Как происходит формализация правил

Теперь перейдем к характеристике второго элемента институцио­нальной подстройки — формализации правил. Это процесс, обратный процессу деформализации. Его суть состоит в замещении неформальных правил формальными предписаниями и встраивании хозяйственных практик в законодательные и контрактные рамки. Важная часть данного процесса — сокращение или прекращение действий, связанных с прямым нарушением закона, — называется легализацией деятельности. Но формализация правил в целом более широкое понятие. Кроме легализации она включает также процессы замещения неформальных договоренностей и конвенций документально оформленными контрактами и регламентами.

Рассмотрим основные элементы механизма формализации правил. На наш взгляд, логику формализации можно представить следу­ющим образом.

1. В силу внешних или внутренних причин повышается спрос на формальные правила.

2. Оказываясь перед институциональным выбором, участники рынка взвешивают сравнительные издержки, риски и выгоды от соблюдения или несоблюдения формальных правил.

3. Помимо принятия собственных решений, производится оценка готовности других участников рынка к их соблюдению.

4. Наряду со взаимным наблюдением происходит обсуждение условий возможного соблюдения формальных правил между самими участниками рынка, а также между ними и контролиру­ющими органами.

5. При невозможности полного соблюдения формальных правил (что случается нередко) достигается институциональный комп­ромисс, связанный с возможным частичным смягчением условий их соблюдения.

6. Участники рынка корректируют деловые стратегии в сторону формализации деятельности. Возникает своего рода «социаль­ное движение» в сторону формализации деятельности.

7. Наблюдается публичное демонстративное дистанцирование участников рынка от тех, кто не соблюдает формальные правила.

Рассмотрим эти основные элементы. Исходным элементом формализации правил является повышение спроса на формальные правила — как со стороны участников рынка, так и со стороны контролирующих государственных органов. Оно может вызываться разными причинами, например желанием участников рынка закрепить свои позиции в том или ином сегменте рынка или их стремлением к переделу этого рынка; потребностью в снижении уровня рисков и неопределенности или намерением разрешить конфликтные ситуации. В этих случаях потребность в формализации правил вырастает как бы «изнутри». Однако часто такая потребность порождается внешним давлением, в первую очередь со стороны государственных структур. Государство либо вводит какое-то новое формальное правило, либо внезапно «вспоминает» об уже существующем правиле, которое в слабой степени поддерживается и в сильной степени не соблюдается. Включаются дополнительные механизмы выборочного контроля и административного принуждения, начинаются случайные и адресные проверки. Участникам рынка приходится реагировать, подстраивая свои действия к новым ужесточенным требованиям.

Формализация деятельности редко происходит как автоматическая реакция на изменение регламентирующих норм. Участники рынка всегда сохраняют определенную степень свободы в отношении их соблюдения или несоблюдения. И прежде чем принять решение, они сопоставляют текущие издержки следования формальному и соответствующему неформальному правилу. Как правило, выбор в пользу де­формализации оказывается дешевле (по крайней мере, в краткосрочной перспективе). И если бы взвешивались только текущие трансакционные издержки, то серьезных мотивов к формализации действий не возникало бы. Однако степень неформальности находится в прямой зависимости от уровня риска стать объектом выборочной проверки. Поэтому относительный уровень издержек соотносится также с относительным уровнем риска. А если раздвигается временнáя перспектива и начинают учитываться не только фактические, но и упущенные возможности, то предугадать наиболее рациональное ре­шение становится еще более сложно.

Решение о несоблюдении формального правила может приниматься участниками рынка индивидуально и несогласованно. Возникновение и поддержание неформальных правил, связанных с несоблюдением закона, становится здесь скорее конечным результатом типиче­ских действий многих участников, стратегией массового выхода по­одиночке. Механизм формализации в этом отношении предъявляет более сложные требования. На первый взгляд, казалось бы, чего про­ще: содержание правила всем хорошо известно, решил соблюдать — соблюдай. Однако поскольку формализация деятельности связана с дополнительными (и, как правило, не копеечными) издержками, от­дельный участник рынка не в состоянии взвалить на себя это бремя в одиночку. Ему приходится соотносить свои действия с действиями других агентов, выявляя, насколько едиными являются толкования формального правила и в какой степени участники рынка готовы к его соблюдению. «Безбилетничество» («фрирайдерство») — уклонение от соблюдения формального правила в «естественном» желании переложить издержки на других, более активных агентов — выступает серьезным сдерживающим фактором на пути к формализации действий (помимо взятия на себя неизбежных дополнительных издержек).

Поскольку продвижение в сторону формализации деятельности связано с необходимостью координации действий разных участников процесса, помимо взаимного наблюдения, возникает потребность в очном обсуждении условий такого продвижения и достижении деловых договоренностей. Обсуждение организуется по двум линиям: между самими участниками рынка и между ними и государственными чиновниками. Достигаемые договоренности тем более важны, что формальные правила зачастую не могут быть выполнены в полном объеме. Поэтому важно оговорить условия и степень их соблюдения. В процессе таких взаимодействий (формальных и неформальных) выдвигаются аргументы, поддерживающие или дезавуирующие то или иное формальное правило^[160]. Эти обсуждения могут происходить и в публичной сфере. Например, может подниматься шум по поводу сугубой вредоносности нового законопроекта или невозможности его выполнения. Начинается легкий шантаж — используются угрозы сокращения масштабов деятельности или даже ее приостановки в случае его введения. Или, наоборот, специалисты по пиару начинают превозносить какой-то закон — его прогрессивность и справедливость, — приводить выгодные сравнения с другими существующими нормативными актами. Причем и в том, и в другом случае в качестве ключевых аргументов благополучно используются ссылки на чужой (преимущественно западный) опыт.

Прояснив ситуацию и найдя обоснования движения к легализации, участники рынка вырабатывают новые или корректируют прежние деловые стратегии. При этом чаще всего эти стратегии предусматривают не немедленную формализацию деятельности (что часто оказывается экономически невозможным и политически рискованным делом), а постепенное ступенчатое продвижение к относительно более полному подчинению существующим формальным предписаниям. Например, они несколько увеличивают суммы, уплачиваемые в качестве налогов и отказываются от наиболее рискованных схем по их оптимизации. В ходе этого продвижения достигаются институциональные компромиссы — находятся конкретные условия, при которых реализуются формальные правила.

Наконец, изменение деловых стратегий сопряжено и с подвижками в статусной иерархии участников рынка. Те, кто включается в движение формализации, стараются тщательно дистанцироваться от тех, кто продолжает уклоняться от соблюдения формальных правил и, следовательно, не несет дополнительных издержек. Это дистанцирование осуществляется, в том числе, и публично. Подчеркивая свое отличие от нарушителей конвенции, ведущие участники рынка, во-первых, сигнализируют партнерам и клиентам о собственной чистоте и надежности, а во-вторых, обращаются к государству с требованием применения санкций к нарушителям и их вытеснения с рынка.

В чем состоит суть институциональных компромиссов. Формализация неформальных правил имеет объективные пределы. Простого принятия закона здесь недостаточно. Дело в том, что неформальные правила более специфичны и даже контекстуальны, они сильнее привязаны к конкретным сегментам рынка, группам участников или локальным территориям. И проблема состоит не только в нахождении дружественных интерфейсов и освоении «соседями» спо­собов адекватного следования данному правилу. Она заключается и в необходимости преодоления зачастую присущих этим правилам дискриминационных элементов, предлагающих разные образцы поведения — для своих и чужих^[161].

Законодательное оформление социальной нормы или прописыва­ние деловых договоренностей в форме контракта делает неформальные правила видимыми для третьих лиц и посторонних, превращая их в объект для критики. Обостряется вопрос об их легитимности с точки зрения экономической эффективности и социальной справедливости. Возникает необходимость дополнительного обоснования правила и демонстрирования его успешной работы.

Кроме того, формализации препятствует оппортунистическое поведение участников рынка. Экономисты часто ищут объяснение устойчивости такого поведения в асимметрии информации, не позволяющей принципалу эффективно контролировать поведение хозяйственных агентов. Не ставя под сомнение важность данного фактора, мы все же не думаем, что степень информированности играет в данном случае решающую роль. Контролирующим органам известно куда больше, чем принято считать (или по крайней мере они без труда могут получить компрометирующую информацию). И большинство «невинных хитростей» двойной бухгалтерии, при желании, легко вскрывается путем сколь-либо серьезной проверки. Однако в реальной практике зачастую пороки не вскрываются или это делается сугубо выборочно^[162]. Вместо безжалостного выворачивания подноготной начинаются переговоры или контролирующая инстанция сама идет на смягчение условий. В результате достигается желанный институциональный компромисс, когда агентам позволяется не соб­лю­дать в определенных пределах установленные формальные правила.

В чем состоит суть институционального компромисса? По существу, он означает нахождение такого варианта исполнения закона, который делает его если и не выгодным, то по крайней мере приемлемым не только для контролирующих структур, но и для участников рынка. Государство и ведущие участники рынка идут на смягчение условий соблюдения правила и его частичную деформализацию. Это создает реальную почву для выполнения формального правила (пусть даже и частичного). Возможна также и корректировка содержания формального правила, когда очередное директивное предписание отменяет предыдущее. Такие компромиссы не только становятся одной из форм смягчения потенциальных и реальных конфликтов, вызванных неадекватностями формальных правил, фактически они превращаются в условие выполнения этих правил.

Понимая невозможность полного соблюдения формальных ограничений, а также осознавая свою неспособность к тотальному конт­ролю за нарушителями, представители государства сами инициируют компромиссные решения, которые могут заключаться, например, в требовании соблюдения формальных правил в несколько смягченной форме в обмен на ослабление соответствующего контроля со своей стороны^[163]. Могут также проводиться всяческие эксперименты, связанные с созданием параллельных институциональных режимов, когда одни участники рынка (в добровольном или принудительном порядке) переходят к иному формальному порядку, а другие руководствуются прежними условиями.

При этом, разумеется, в публичной риторике контролирующие органы продолжают настаивать на бескомпромиссном, стопроцентном соблюдении правил. Эта декларативная приверженность точно­му соблюдению формальных правил и создание соответствующего правового прикрытия являются важной частью институционального компромисса, камуфлирующего сложные неформальные стратегии. Как существуют параллельные институциональные режимы и как достигаются институциональные компромиссы, мы рассмотрим в тринадцатой главе на примере таможенного оформления грузов.

Институциональные компромиссы являют собой конечное выражение своеобразной диалектики институциональной подстройки. Формализация попросту невозможна без своей оборотной стороны — деформализации. Эти механизмы не действуют, следуя друг за другом, образуя синусоидальные циклы. Одно из них является непременным условием другого, и наоборот. Более того, во многих случаях они реализуются одновременно. Нельзя деформализовать формальное правило, не соотнеся с ним свои действия и не формализовав часть отношений в соответствии с данным правилом (например, если речь идет о легальной деятельности, нельзя уйти от уплаты налогов, не заплатив какой-то их части). В то же время нельзя продвинуться по пути формализации, не встроив частично данное правило в существующую систему неформальных отношений (т.е. во многих случаях нельзя без ущерба для бизнеса сразу начать платить все налоги).

Резюме

Деформализация и формализация правил могут быть представлены как своего рода «социальные движения», которые не имеют конкретного автора или одной-единственной причины. Они возникают как тенденции или как некие веяния сразу из множества независимых источников. Мы не можем сказать, откуда дует ветер, но четко видим его последствия. Переход от одной тенденции к другой подобен повороту флюгера вслед за господствующим веянием.

При этом деформализация и формализация правил выступают как две стороны одной монеты. Но как нельзя увидеть монету одновременно с двух сторон, так и эти тенденции в каждый данный момент не равноправны: всегда одна из них доминирует, оказывается на пе­реднем плане. От чего зависит поворот вектора в сторону формализации или, наоборот, в сторону деформализации? Вероятность формализации повышается благодаря следующим факторам:

· завершенность (полнота и непротиворечивость) формальных правил;

· относительные уровни издержек соблюдения формальных и неформальных правил;

· вероятность стать объектом выборочного контроля;

· возможность договориться о степени соблюдения (несоблюде­ния) правил с ведущими участниками рынка (или данного его сегмента);

· убедительность публичных обоснований, нацеленных на поддержку или обесценение формальных или неформальных правил.

На пути к формализации правил возможны периодические колебания, связанные, например, с текущей политической конъюнктурой или электоральными циклами^[164]. Так, по мере приближения к выборам политическим группировкам требуются значительные средства, а желание проводить жесткую политику ослабевает, что должно приводить к относительной активизации на рынке «серых» (полузакон­ных) схем.

В результате процесс институциональной динамики может происходить болезненно и противоречиво, со множеством поворотов и отступлений. В шестом разделе данной книги мы постараемся продемонстрировать это на примере процесса легализации в таможенных отношениях.

Глава 2

РЫНОК КАК СОВОКУПНОСТЬ
СЕТЕЙ, ИНСТИТУТОВ И КУЛЬТУР

Посмотрим теперь, каким предстает рынок в разных вариантах современных экономико-социологических концепций. Речь пойдет последовательно о структурном (сетевом), неоинституциональном и социокультурном подходах к анализу рынков.

Рынок как сети

Говоря о рынке, многие, как правило, подразумевают под ним совокупность агентов (фирм, домохозяйств), которые производят и потребляют некоторые виды товаров в определенных объемах и реализуют их по определенным ценам. Однако рынок может быть представлен совершенно иначе — например как переплетение социальных сетей (social networks), под которыми понимается совокупность устойчивых связей между участниками рынка. В соответствии с данным подходом, отвечая на вопрос, что представляет собою тот или иной рынок, недостаточно описать потоки хозяйственных ресурсов и охарактеризовать его основных участников. Утверждается, что рынки различаются прежде всего структурой сложившихся между ними связей. А рыночная ситуация, в которой оказываются участники рынка, их конкурентоспособность и, более того, их идентичность определяются не столько собственными свойствами самих участников (формами собственности, квалификацией работников, наличием брэнда), сколько их позиционированием в сетях. Воистину: скажи мне, кто твои партнеры, и я скажу, кто ты.

Итак, каждый производитель выступает в тесной взаимосвязи со своими поставщиками и потребителями продукции, инвестиционными институтами и инфраструктурными агентствами, контролирующими органами и охранными структурами. Эти связи помогают обмениваться информацией, разрешать конфликтные ситуации, повышать степень доверия, выстраивать репутации. Причем подобные сетевые структуры невозможно втиснуть в рамки традиционной дихотомии «рынок — иерархия», которой оперирует, например, новая институциональная экономическая теория^[165]. Они находятся между двумя полюсами, предполагая более сложную логику взаимодействия, нежели контрактные отношения между автономными участниками рынка или управленческий диктат интегрированной фирмы.

Сетевые связи характеризуются тремя принципиальными чертами, подчеркивающими их социальный характер: укорененностью (em­beddedness), связанностью (connectivity) и реципрокностью (взаим­ностью) (reciprocity)^[166]. Сетевой подход исходит из простой предпосылки о том, что хозяйственные агенты с большей вероятностью всту­пают в отношения с теми, с кем они имели дело ранее, убедившись в надежности уже известных партнеров. Не отрицая наличия случайных рыночных связей (arm’s-length ties), они обращают внимание на структурно укорененные связи (embedded ties). И с точки зрения дан­ного подхода рынок в значительной мере складывается из действий не автономных по отношению друг к другу участников, а таких, которые находятся в отношениях связанности и взаимозависимости, причем именно эти качества делают рынок устойчивым. Это также означает, что, организуя свою деятельность, участники рынка исходят не только из узкоэгоистического интереса, проявляющегося в ожидании возмещения затрат и получения выгоды по принципу «здесь и сейчас», но из принципов взаимности, когда выгода может быть получена в будущем, причем в иной, неэквивалентной, форме и, вдобавок, от других агентов сетевого сообщества^[167].

Не принимая постулата об автономности участников рынка, сетевой подход в то же время пытается избежать и изъянов жесткого структурализма. Им предполагается, что позиция в сети ограничивает, но не детерминирует жестким образом способы хозяйственного действия. Она наделяет агентов властью и способностью действовать, в том числе порождать новое знание^[168]. Таким образом, фокусируя вни­мание на структурах межиндивидуального взаимодействия, сетевой подход пытается предложить некий третий путь между «пересоциа­лизированным» подходом, характерным для структурного функционализма в социологии, и «недосоциализированным» подходом, к ко­торому склонна традиционная экономическая теория^[169].

Сетевые подходы нашли свое применение в самых разных областях социологии рынков и теории хозяйственных организаций. Так, они широко используются при анализе рынков труда. Неоднократно отмечалось, что люди чаще ищут работу и успешнее ее находят через личные неформальные контакты, нежели путем прямого обраще­ния на предприятия и использования формальных объявлений о вакансиях. Связи помогают не только находить работу, но и успешно продвигаться по служебным лестницам, делать карьеру. При этом чем более квалифицированными являются работники, тем вероятнее, что они прибегнут к такого рода личным контактам. Наконец, более эффективными оказываются не сильные связи (strong ties) с родственниками и близкими друзьями, а, напротив, слабые связи (weak ties) с коллегами и знакомыми^[170]. Слабые связи помогают не замыкаться в узком кругу, по которому циркулирует одна и та же информация. Они выводят на другие кластеры сети, пролагая путь к новым контактам и дополнительным источникам информации.

Сходная идея развивается Р. Бёртом в отношении предпринимательской деятельности. Им вводится понятие «структурных пустот» (structural holes). Структурная пустота образуется в том случае, когда контрагенты данного хозяйственного агента не связаны между собой, т.е. принадлежат к разным сетям (или разным фрагментам одной сети) и связываются воедино посредством данного агента, зани­мающего центральную позицию.

По утверждениям Р. Бёрта, эффективность функционирования фирмы в значительной мере зависит от той степени, в какой этой фирме удалось максимизировать количество структурных пустот в структуре своих связей. Это порождено, как минимум, двумя обсто­ятельствами. Во-первых, каждая нередуцируемая связь (non-redundant tie) выводит агента на какую-то другую сеть или на новый кластер взаимосвязей, в котором циркулирует иная информация, вращаются дополнительные потенциальные и реальные ресурсы. Во-вторых, что не менее важно, такая позиция позволяет агенту, находящемуся в центре несводимой связи, манипулировать действиями своих контрагентов, которые не имеют возможности прояснить отношения в хо­де непосредственных контактов друг с другом. Возможность выступить в роли посредника или просто наличие выбора между конкурентами обещает немалые выгоды. По выражению Бёрта, tertius gaudens (выигрывает третий — пер. с лат.), ибо способен действовать по известному принципу «разделяй и властвуй». И именно в этой максимизации и эффективном использовании структурных пустот и состоит суть предпринимательской деятельности^[171].

С помощью сетевого подхода объясняются самые разные явления, среди которых следует упомянуть феномен этнического предпринимательства. Практически во всех странах обнаруживаются этнические меньшинства, которые преуспевают на почве предприниматель­ской деятельности, обгоняя и вытесняя другие этнические группы и титульные этносы. При этом исследователями замечено, что явно преуспевают этнические меньшинства с высокой интенсивностью се­тевых связей, через которые оказывается коллективная поддержка соплеменников. Сети взаимной поддержки позволяют сначала принять решение о миграции, затем обустроиться на новом месте, найти работу, перевезти свои семьи и, наконец, открыть свое дело. Благодаря им передается знание о возможностях рынка, предоставляются льготные или даже беспроцентные кредиты, обеспечивается дешевая и лояльная рабочая сила, гарантируется определенный внутренний спрос на производимые товары^[172].

Еще одна важная сфера применения сетевого подхода связана с анализом хозяйственных организаций. Большой интерес вызывают формирующиеся на рынках структурные конфигурации, состоящие из сетей фирм. Речь может идти о перекрестном владении собственностью, о переплетенных директоратах, устойчивых контрактных и субконтрактных связях. С одной стороны, возникают бизнес-группы, завязывающие многие предприятия в один деловой контур, наподобие японских кейретцу, корейских чеболей или российских интегрированных бизнес-групп^[173]. С другой стороны, образуются разветвленные сети формально независимых фирм, которые не располагаются вокруг одного мощного хозяйственного центра. Это характерно, например, для кластеров малых фирм^[174]. Почему эти сети оказываются жизнеспособными, и что в них происходит? Постоянные контакты позволяют участникам сетей обмениваться полезной информацией и осуществлять взаимоконтроль. Длительное знание друг друга помогает формировать социальный капитал в форме доверия и деловых репутаций. Посредством сетей поддерживается конкурентное напряжение и одновременно оказывается взаимная поддержка, нацеленная на общую стабилизацию рынка. Сети позволяют также сформировать структуры представительства коллективных интересов. На их основе формируются ассоциации, лоббирующие интересы участников рынка во властных структурах. В итоге контрактные отношения дополняются социальными отношениями и отчасти замещаются ими.

Важно, что сети образуются не просто в результате взаимодействия с поставщиками и потребителями, но также с их конкурентами, с которыми не осуществляются экономические трансакции. Здесь значение сетей выходит за рамки прямого взаимодействия. Они возникают вследствие постоянного наблюдения (мониторинга) за действиями фирм, поставляющих те же или сходные продукты и услуги. Так, Х. Уайт показывает, что фирмы группируются в кластеры не по наличию и характеру непосредственных связей, а по принципам структурного соответствия и структурной эквивалентности (struc­tural equivalence) в соотношениях объема — цены — качества продуктов и услуг^[175]. Рынок в данной концепции — не просто территория обмена произведенной продукцией и не готовая структура, заполня­емая отдельными фирмами. Это прежде всего сложный сигнальный механизм, который помогает фирмам выбрать и обустроить определенные ниши, не существующие в готовом виде. В результате наб­людения и взаимного соотнесения действий происходит образование ниш и их выстраивание в особый отраслевой рынок. Таким образом, действия по созданию отдельной фирмы оказываются одновременно элементом согласованных действий по созданию рынка^[176].

Подобный подход прекрасно иллюстрируется широко известным опытом индустриальных районов Третьей Италии^[177]или Силиконовой долины в США^[178]. Здесь на малых по размеру территориях происходило взрывное по характеру развитие малых фирм, часто произ­водящих одну и ту же или сходную продукцию. Соседствующие фир­мы находятся в состоянии жесткой конкуренции, которая заставляет их постоянно учиться друг у друга, перенимать технологические и организационные инновации. Они взрастают на интенсивном обмене знаниями и информацией, на горизонтальной мобильности квалифицированных кадров, мигрирующих между фирмами, и на общей поддерживающей инфраструктуре.

Наконец, сетевой подход плодотворно используется при анализе новых гибких форм организации продаж, подобных сетевому маркетингу (direct selling organizations), который отрицает многие каноны построения и рынка, и классической бюрократической организации^[179].

Рынок как институты

Сетевой подход трактует взаимосвязи между участниками рынка как совокупность симметричных и однозначно определенных контактов. Между тем, во-первых, позиции участников чаще всего неравновесны. Существуют серьезные различия в объеме мобилизуемых ими властных ресурсов (способности к организации и проведению своих интересов) и социальных навыков (способности побуждать других агентов к сотрудничеству). Во-вторых, сетевые связи имеют разное содержательное наполнение. Они многозначны и могут по-разному интерпретироваться хозяйственными агентами в зависимости от текущей ситуации или культурных контекстов. Сетевые структуры, таким образом, выступают как своего рода «скелет» рынка. А его «плоть» и «кровь» образуют институты. И именно на эту сторону вопроса обращают внимание неоинституционалисты, для которых рынок предстает, прежде всего, как совокупность институциональных форм.

Важно отметить, что под институтами здесь не подразумеваются абстрактные ценности (идеальные стандарты поведения) и институты не выводятся из норм обобщенной морали. В своем исходном определении институты понимаются как правила поведения и способы поддержания этих правил^[180]. А сами правила понимаются как регулятивные принципы, подкрепленные легитимными правовыми или социальными нормами, которые либо разрешают какой-то способ действия как возможный, либо предписывают его как желательный или даже обязательный, либо, наоборот, запрещают данный способ действия как неприемлемый.

Все экономические действия так или иначе укоренены в институтах — предустановленных и привычных регулятивных принципах, которые позволяют совершать выбор и предсказывать действия других акторов. Стало также общепринятым утверждение о том, что институты одновременно ограничивают и стимулируют повседневные действия хозяйственных агентов.

Заявив о себе в полной мере в конце 1980-х — начале 1990-х гг., новый институционализм в социологии развивается в отчетливо выраженной связи с более ранним течением — новой институциональной экономической теорией, — заимствуя у нее многие термины и концептуальные схемы. Прежде всего, речь идет о концепциях прав собственности (property rights) и трансакционных издержек (transac­tion costs); принимается идея неполной и асимметричной информации, затрудняющей заключение всеобъемлющих контрактов; используется заимствованная у Г. Саймона предпосылка ограниченной рациональности хозяйственных агентов (bounded rationality); указывается на важную роль оппортунизма в их поведении, связанного с обманом и воровством, сокрытием или искажением информации, — говоря словами О. Уильямсона, следование своему интересу неблаговидными средствами (self-interest seeking with guile). С явной симпатией относятся неоинституционалисты к идее отношенческой конт­рактации (relational contracting), связанной с деловыми контактами, в которых имеет немаловажное значение идентичность сторон^[181].

Наиболее активно новый институционализм в социологии развивается в США, где он теснейшим образом связан с теорией организаций. Исследования начинались здесь с изучения сектора некоммерческих организаций и поставщиков общественных благ в сфере образования, здравоохранения и т.п., а затем были распространены на основные рыночные сектора хозяйства^[182].

Итак, рынок предстает как институционально оформленное пространство, в котором понятие «структурных позиций» дополняется понятием «организационных полей»^[183]. Понятие «поля» формировалось под влиянием концепции социального пространства П. Бурдье. Оно обозначает локальные порядки или арены взаимодействия акторов, в которых создаются и воспроизводятся институты. Взаимодействию, таким образом, предпосланы некие исходные правила и способы распределения ресурсов, включающие прежде всего права собственности, структуры управления и правила обмена^[184](к их более подробному описанию мы вернемся позже).

Все эти правила не возникают из ниоткуда, за ними скрываются отношения власти. Ведущие участники рынка (incumbents) используют свои более мощные властные ресурсы и специфические социальные навыки, чтобы стабилизировать или изменять существующие правила и культурные схемы, позволяющие интерпретировать ситу­ацию. Они выстраивают статусные иерархии, дающие им возможность воспроизводить свои преимущества на рынке^[185].

При этом сложившаяся рыночная иерархия может быть расшатана и даже разрушена вследствие вмешательства (извне или изнутри) более сильных игроков — новых претендентов на доминирующие по­зиции (challengers)^[186]. В результате формируются новые организационные поля и игра продолжается по видоизмененным правилам.

Параллельно американским течениям развивается и получает все большую известность новый французский институционализм. Суть развиваемой его представителями экономической теории конвенций (Л. Болтански, Л. Тевено) состоит в том, что взаимосвязи между агентами могут иметь разное содержание и подвергаться различным интерпретациям. Существует множество порядков обоснования ценности (orders of worth), за которыми скрываются свои миры — фундаментальные режимы вовлеченности и связи. Каждому порядку обо­снования ценности соответствуют свои способы координации дейст­вий. И рыночный способ представляет лишь один из возможных ми­ров, которому противостоят также индустриальный, домашний, граж­данский и другие миры^[187].

В мире рынка в качестве основной формы ценности выступает денежная оценка, информация распространяется через цены, ключевым типом отношений является обмен, а квалификация агента оценивается по его/ее покупательной способности или способности продать. Этот рыночный способ координации, регулируемый ценами и краткосрочными калькуляциями, постоянно вступает в противоречие с другими мирами. Среди них выделяется индустриальный мир, основанный на технологиях, инвестициях и перспективном планировании. Здесь измеряют в категориях производительности и рассуждают в терминах технологических цепочек, отношения носят скорее функциональный характер, а квалификация оценивается по уровню профессиональных знаний. Рыночному порядку противостоит также домашний мир, базирующийся на традиционных и личных вза­имосвязях, родстве и локальности, где основной формой ценности является репутация, основным маркером статуса — личный авторитет, информация передается путем изложения накопленного опыта, высока роль взаимного доверия. Наконец, существует логика гражданского мира, построенного на коллективных интересах и соблюдении демократических прав, где ценностью является коллективное благо, все споры и рассуждения ведутся в терминах соответствия/не­соответствия этому общему благу, а информация передается через законодательно закрепленные формальные правила, выстраиваются отношения солидарности, а квалификация агента определяется тем, в какой степени он способен представлять чьи-то интересы.

В результате очень часто, как только один из агентов начинает рассуждать в терминах рыночной эффективности, другой переистол­ковывает его рассуждения в индустриальных или гражданских терминах. И при согласовании разных позиций далеко не всегда рыночная аргументация одерживает верх. При этом рыночный порядок (как и все другие порядки) активно претендует на универсальность, и не случайно многими экономистами он воспринимается как универсальный. Но на деле рыночный порядок оказывается лишь одним из способов координации хозяйственных взаимодействий. Более то­го, он существует благодаря достижению компромисса с другими, нерыночными порядками^[188]. Причем подобная множественность оце­нок имеющихся и потенциальных ресурсов не становится препятствием для успешного развития фирмы. Сама неоднозначность, позволяющая манипулировать ресурсами и переопределять их, становится важнейшим элементом предпринимательской деятельности^[189]. И серьезное преимущество получает тот, кто в состоянии задействовать весь арсенал способов координации в разворачивающихся на рынках властных играх^[190].

Рынок как культуры

Рыночные институты тоже формируются не в безвоздушном про­странстве. Они погружены в более широкие социальные контексты, получают подкрепление и обоснование в определенной культуре.

Что такое культура применительно к хозяйственной сфере? Хозяйственная культура представляет собой совокупность накопленных профессиональных знаний и навыков, сформированных хозяйст­венных норм, ценностей и символов, используемых значений и смыслов^[191]. Таким образом, она является интегративным понятием, включающим, как минимум, три аспекта:

· когнитивный — приобретаемые знания и навыки;

· ценностный — осваиваемые стандарты поведения;

· символический — вырабатываемые способы идентификации и интерпретации происходящего.

Для традиционного экономиста культура представляет собой слабо подверженную количественному определению и в силу этого закрытую для анализа совокупность факторов, ограничивающих экономическое поведение. Эти факторы, во-первых, имеют внешний (экзогенный) характер, во-вторых, чаще всего рас<