Книга о скудости и богатстве» И.Посошкова

Русский прожектёр.Пётру I не довелось прочитать самое значительное произведение из «литературы проектов» своих подданных. Убежденный сторонник и участник преобразований новгородец Иван Тихонович Посошков(1652—1726) после трёх лет работы над своим экономическим сочинением передал в 1724 г. рукопись новгородскому архиепископу в расчёте, что она будет вручена самодержцу как негласный свод рекомендаций от «всеусердного желателя» блага России. Но император вскоре умер, а престарелый Посошков неожиданно был арестован летом 1725 г. и заточен в Петропавловскую крепость, где менее чем через полгода окончил свои дни. Его «потаённая» книга, возможно, сыгравшая свою роль в мрачном жизненном финале, увидела свет лишь в 1842 г., хотя в середине XVIII в. с неё снимал копию М. В. Ломоносов.

«Книга о скудости и богатстве» Посошкова отразила его богатый жизненный опыт, включая участие в изыскании минеральных ресурсов (сера, нефть), корабельном и питейном («водочном») делах, и грандиозной монетной реформе Петра. Как и его повелитель (и в противоположность Ю. Крижаничу, скрупулёзно перечислявшему в «Политичных думах» ресурсы, которых России не хватает — от всех известных тогда 7 металлов до грецких орехов), Посошков был убеждён в обилии в России естественных богатств (например, разнообразных материалов для производства красителей). Ещё более убеждён он был в могуществе «его пресветлого величества слова», монаршей воли «попечения нескудного». Отсюда твёрдая вера в действенность увещевания царя относительно «вкоренения правды», чтобы силой указов самодержца исправить многочисленные «нестроения» в государстве и добиться благосостояния и по-христиански любовного согласия всех чинов.

Подчинение интересов купечества царскому интересу.Младшие современники Посошкова из числа обученных за границей русских родовитых аристократов в своих проектах во главу угла ставили интересы самодержавного государства и дворянства, но в свете западного опыта находили, что преуспеяние национальной торговой прослойки соответствует этим интересам. «Купечество есть твердое основание богатства всех государств, как ныне цветет в Англии и Голландии» (Ф. Салтыков); «когда рукоделие и купечество благополучно идут, тогда вотчинников доход исправно платится» (И. Щербатов). Посошков, сам купец со стажем в несколько десятилетий, также подчёркивал, что «купечеством всякое царство богатится» и «купечество и воинству товарищ: воинство воюет, а купечество помогает». Посошков предполагал троякую защиту интересов национального купечества: 1) от иноземцев; 2) от «иночинцев», требуя запрета торговать дворянам, крестьянам и представителям духовного сословия; и 3) от раздоров между самих русских купцов, которые «между собою союзства никакого не имеют, друг друга едят и тако все погибают». Но Посошкову чужда была мысль об ограничении ради интересов купечества интереса «властительного и всецелого монарха». Посошков прямо противопоставлял российскому самодержавию европейские страны, где короли «не могут по своей воле что сотворити, но самовластны у них подданные их, а паче купеческие люди», и называл не иначе, как «бесчестием» такой порядок, где купеческая цена сильнее указов монарха.

Поскольку «царь не купец, но самодержавный повелитель», то его волей и интересом (в сборе пошлин) определяются и цены на товары. Надо установить, чтобы какова цена на товар «в первой лавке, такова была и в последней», а за всякую излишнюю копейку с торговца следует «взять по гривне или по две и высечь батогами ли плетьми, чтоб впредь так не делал». Ценам на хлеб подобает быть равными и неизменными и в урожайном году, и в недородном. Домашний скот Посошков предлагает «пятнать» клеймами-ценами, чтобы при перепродаже сохранялось постоянство цены и пошлины в казну. Наконец, царь волен налагать цену на товары, привезенные иностранцами, «а буде им нелюбо, то… на сухом берегу места не дать; либо назад вези, либо в корабле держи».

Рьяная защита Посошковым указной цены показывает, что нелепо считать его предшественником классической политической экономии (с её учением о «естественном порядке»), как это сделали первый публикатор «Книги о скудости и богатстве» известный идеолог «официальной народности» М. П. Погодин (1842), а затем советский историк Л.М. Мордухович. Но едва ли можно согласиться и с утверждением автора первого очерка развития русской экономической мысли В. В. Святловским (1923), что Посошков «типичный» меркантилист с «русским колоритом». Посошков действительно выдвигает меркантилистские требования ограничения или запрета ввоза тех товаров (длинный список), условия для производства которых есть в России. Он считает само собой разумеющимся расширение торговли как в западном, так и восточном (Иран, Китай) направлениях, в том числе по морю. Но в отличие от сугубо светской доктрины торгового баланса, Посошков не думал отделять экономическую выгоду от нормативной оценки соответствия государственного порядка началам христианской правды в её русском православном толковании.

«Христианская правда» Посошкова в трактовке экономических вопросов.Искание пути воплощения христианской правды в российском государственном и хозяйственном устройстве приняло у Посошкова своеобразную форму. Евангельское высказывание о невозможности служения сразу двум господам (Матф. 6: 24) стало аргументом о недопущении иночинцев к занятиям торговлей, которую надлежит сделать монополией купечества. «Свободная» торговля русского купечества в понимании Посошкова — это прежде всего отсутствие конкуренции со стороны иночинцев; дворянам надлежит самим не прикасаться ни к какому торгу и «пасти» своих крестьян, что бы те также «ни малым торгом отнюдь не касались бы». Но Посошков полагал дозволительным и одновременно обязательным запись в купеческий чин — с аккуратной уплатой пошлин — представителей других сословий, если они решили заняться торговлей, но тогда они должны оставить земледелие и службу (военную, церковную).

Из ортодоксальной убежденности, что православная вера самая чистая, никакой «еретической примеси» не имеющая, Посошков вывел, что и русские монеты должны быть самые чистые, без всяких примесей и тщательно (мастеровито) отчеканенные. Зато для их номинала «не вес значение имеет, но царская воля». Если государь велит золотниковой медной монете положить рублевое начертание, то «она бы за рубль и ходить в торгах стала во веки веков неизменно». Поэтому Посошков рекомендовал перечеканить старые серебряные копейки в рубли и полтинники (по номиналу), а из каждого золотника меди чеканить одну 10-копеечную монету (гривенник) или 4 копеечных. Золотые же червонцы, по его мнению, предназначены не ради «торгу или приобретения богатства», а ради славы государя (прокламативная, а не экономическая функция денег).

Посошков отличался от тех прибыльщиков или вымышленников, которые в петровские времена выискивали новые источники государственного дохода в виде новых предметов обложения. Перечислив некоторые из этих мелочных сборов, Посошков с горечью заметил, что ими казны не наполнить, а только людям «турбация великая». Все «многоплодные» старые и «нововымышленные» пошлины Посошков предложить заменить единым налогом «по гривне с рубля». Этот царственный праведный «десятинный» сбор, иже «до христова воплощения уставленный», Посошков считал реализацией своей идеи о «прямом и здравом» собирании царского сокровища таким образом, чтобы «обиды ни на кого не навести», поскольку «худой тот сбор, аще кто царю казну собирает, а людей разоряет».

Идея единого 10%-го налога представляет «параллельные линии» во взглядах Посошкова и писавших несколько раньше в условиях другой абсолютной монархии — французской — маршала Вобана («Королевская десятина», 1707) и судьи Буагильбера («Рассуждение о природе богатства, денег и налогов», 1707). Буагильбер во Франции, также как Посошков в России проводил мысль, что богатство государства неотделимо от благополучия народа. Но французский мыслитель развернул при этом критику государственного вмешательства в торговлю, промышленность и ценообразование, вредящего установлению равновесия в хозяйстве. Был сделан шаг к анализу «естественного порядка» вещей. Русский обличитель «худого и непорядочного» в православном отечестве остался при вере в свыше вдохновляемую государственную власть и её административные ресурсы как во всемогущую силу национального устроения.