Дальнейшее развитие обязательственных договоров во 2-м периоде 6 страница

2. Если у умершего не было своих наследников, то право на наследство открывалось ближайшим агнатам. Ближайший не значит очень близкий, а более близкий, чем кто-нибудь из остальных агнатов, так что ближайшим агнатом (agnatus proximus) мог оказаться иногда весьма отдаленный родственник. При наследовании агнатов не допускаются родственники разных степеней, как это возможно в первом классе; ближайшая степень агнатства исключает дальнейшую степень; например, если после умершего остался брат и племянник от другого брата, то наследником будет только брат, ибо он и есть ближайший. Но если окажется несколько лиц одинаковой степени, то все они считаются наследниками и делят наследство поровну*(517). Из женщин-агнаток наследовать могли только единокровные сестры - consanguineae*(518). Особенность в наследовании агнатов заключалась в том, что если ближайший агнат не принял наследство по какой бы то ни было причине (отказался или умер, не успев принять), то никто уже больше к этому наследству не призывался - ни остальные агнаты, следовавшие по степени за ближайшим, ни родичи: наследство делалось выморочным; им мог завладеть всякий. Эта особенность в наследовании агнатов выражалась афоризмом: in legitimis hereditatibus successio non est*(519), т.е. в наследовании, установленном законом XII таблиц, преемство степеней и классов (graduum et ordinum) не допускается. Нужно заметить, что законы XII таблиц этого правила не высказывают в тех местах, которые до нас дошли. Вероятно, оно было установлено юриспруденцией последующих веков (jus civile в тесном смысле; см. § 85, с. 121, прим. 2). О мотивах такого толкования будет сказано ниже.

3. Если бы после смерти римского гражданина не осталось ни своих наследников, ни агнатов, то наследство переходило к его родичам, gentiles*(520). Нам ничего не известно, доставалось ли наследство роду, как самостоятельному лицу, или оно делилось между отдельными родичами. Гай, от которого мы узнаем о наследственных правах родичей, говорит, что в его время родовое право, jus gentilicium, больше не действует, а потому он и не передает подробностей родового наследования.

Наследование после смерти вольноотпущенных было также регулировано законами XII таблиц. Под вольноотпущенными здесь разумеются не только бывшие рабы, но и бывшие кабальные. Закон XII таблиц постановил, что если вольноотпущенный умрет без завещания, не оставив по себе своих наследников (sui heredes), то наследство открывается его патрону и детям последнего*(521). Значит, прежде всего призывались свои наследники, как и у свободнорожденных, а затем, во втором классе вместо агнатов призывался патрон и его дети. На основании этого закона XII таблиц наследовал и отец своему эманципированному сыну, в качестве parens manumissor: в описании обряда эманципации мы видели, что отец просил реманципировать ему сына и сам манумиттировал его, вследствие чего и получал права патрона*(522). По-видимому, за отсутствием наследников второго класса, наследство вольноотпущенного переходило в род патрона*(523).

§ 145. Объяснение вышеизложенных правил. Мы попытаемся дать объяснение только главнейших из вышеизложенных фактов.

1) Почему именно вышеозначенные разряды лиц допускались к наследству? Ответом должно служить все сказанное раньше о римской семье и родственных союзах. Имущество принадлежало семье в тесном смысле, т.е. домовладыке с его подвластными; домовладыка был только его управителем, а потому после его смерти оно должно было перейти к оставшимся в живых членам семьи, т.е. к sui heredes. Им не было нужды заявлять особым актом о своем желании вступить в наследство, ибо они и прежде владели им: жили в доме умершего, обрабатывали его землю, приносили в общее имущество все свои приобретения и пользовались выгодами от тех обязательств, по которым домовладыка делался должником (например, от займа). Отсюда понятна и невозможность отказаться от наследства: если sui, по тогдашним юридическим воззрениям, признавались хозяевами семейного имущества, то они не могли отвергнуть этого факта своим отказом, говоря конкретнее, не могли отказаться исполнять обязанности, связанные с обладанием этим имуществом, как, например, делать взносы в духовные учреждения, платить долги умершего домовладыки, нести воинскую повинность в соответственном классе войска и т.д. Кроме этой юридической причины, были и другие обстоятельства, которые делали невозможным самое возникновение вопроса об отказе от наследства: во-первых, в древнейшее время, вследствие крайней неразвитости промышленной деятельности, без семейного имущества нечем было существовать; во-вторых, отказываясь от наследства, suus должен был бы отказаться и от семейной религии, без которой, однако, для древнего римлянина существование было еще менее возможно, чем без семейного имущества.

Труднее объяснить права агнатов и родичей. Те и другие не составляли с умершим одного хозяйства и не участвовали в выгодах, которые тот приобретал. Источник права агнатов и родичей на имущество умершего находится, вероятно, в том отдаленном времени, когда родовой союз был более сплочен, чем в то время, когда мы узнаем о нем из римских источников. Тогда главные предметы имущества, земля и скот, находились в собственности всего рода, а отдельные семьи только пользовались частями этого имущества. При таких условиях имущество семьи, в которой не оставалось в живых ни одного члена, бесспорно, должно было идти в раздел всем остальным родичам. Но затем, когда в роде образовывались отдельные линии или ветви, которые мы можем сравнить с позднейшими агнатами, тогда все родовое имущество, бывшее прежде в общем владении всех родичей, должно было распределяться на более или менее долгое время между этими линиями. Вследствие этого право на имущество вымершей семьи, т.е. такой, в которой не было своих наследников, прежде всего, должно было принадлежать той линии, к которой семья принадлежала, и только в том случае, если вся линия вымирала, имущество переходило к остальным родичам. Этот порядок в переходе имущества прилагался так долго, что крепко засел в уме народа. Когда родовой быт начал разлагаться и народ римский стал приближаться к семейному быту, в каком застает его история, наследственный порядок, тем не менее, остался все тот же. Причин тому могло быть несколько. Во-первых, вследствие привычки; во-вторых, по отсутствию каких-нибудь других важных интересов, которые бы побуждали переменить старый порядок; в третьих, вследствие того, что агнаты и родичи не допустили бы без упорной борьбы лишить себя выгод, пользование которыми было освящено для них многовековой практикой; а бороться против них было некому в древнейшее время. Когда же в римском обществе стало назревать убеждение, что старый порядок наследования несправедливо отодвигает на задний план когнатов, тогда в римском праве стали постепенно вырабатываться правила, все более стеснявшие права агнатов и родичей.

2) Чем объяснить, что древнее римское право не допускало преемства между классами и степенями, т.е. правило, выраженное в афоризме "in legitimis hereditatius successio non est"? Мы уже высказывали мысль, что в XII таблицах этого правила не было, что его установили путем толкования юристы. Какой мотив мог руководить ими? Из различных попыток дать ответ на этот вопрос нам кажется наиболее удачной та, которая мотивом считает желание дать когнатам возможность воспользоваться наследством. После XII таблиц, вероятно, к концу 2-го периода, цивильная семья, т.е. домовладыка и подвластные, и цивильное родство, т.е. агнатство и род, начинают все чаще не совпадать с естественной семьей и родством, установляемым действительным, кровным происхождением: причиной тому были частные случаи эманципации родных детей и усыновление чужих лиц. Вследствие этого нередко случалось, что наследство попадало в руки совсем чуждого по крови лица, несмотря на то, что не было недостатка в ближайших когнатах. В римском обществе стали сознавать несправедливость такого порядка и искать выхода их него. Но так как древние римляне не любили без крайней нужды отменять старые законы, то на помощь явились юристы со своим толкованием: на первых порах они придумали средство не очень решительное, но зато не требовавшее никаких законодательных перемен. Они стали толковать слова XII таблиц "agnatus proximus familiam habeto" и "si agnatus proximus nec esset" и т.д. в строго буквальном смысле. Они говорили: закон упоминает только о ближайшем агнате, следовательно, дальнейшим степеням он отказывает в праве на наследство; далее: закон дает наследственные права родичам в том случае, если не будет ближайшего агната; если ближайший агнат не принимает наследства, нельзя сказать, что его нет, а если он есть, то родичи не могут наследовать. Таким буквальным толкованием юристы добивались того, что не оставалось ни одного лица, которое бы могло претендовать на наследство, ссылаясь на законы XII таблиц. Имущество делалось выморочным. По тогдашнему правилу всякий, кто захватит наследственные вещи и провладеет ими год, делался наследником (т.н. usucapio hereditatis)*(524). А так как близкие когнаты большей частью окружали наследодателя в момент его кончины, то они скорее всех других могли завладеть наследственными вещами и, следовательно, совершить usucapio hereditatis. Вероятность такого объяснения подтверждается тем, что в следующем периоде уже несомненно обнаруживается движение в пользу наследственных прав когнатов, так что интерпретацию юристов 2-го периода мы можем считать первым шагом в этом направлении.

§ 146. Наследование по завещанию, successio ex testamento. Наши сведения о наследовании по закону сводятся к одному главному источнику - к XII таблицам. Поэтому описание порядка этого наследования не представляло трудностей. Наследование по завещанию в древнейшее время не было регулировано, во всей своей целости, никаким законодательным актом. Дошедшие до нас описания его принадлежат позднейшему времени, большею частью - времени империи. По этим описаниям порядок завещательного наследования представляет амальгаму форм и правил, сохранившихся от разных предшествующих периодов. Мы сами уже должны выяснить, что относится к древнейшему и что к более позднему времени.

В законах XII таблиц, сколько нам известно, было одно важное постановление о завещании: "uti legassit (т.е. paterfamilias) super pecunia tutelave suae rei, ita jus est"*(525), т.е. распоряжение домовладыки относительно своего наследства должно иметь силу закона, другими словами, XII таблиц предоставили отцу семейства безусловную свободу в распоряжении имуществом. Этот закон долгое время не возбуждал никаких недоумений у писателей нового времени, тем более, что позднейшее римское право (времен классических юристов и времен Юстиниана) действительно предоставляло завещателю большую свободу в распоряжении имуществом. Но в последние десятилетия нашего века этот закон стал вызывать смущение: он противоречил установившемуся убеждению, что в древнее время имущество принадлежало семье, а домовладыка было только его управителем. Выход из этого противоречия был найден в следующем предположении: свобода завещаний была освящена законом не для того, чтобы домовладыка мог пользоваться ею чисто по своим личным вкусам, а для того, чтобы охранить интересы семьи там, где без его вмешательства это интересы могли пострадать; например, единственный сын домовладыки был слабоумный или сумасшедший, следовательно, мог растратить все имущество: домовладыка мог предупредить эту опасность, предоставив по завещанию все имущество какому-нибудь верному лицу, которому он поручил бы и заботу о сумасшедшем; другой пример: дети и внуки домовладыки находились вне его власти, так что наследство по закону должно было перейти к агнату или, может быть, даже в род: благодаря завещательной свободе домовладыка мог предоставить имущество своим родным нисходящим.

Формы завещаний в древнем цивильном праве были трех видов:

1. Testamentum calatis comitiis. Уже раньше (§ 18) было сказано, что в древнейшее время римляне (именно патриции) два раза в году могли делать свои распоряжения на случай смерти перед специально для этой цели созванным народным собранием по куриям (comitia calata), причем присутствовали и понтифы*(526). Это была древнейшая форма завещаний. Можно думать, что народ призывался не в качестве простого свидетеля: он одобрял или отвергал распоряжения завещателя. Это предположение подтверждается, во-первых, тем, что для простого засвидетельствования не было нужды созывать весь народ; во-вторых, тем, что обычай не дозволял отдавать семейное имущество лицам, не принадлежавшим к семье; чтобы нарушить этот обычай, надо было и спросить разрешение собрания, другими словами, нужен был специальный закон, lex*(527). Может быть, от этого времени сохранилось и слово legare, которое в XII таблицах означает "завещать" (см. с. 238, прим. 1).

2. Testamentum inprocinctu. Когда войско римское готовилось вступать в сражение, каждый из военных мог устно сделать свои распоряжения в присутствии окружающих товарищей*(528). Вероятно, эта форма была столь же древняя, как и предыдущая. Обе эти формы во времена Гая (2 в. по Р. X.) уже не употреблялись*(529).

3. Testamentum per aes et libram. До нас дошло описание этой формы в том виде, какой она имела в позднейшее, императорское время*(530). Но из кратких исторических заметок, которые дает юрист Гай и еще более поздний юрист Теофил (вероятно, VI в. от Р. X.), мы можем предположительно восстановить первоначальный вид и последующее развитие этой формы. "Кто не сделал своего завещания, - говорит Гай, - ни calatis comitiis, ни in procinctu, а между тем чувствовал внезапное приближение смерти, тот манципировал свою familia, т.е. имущество (patrimonium), какому-нибудь своему другу и просил его сделать выдачи разным лицам после своей смерти. Такое завещание называется per aes et libram, потому что оно совершается посредством манципации"*(531). Из этого описания можно заключать, что в своем первоначальном виде (первый фазис) testamentum per aes et libram не было завещанием в строгом смысле слова, т.е. актом, который вступал в силу только после смерти завещателя; по-видимому, оно было сделкой между живыми (inter vivos): наследодатель за мнимую цену (nummo uno) продавал другу все свое имущество или, вернее, всю свою подвластную сферу (familia), вследствие чего этот друг и получил название familiae emptor и с точки зрения права становился тотчас после манципации законным обладателем всего имущества манципанта. Если этот последний вопреки своим предчувствиям остался в живых, формально он уже не был бы собственником своего имущества; манципируя свое имущество, он полагался единственно на добросовестность друга. Точно так же единственно от добросовестности этого последнего зависело и совершение выдачи после смерти завещателя: мы видели раньше (§ 94, с. 135, прим. 4), что при манципации не допускались ни условия, ни сроки; поручение выдать после смерти было дополнительной статьей, заключавшей в себе срок, и потому юридической силы не имело.

Таков был самый первоначальный характер манципационного завещания. Оно стало входить во всеобщее употребление, очевидно, потому, что не было другой формы, которой можно было бы воспользоваться во всякое время. Но вследствие только что указанных недостатков оно должно было непременно подвергнуться видоизменениям. В нижеследующих словах Гая, вероятно, заключается указание на второй фазис, в который оно вступило благодаря этим видоизменениям. Сказав, что в его время две древнейшие формы завещаний, calatis comitiis и in procinctu, вышли из употребления, и осталось только завещание per aes et libram, Гай продолжает: "правда, теперь это завещание совершается иначе, чем прежде, ибо прежде (olim) familiae emptor, т.е. тот, кто посредством манципации получал familiam от завещателя, занимал место наследника (locum heredis obtinebat), и вследствие этого завещатель поручал ему после своей смерти произвести выдачи различным лицам"*(532). Из этих слов можно заключать, что с течением времени римляне стали смотреть на mancipatio familiae как на действительное завещание, а не как на сделку между живыми. Вследствие этого и в римском праве должны были выработаться (может быть, путем законодательным, а скорее всего, путем обычая) правила, по которым за familiae emptor'ом признавалось положение наследника: он не мог распоряжаться имуществом до смерти завещателя, а после смерти был обязан юридически (а не по совести только) к исполнению возложенных на него поручений. Сомнительно только, почему Гай говорит, что familiae emptor занимал место наследника, а не говорит прямо, что он был наследником. Такая осторожность в выражении заставляет догадываться, не был ли familiae emptor в этом втором фазисе только душеприказчиком, т.е. доверенным лицом, которое, исполнив все распоряжения завещателя, прекращало всякие отношения к имуществу умершего. Такая догадка бросает свет на причины, вызвавшие новое видоизменение в манципационном завещании, о котором сейчас будет речь.

Указав, какую роль играл прежде familiae emptor (т.е. что он занимал место наследника), Гай продолжает: "ныне же одно лицо назначается в завещании наследником, на которого возлагается и обязанность выплачивать легаты, а другое лицо, для формы (dicis gratia), употребляется как familiae emptor, ради подражания древнему праву". Итак, с течением времени манципационное завещание вступило в третий фазис, который характеризуется тем, что familiae emptor утрачивает свою прежнюю активную роль, нисходит на положение простого свидетеля, а наследник прямо назначается в завещании. Нам неизвестны причины этого видоизменения. Теофил, юрист времен Юстиниана, говорит, что familiae emptores, стремясь поскорее получить наследство, стали покушаться на жизнь завещателей, вследствие чего эти последние стали держать имя наследника в секрете, обозначая его в письменном документе. Однако едва ли покушения на жизнь завещателей, особенно во 2-м периоде, были так часты, чтобы они могли вызвать описанную перемену. Эта перемена будет понятнее, если допустить догадку, что familiae emptor во втором фазисе был только душеприказчиком. Исполнив все распоряжения завещателя, он прерывал всякую связь с его имуществом. Спрашивается: после этого к кому могли обратиться со своими требованиями кредиторы умершего? С кого могли духовные учреждения требовать периодических взносов, лежащих на имуществе покойного? Если манципационное завещание во втором фазисе своего развития не содержало в себе назначения наследника, то им не к кому было обратиться, ибо лица, получившие по завещанию отдельные предметы из наследственного имущества, не обязаны были отвечать за долги умершего. Эта-то потребность обеспечить права кредиторов и духовных учреждений и могла вызвать перемену в характере завещания per aes et libram*(533).

К какому времени относятся все три описанных фазиса, через которые прошло развитие завещания per aes et libram, мы не знаем. Судя по его окончательной форме (которую мы сейчас опишем), можно смело утверждать, что оно вполне сложилось еще во 2-м периоде. Весьма возможно, что первые два фазиса оно прошло еще до XII таблиц. Письменные манципационные завещания появились, вероятно, в третьем фазисе, когда грамотность стала распространяться во всех слоях общества. Впрочем, рядом с письменными продолжали употребляться и устные завещания.

Гай дает нам следующее описание письменного манципационного завещания (т.е. testamentum per aes et libram) в его окончательной форме*(534). Написав завещание, tabulae testamenti, завещатель призывал 5 свидетелей из совершеннолетних (puberes) римских граждан и весовщика (libripens) и манципировал кому-нибудь свое имущество (familia) ради формы (dicis gratia); тот, кому он манципировал, familiae emptor, произносил следующую формулу: "familia pecuniaque tua endo mandatelam custodelamque meam, quo tu jure testamentum facere possis secundum legem publicam, hoc aere aeneaque libra esto mihi empta"*(535); затем он ударял о весы кусочком руды, который передавал завещателю как бы в виде платы. Этим заканчивалась первая часть обряда, которая называлась mancipatio familiae. Вторая часть состояла в следующем: завещатель, держа завещательный документ, tabulae testamenti, обращается к свидетелям и произносит следующую формулу: "haec ita, ut in his tabulis cerisque scripta sunt, ita do, ita lego, ita testor, itaque vos, Quirites, testimonium mihi perhibitote". Эта вторая часть обряда называлась nuncupatio. Если завещание было устное, то формула, конечно, была иная; но она до нас не дошла. Можно думать, что весь этот обряд образовался из постепенных наслоений от всех трех фазисов, пройденных манципационным завещанием. Самую древнюю часть его, оставшуюся от первого фазиса, представляет формула манципации, которую произносит familiae emptor в первой половине обряда. Но и в ней слова, говорящие о праве совершать завещание (quo tu jure testamentum etc.), являются позднейшей вставкой, вероятно, сделанной во 2-м фазисе, когда акт сделался действительным завещанием. Вторая половина обряда, nuncupatio, может быть, и существовала в первые два фазиса, именно в ней завещатель, вероятно, излагал свои распоряжения; но тот вид, который она имеет в описании Гая, придан был ей в третьем фазисе, когда familiae emptor уже не занимал места наследника.

§ 147. Древняя юридическая конструкция наследства. Выше (§ 143) мы видели, что в классический период наследство понималось как идеальная совокупность всех имущественных отношений умершего, т.е. прав и обязанностей, другими словами, как личность умершего, разумеется - только с имущественной стороны. Спрашивается - таково ли было юридическое понятие наследства и в древнейшее время? Это весьма сомнительно. Правда, материал для такой конструкции понятия был и в древнейшее время римской жизни; но ум тогдашних юристов был еще слишком мало развит, чтобы построить такое отвлеченное понятие. Материал действительно был, и в древнейшее время даже более удобный, чем в позднейшее. Так, во-первых, имущество принадлежало семье, а не отдельным членам, и притом первоначально оно, вероятно, даже и после смерти домовладыки не делилось, а находилось в общем пользовании членов семьи; вследствие этого, казалось бы, легко могло развиться представление имущества, как чего-то цельного, существующего независимо от временных его обладателей. Во-вторых, на наследников переходили не только вещи умершего, но и семейная религия, т.е. право и обязанность почитать умерших предков, так что и это обстоятельство, казалось бы, способно было вызвать представление о наследстве как о совокупности не одних только физических вещей, но и бестелесных благ и обязанностей. И однако, как мы сказали, ум древнейшего римлянина был еще неспособен воспользоваться этим ценным материалом. Есть серьезные основания думать, что в древнейшее время римляне понимали (т.е. сознательно определяли) наследство как сумму телесных вещей, принадлежавших умершему. Главные доводы в пользу такого предположения, насколько возможно представить их в элементарном изложении, состоят в следующем*(536). 1) Полное название имущества в древнейшем языке было "familia pecuniaque", рабы и скот, т.е. состояло в перечислении главных вещей, из которых оно состояло: для него не было особого термина, которым бы оно обозначалось независимо от своих составных частей*(537). 2) Мы видели, что до принятия наследства наследником оно могло быть приобретено всяким, кто провладеет наследственными вещами в течение года (§ 145, с. 237, прим. 1). Эта usucapio hereditatis показывает, что во 2-м периоде римские юристы понимали наследство только как сумму телесных вещей. 3) Такой взгляд на наследство продолжался еще и в 3-м периоде. Это доказывается, во-первых, тем, что usucapio hereditatis в указанном смысле продолжала существовать до начала империи; во-вторых, тем, что когда преторский эдикт стал признавать наследственные права и за такими лицами, которые по цивильному праву не считались наследниками, то иск для защиты их прав (т.н. interdictum quorum bonorum) давал этим лицам право требовать только отдельные наследственные вещи*(538). 4) Из всего сказанного не следует заключать, что обязательства (т.е. и права требования, и долги) не переходили на наследников. Однако и самый способ, каким установлен был переход, служит также подтверждением мысли, что юристы 2-го периода понимали наследство только как сумму телесных вещей, а именно: в законах XII таблиц было прямое постановление, что обязательства активно и пассивно должны переходить на наследников ipso jure соответственно их наследственным частям*(539), т.е. и право взыскания, и обязанность платить долги переходит на каждого из наследников соразмерно его доле без всякого акта раздела между ними наследственного имущества. Спрашивается: почему децемвиры нашли нужным установить такой закон? Вероятно, потому, что до них наследники не могли взыскивать по обязательственным требованиям своего наследодателя и не обязаны были платить его долгов. Это предположение подтверждается и тем, что до Lex Poetelia обязательство рассматривалось в римском праве как отношение чисто личное, вследствие чего, например, при nexum взыскание обращалось не на имущество должника, а на него самого. Другими словами, это значит, что в понятие имущества вообще и наследственного имущества в частности не входили обязательственные отношения; значит, входили только телесные вещи. Могут сказать: но, по крайней мере, после упомянутого закона XII таблиц обязательства причислялись к наследственному имуществу, ибо они стали переходить на наследников. С современной точки зрения это, конечно, так; но мы говорим о том, как римские юристы времен республики конструировали понятие наследства. С их точки зрения, и после XII таблиц обязательства не числились в имуществе, доказательством чему служат существовавшие еще в конце республики институты: usucapio hereditatis и interdictum quorum bonorum, о которых мы сказали в пунктах 2-м и 3-м. Обязательства, по их понятию, переходили на наследников не вследствие органической связи с имуществом, а вследствие специального предписания закона XII таблиц.

Гражданский суд

Мы рассмотрим, как был устроен суд и какой порядок соблюдался в нем при производстве гражданских дел (судоустройство и судопроизводство).

Судоустройство

§ 148. Главная особенность судоустройства во время республики и первых веков империи заключалась в том, что производство каждой отдельной гражданской тяжбы происходило не у одного судьи, а распадалось на две половины - jus и judicium: первая половина производилась у того магистрата, которому предоставлено было заведование гражданским судом (производство in jure); вторая - у особых присяжных судей, коллегиальных или единоличных (производство in judicio). Первая половина (in jure) предназначалась для подготовки дела к судебному разбирательству и решению (in judicio). Магистрат должен был определить юридический характер спорного отношения и указать вопрос, на который должно ответить решение присяжного суда. Вторая половина предназначалась для судебного разбирательства в тесном смысле, т.е. для рассмотрения доказательств, приводимых сторонами в пользу своих притязаний и возражений и для постановления приговора.

Этот порядок производства гражданских тяжб (judicia privata) в двух отделениях был нормальным и потому назывался ordo judiciorum privatorum. Производство же дела с начала и до конца, т.е. вплоть до приговора, одним магистратом составляло исключение и называлось extra ordinem. Мы не имеем достоверных сведений о том, когда и вследствие каких потребностей возникло деление суда на две половины*(540).

§ 149. Судебные магистраты. Магистратами, которым было предоставлено производство дела в первой половине (in jure), были в самом начале республики консулы, которые вследствие этой своей деятельности и назывались judices, а с 387 г. городской претор (praetor urbanus)*(541). Ведомству этих магистратов подлежали всякого рода гражданские дела. Специальная область была отведена курульным эдилам, которые производили in jure гражданские дела, возникавшие из сделок на рынке (главным образом, продажа рабов и скота) и из некоторых нарушений полицейских правил (небрежный присмотр за опасными животными)*(542).

В муниципиях и колониях (римских граждан) производство in jure было предоставлено местным выборным магистратам или особым чиновникам, которые избирались в Риме трибутным собранием или городским претором (т.н. praefecti juri dicundo). Впрочем, и эти местные дела могли производиться у римского судебного магистрата*(543).

§ 150. Присяжные судьи. Для разбирательства дел во второй половине суда (in judicio) служили частью постоянные судебные коллегии, частью временно назначаемые для отдельных тяжб судьи. Постоянных коллегий было две: 1) Judices decemviri, или decemviri stlitibus judicandis. О том, какие дела были им подсудны, мы можем судить только по позднейшему времени: во времена Цицерона им подсудны были тяжбы о состоянии лиц, de statu, т.е. те случаи, когда оспаривалось чье-либо право считаться свободным человеком или римским гражданином*(544). Время появления этой десятичленной коллегии неизвестно (ее не нужно смешивать с decemviri legibus scribundis). Мы видели раньше (§ 52), что после второго отшествия плебеев закон Валерия Горация восстановил вместе с другими плебейскими учреждениями и judices decemviri (причем они по этому закону были признаны sacrosancti). Из этого некоторые заключают, во-первых, что, во всяком случае, они уже существовали в начале республики, и, во-вторых, что они пополнялись исключительно из плебеев и должны были служить этому сословию гарантией в беспристрастном решении тяжб о столь важных правах, как право на свободу и гражданство. В более позднее время, именно при Августе, децемвиры изменяют свой характер: Август поставил их во главе другой постоянной коллегии, центумвирального суда, а решение тяжб о состоянии, по-видимому, было предоставлено отдельным присяжным судам. 2) Centumviri. Эта коллегия ведала во времена Цицерона т.н. вещные иски в широком смысле этого термина (кроме тех, которые подлежали разбирательству децемвирального суда), т.е. не только иски о собственности и jura in re aliena, но также и иски о семейственных и о наследственных правах (понятие о личных и вещных исках будет дано ниже)*(545). Время учреждения этого суда неизвестно. Во времена империи он делился на четыре отделения, которые самостоятельно решали дела; каков был порядок распределения дел в древнейшее время - неизвестно. При заседаниях этого суда выставлялось копье, hasta, почему и самый суд часто называется hastae judicium, hasta centumviralis.