Невидимые граждане незримого общества 8 страница

Часть I. Как мы живем

вынуждены обращаться к тому же самому рынку благ, услуг и идей, принявших товарную форму (в том числе советов и те­рапии), который является главным центром создания двой­ственности, ее ревностным и непрестанным производителем. Рынок поддерживает существование двойственности, а дво­йственность поддерживает существование рынка. Из этого замкнутого круга нет простого выхода. Но со времен гордие­ва узла каждый замкнутый круг вызывает искушение разру­бить его и порождает спрос на острые ножи...

Отсюда и возникают неотрайбалистские и фундамента­листские позывы, которые неизбежно становятся спутника­ми нынешней приватизации двойственности. Их сила заклю­чена в обещании положить конец мукам индивидуального выбора устранением самой возможности выбирать; утолить боль личной неприкаянности и мечтаний заглушением како­фонией голосов, лишающей человека уверенности в мудрос­ти принимаемых им решений. Их наживка состоит из давно утраченной определенности (Eindeutgkeit) - из мира, вновь обретающего ясность и подающего недвусмысленные сигна­лы, и личности, лишающейся многогранности, многомерно­сти, существующей в нынешнем ее виде лишь до изменения обстоятельств. Как и все остальное в разрегулированном мире одинокого потребителя, эти чувства (если воспользо­ваться подходящей метафорой Юрия Лотмана, выдающего­ся русского философа) не сливаются в единый мощный по­ток, стремящийся в одном направлении, размывающий и уно­сящий с собою любое встречаемое на пути препятствие, а неожиданно прорываются на поверхность в разбросанных тут и там и трудно предсказуемых, подобно расположению мин на обширном минном поле, местах.

Порожденный модернити роман с ясностью еще не окон­чен, он лишь изменил форму. Великая трехсотлетняя война модернити против двойственности сегодня ведется уже не регулярными армиями, а партизанскими отрядами, объеди­няющимися и вновь исчезающими в темных аллеях, рассы­панных среди ярко освещенных авеню постмодернистских увеселительных парков, построенных для развлечения сво­бодных потребителей.

Разве я сторож брату моему?

Профессор Ван дер Лаан любезно прислал мне ряд глу­боких и проницательных работ, касающихся, как он выразил­ся, исследования «важных проблем социальной деятельнос­ти (social work) в Нидерландах». Я благодарен ему, так как мно­гое узнал о вопросах, занимающих внимание социальных ра­ботников в этой стране. Но в особенности я благодарен ему за укрепившееся у меня впечатление, что заботы социальных работников сходны во всей Европе и мало отличаются от тех, что занимают их коллег в Голландии. В своей собственной статье профессор Ван дер Лаан в сжатом виде очень хорошо выразил широко распространенное чувство неловкости, свя­занное с тем, что государство социального всеобщего благо­состояния подвергается нападкам и обвиняется в том, что вру­чает своим подопечным гамак, тогда как настоящая спасатель­ная сетка должна бы действовать подобно батуту или подкид­ной доске. Иными словами, государство обвиняют в том, что оно не пытается лишить себя работы.

Задачей, достойной труда, направленного на благо обще­ства, говорят нам, стало бы избавление от безработных, лиц с физическими недостатками, инвалидов и другой ленивой публики, которая по той или иной причине не может зарабо­тать себе на хлеб и поэтому зависима в своем выживании от социальной помощи и заботы; а эта цель отнюдь не достига­лся. Поскольку такая деятельность, говорят нам, должна оце­ниваться, как любая другая работа, на основе сопоставления затрат и результатов, она, в се нынешнем виде, не имеет «эко­номического смысла». Она оправдывала бы себя только в том

Часть I. Как мы живем

Глава 5. Разве я сторож брату моему ?

случае, если бы превращала иждивенцев в самостоятельных людей и заставляла хромых ходить на собственных ногах. За этим стоит скрытое и редко высказываемое вслух предполо­жение, что для беспомощных людей, для той публики, кото­рая не включается во [всеобщую] игру купли и продажи, нет места в обществе, состоящем из игроков. «Зависимость» ста­ла ругательным словом: оно обозначает то, чего приличным людям пристало стыдиться.

Когда Бог спросил Каина, где Авель, недовольный Каин ответил вопросом на вопрос: «Разве я сторож брату моем)'?» Крупнейший этический философ нашего столетия Эмману­ил Левинас прокомментировал: в этом недовольном вопросе Каина заложены начала любой безнравственности. Конечно же, я сторож брату моему, я был и остаюсь моральной лично­стью, пока не ищу особой причины для этого. Признаю я это или нет, я являюсь сторожем брату моему, ибо его благополу­чие зависит от того, что я делаю и чего предпочитаю не де­лать. И я являюсь нравственной личностью, поскольку при­знаю такую зависимость и принимаю на себя вытекающую из нее ответственность. В момент, когда я ставлю эту зависи­мость под вопрос и, подобно Каину, требую объяснения при­чины, по которой я должен заботиться, я отрекаюсь от от­ветственности и перестаю быть нравственной личностью. За­висимость моего ближнего от меня самого - вот что делает меня нравственным существом. Зависимость и этика суще­ствуют вместе и вместе исчезнут.

Если задуматься, то резкий приговор Левинаса не пока­жется слишком уж новым. В нем несколько иными словами повторено то, что уже тысячи лет тому назад легло в основу иудейско-христианского учения, воспитывавшего и распрос­транявшего наше общее понимание человечности и циви­лизованного существования. То, о чем говорит Левинас, сде­лало признание потребностей ближнего и ответственность за их удовлетворение краеугольным камнем морали, а при­нятие на себя этой ответственности - моментом рождения нравственной личности. Но если вердикт Левинаса не нов, тогда следует признать новостью поношения и презрение к зависимости, поставленное на ней клеймо позора; новостью,

южалуй, самой глубокой и впечатляющей, с которой столк­нулась иудейско-христианская цивилизация за свою долгую историю. Стоило бы задуматься над этим новшеством и его причинами, когда мы отмечаем годовщину дерзкой инициа­тивы, за которую, в связи с ее результатами, сто лет спустя хотят услышать извинения...

Если каинов вопрос в различных модификациях задает­ся ныне во всех концах Европы и если государство благосос­тояния повсеместно подвергается нападкам, то все это про­исходит потому, что исчезло уникальное сочетание факторов, приведшее к возникновению такого государства и восприя­тию ею как естественного элемента современного общества. Можно сказать, что при своем рождении государство благо­состояния было в излишней мере «предопределено». В столь же излишней мере предопределены недовольство института­ми государства благосостояния и их постепенный демонтаж.

Некоторые утверждали, что возникновение государства благосостояния стало триумфом этических норм, поставив­шим их в ряд определяющих принципов современного циви­лизованного общества. Другие полагали, что его становление было результатом долгой борьбы, организованной профсо­юзами и рабочими партиями, требовавшими коллективного и одобренного государством страхования условий жизни, ко­торым угрожал нестабильный и беспорядочный ход капита­листического развития. И наконец, какая-то часть аналити­ков подчеркивала желание политического истеблишмента по­кончить с инакомыслием и избежать бунта против [сопряжен­ных с капитализмом] опасностей. Все эти трактовки звучат правдоподобно, но в каждой из них присугствует лишь доля истины. Вряд ли любой из названных факторов мог сам со себе сыграть решающую роль в возникновении государства благосостояния; скорее, их сочетание проложило путь к его созданию и обеспечило почти всеобщую поддержку осново­полагающих его принципов и столь же всеобщую готовность разделять порождаемые им издержки.

Но даже такое сочетание факторов могло оказаться не­достаточным, если бы не еще одно соединившее их звено: не­обходимость усилиями государства держать капитал и труд в

Часть I. Как мы живем

Глава 5. Разве я сторож брату моему?

постоянной рыночной готовности. Для функционирования капиталистической экономики капитал должен быть в состо­янии покупать труд, а труд - находиться в форме, делающей его привлекательным для потенциальных покупателей. В та­ких условиях главной задачей государства и ключом к долж­ному выполнению им всех его других функций было прида­ние взаимоотношениям капитала и труда товарной формы; забота о том, чтобы сделки по купле и продаже труда проис­ходили беспрепятственно.

На такой стадии капиталистического развития (сегодня в основном пройденной) темпы роста и объемы прибыли были пропорциональны количеству труда, применяемого в производственном процессе. Функционирование капитали­стического рынка известно своими подъемами и спадами, когда за периодами бума следовали продолжительные этапы депрессии; не все имеющиеся в наличии трудовые ресурсы могли поэтому постоянно использоваться. Но даже те, что не находили себе применения в данный конкретный момент, оставались активной рабочей силой завтрашнего дня. Они были безработными, но лишь временно; людьми, оказавши­мися в ненормальном, но преходящем и исправимом поло­жении. Они были «резервной армией труда» - их статус оп­ределялся не тем, чем они являлись в настоящее время, а тем, чем они готовы были стать, когда придет их время. Как ска­зал бы любой генерал, забота о военной мощи страны требу­ет, чтобы резервисты были хорошо накормлены и поддер­живались в добром здравии, будучи готовыми выдержать тя­готы армейской жизни, если их призовут на действительную службу. И поскольку то была эра широкой занятости и массо­вых регулярных армий, нация могла быть уверенной в своей силе только при том условии, что каждый - в случае необхо­димости - мог быть привлечен в ряды промышленных рабо­чих или призван в армию. Способность граждан к труду и военной службе была необходимым условием суверенитета государства и благосостояния его подданных. Задача поддер­жания бедных и увечных, обнищавших и ленивых, готовых в любой момент влиться в боевые ряды, рассматривалась как обязанность общества в целом и как предмет осознанного

интереса всей нации; подобная задача, естественно, целиком полностью находилась за пределами разделенности обще­ства на левых и правых. Никого не приходилось горячо убеж­дать, что деньги, израсходованные на социальное обеспече­ние, были потрачены разумно.

Времена промышленности, применявшей массы работ­ников, ушли в прошлое, во всяком случае в нашей части мира, и армия, основанная на всеобщей воинской повинности так­же принадлежит теперь истории. Современные вооружения требуют меньшей численности профессиональных солдат, а технический прогресс в производстве товаров привел сегод­ня к уменьшению потребности в занятых; инвестиции пред­полагают сокращение, а не рост числа рабочих мест, и фон­довые биржи по всему миру мгновенно вознаграждают ком­пании за сокращение персонала и нервно реагируют на изве­стия о падении уровня безработицы.

Внесем ясность: люди, традиционно именуемые «безра­ботными»», более не составляют «резервной армии труда», так же как и взрослый мужчина в Голландии или Англии уже не является резервистом, готовым в случае военной необходи­мости пополнить ряды вооруженных сил. Мы обманываем себя, если надеемся, что промышленность вновь призовет людей, которых она сама сделала лишними. Такая перспек­тива противоречила бы сути любого процесса, имеющего от­ношение к нынешнему экономическому процветанию: прин­ципам гибкости, конкурентоспособности и производитель­ности, измеряемым снижением издержек на рабочую силу. Давайте посмотрим правде в глаза: даже если новые правила рыночной игры обещают рост общего богатства нации, они в то же время неизбежно ведут к расширению пропасти меж­ду теми, кто участвует в игре, и теми остальными, кто выбыл из нее.

Но это еще не вся картина. Люди, оказавшиеся за преде­лами игры, утратили функции, которые при всем напряже­нии воображения можно было бы назвать полезными, не го­воря уже - незаменимыми, для стабильного и эффективного развития экономики. Они не требуются в качестве даже по­тенциальных производителей благ; но в обществе, где потре-

Часть I. Как мы живем