчества.

Не случайно В. Г. Белинский, Г. В. Плеханов, В. В. Стасов, К. С. Станиславский, А. В. Луначарский и другие пользовались анализом умонастроения как инструментом исследования соци­ально-психологических основ художественного творчества.

Настроение не только многограннее, богаче по содержа­нию, но и подвижнее системы установок.

Логично предположить, что степень подвижности индиви­дуального настроения находится в обратной зависимости от сте­пени устойчивости и разветвленности системы установок личности, приобретенных в ходе жизненного опыта.

Этим, на наш взгляд, можно в известной мере объяснить неустойчивость настроения ребенка и подростка, жизненный опыт которых еще не успел привести к образованию достаточ­но многообразной и жесткой системы установок, которая бы строго регламентировала поток их переживаний и динамики эмоционального состояния.

Но чем тогда объяснить капризы настроения глубоких ста­риков? Возможно, тем, что сложившаяся у них в прошлом систе­ма стереотипов и установок, придя в негодность в новых условиях времени, оказывается неспособной функционировать и фильтровать поток информации, отходит на второй план в срав­нении с подвижным настроением, которое в свою очередь ока­зывается в полной зависимости от конкретного впечатления.

Иными словами, понятие психического настроя личности шире понятия установки еще и потому, что первое может иметь место и в случае беспредметного психического состояния ин­дивида, то есть при отсутствии второго. Это, в частности, бы­вает, когда психические состояния индивида предшествуют акту образования и функционирования той или иной установ­ки или оказываются результатом ломки системы ранее сложив­шихся установок.

Такова, например, природа панического состояния людей, которое характеризуется не только утратой былой готовнос­ти к определенным действиям, но и полной дезориентированностью и нецелесообразностью массового поведения.

Нам могут возразить, что состояние паники, равно как и такие могущие быть беспредметными психические состояния, как скука, апатия, меланхолия или, наоборот, безотчетная приподнятость духа и т. д., проявляются сравнительно редко, меж­ду тем как во всех других случаях жизни поведение человека четко направляется системой сложившихся установок.

В самом деле, поскольку действия человека осознанны и выступают в качестве способа реализации заранее намечен­ной цели, то почему бы не рассматривать их как результат ус­тановки? Тогда вся повседневная, ежечасная и ежеминутная деятельность человека окажется реализацией какой-то конк­ретной установки. Вы вышли на трибуну, потому что срабо­тала соответствующая установка; вы возвращаетесь на свое место после выступления — опять установка; вы садитесь на стул — установка и т. д.

Конечно, во всех актах стереотипной, привычной деятель­ности человека срабатывает механизм надолго или даже навсегда сложившейся установки. И это прежде всего характеризует ме­ханизмы и стереотипы внешне очевидного и довольно однооб­разного поведения человека, который действует согласно принятому образцу или шаблону поведения.

Но если установка — это набор обезличенных шаблонов поведения, тогда она не имеет права претендовать на роль эк­вивалента или модуса личности, поскольку последняя не сво­дится к внешним актам, тем более стереотипной деятельности.

Главное же заключается в том, что система готовых ус­тановок не в состоянии объяснить какое бы то ни было обнов­ление, изменение и развитие духовного состояния и поведения человека, выходящего за рамки общепринятых или предписан­ных самому себе норм и рамок.

Человек вообще не мог бы жить и творить, если бы он был лишен способности ориентироваться в новых, необычных условиях, которым не соответствует стереотип ранее вырабо­танных установок.

Вот почему наряду с механизмом стереотипного поведе­ния, за которым стоит сила инерции и системы консерватив­ных установок, необходимо различать и когнитивный механизм психической активности личности, связанный с решением ею новых задач.

Когнитивная функция психического настроя личности. Ког­нитивный механизм психической активности индивида отчет­ливо обнаруживает себя в ситуации выбора альтернатив поведения, когда человеку приходится задумываться над при­нятием того или иного решения.

По своему существу акт принятия ответственного реше­ния является довольно сложным и мучительным процессом раз­думий, сомнений и колебаний между различным числом альтернатив или моделей возможного поведения, каждая из ко­торых может рассматриваться как установка для последую­щего действия.

Отсюда понятно, что психическое состояние раздумья, взвешивания "за" и "против" того или иного плана поведения и есть состояние сложного и напряженного умонастроения, ко­торое предшествует акту выработки очередной установки.

Названное умонастроение колебания и сомнения между различными вариантами установок оказывается тем длитель­нее и мучительнее, чем более равновеликими являются шансы и аргументы за выбор той или иной модели поведения.

Это психическое состояние напряженного раздумья, про­текающего какое-то время параллельно с внешне привычной и хорошо отработанной системой профессиональной деятельно­сти, хорошо передано в книге профессора Амосова "Мысли и сердце", повествующей о многотрудной, напряженной и ответ­ственной работе хирурга.

Операция подходит к кульминационному пункту, когда живое сердце начинает биться уже в руках хирурга. Движения врача привычны. Но это тот случай, когда при оперативном вмешательстве из 100 только один шанс на благополучный ис­ход. Решиться на рискованную операцию — значит наверняка убить человека. Не решиться — значит лишить его и этого последнего шанса на спасение, а заодно и всех тех, перед недугом которых медицина пока бессильна.

Казалось бы, что проще: из двух возможных установок — оперировать до конца или прекратить операцию — выбрать одну.

Но за этим выбором — колоссальное эмоциональное и ин­теллектуальное напряжение человека, мучительное раздумье о смысле и высших критериях профессиональной этики и, на­конец, тяжесть огромной личной ответственности за все послед­ствия принятого.

Из сказанного следует, что, во-первых, акт принятия ре­шения — это особая форма умонастроения и одновременно по­ведения. Причем последнее коренным образом отличается от поведения, продиктованного действием готовой установки, по­скольку психический настрой личности, предшествующий при­нятию и определяющий акт принятия решения, не будучи обусловлен готовой установкой, сам должен привести к выра­ботке определенной установки.

Во-вторых, акт принятия ответственного решения всегда имеет первенствующее, даже кульминационное значение в жиз­недеятельности человека по сравнению с повседневным стерео­типным поведением, продиктованным сложившейся уже системой установок. Именно в акте принятия решения в максимальной сте­пени проявляются активность, самостоятельность, характер и индивидуальность человека, то есть его наиболее фундаменталь­ные индивидуально-типологические черты и особенности. Нельзя не согласиться в связи с этим с Б. Ф. Поршневым, который спра­ведливо расценивает функцию выбора, проявляющуюся в про­цессе принятия человеком ответственного решения, как основу личности [12, с. 344].

Таким образом, все сказанное выше является дополнитель­ным аргументом в пользу высказанного ранее положения о пра­вомерности рассмотрения понятия психического настроя в качестве более широкой категории, чем понятие установки.