Невидимые граждане незримого общества 1 страница

Такое впечатление создается и поддерживается, с одной стороны, мощной индивидуализацией проблем, планов и ус­тремлений и, с другой - сокращением полномочий националь­ного государства. Современный политический суверенитет государств есть лишь слабая тень многогранной - политиче­ской, экономической, военной и культурной - автономии дер­жав прошлого, создававшихся по образцу тотального государ­ства (totale Staat). Сегодняшние суверенные государства мало что могут предпринять (а их правительства почти и не риску­ют этого делать) ради противостояния давлению глобализо-ванных капитала, финансов и торговли (в том числе и тор­говли в области культуры). Если граждане потребуют от сво­их руководителей восстановить прежние правила приличия и нормы справедливости, правительства большинства стран вынуждены будут заявить, что не могут ничего сделать, ибо

ЦП

Предисловие к русскому изданию

Предисловие к русскому изданию

опасаются «отпугнуть инвесторов», тем самым поставив под угрозу [рост]валового нацонального продукта и, соответ­ственно, благополучие как страны, так и всех ее граждан. Правительства заявят, что правила игры, в которой вынуж­дены участвовать, уже установлены (и Moiyr быть произволь­но изменены) силами, на которые они почти или вообще не могут повлиять. Что же это за силы? Они столь же абстракт­ны, как и термины, за которыми они скрываются: конкурен­ция, свободная торговля, мировые рынки, глобальные инве­сторы. Это силы, не имеющие определенного адреса, экстер­риториальные, не в пример сторого локальным полномочи-. ям государств, свободно передвигающиеся по всему миру, в отличие от государственных институтов, которые, хорошо это или плохо, раз и навсегда сегодня, как и прежде, привяза­ны к определенной территории. Эти силы изменчивы, хит­ры, увертливы и изворотливы, неуловимы; найти их трудно, а изловить невозможно.

Итак,с одной стороны, наблюдается снижение интереса людей к совместным и общим делам. Этому потворствует и содействует государство, готовое с радостью передать как можно больше своих прежних обязанностей и функций в сферу частных интересов и забот. С другой стороны, нарас­тает неспособность государства решать проблемы даже в пре­делах своих границ, равно как и устанавливать нормы защи­щенности, коллективные гарантии, этические принципы и модели справедливости, которые могли бы ослабить чувство ненадежности и ощущение неопределенности, подрывающие уверенность человека в себе - необходимое условие любого устойчивого участия в общественной жизни. Совокупным ре­зультатом этих процессов оказывается расширяющаяся про­пасть между «общественным» и «частным», постепенный, но неуклонный упадок искусства перевода частных проблем щ язык общественных и наоборот, искусства поддерживать ди­алог, вдыхающий жизненную силу в любую политику. Вопре­ки постулатам Аристотеля, понятия добра и зла в их нынеш­ней, «приватизированной» форме не создают ныне представ­ления о «справедливом обществе» (и, соответственно, об об­щественном зле); а если и возникают надежды на существова-

LIV

ние некоего «доброго начала», стоящего выше отдельных личностей, то они уже не связываются с государством.

Обретение знаний представляет собой мощное, возмож­но, даже самое могучее из доступных человеку орудий, - но лишь в предсказуемой среде, где определенный тип поведе­ния в большинстве случаев, всегда или почти всегда вознаг­раждается, в то время как другой с такой же вероятностью карается. Однако способность человека изучать, запоминать и усваивать тот или иной тип поведения, успевший уже дока­зать свою полезность в прошлом (то есть обеспечивавший вознаграждение), может оказаться самоубийственной, если связи между действиями и результатами являются случай­ными, преходящими и меняются без предупреждения.

Ричард Сеннетт недавно вновь встретился с работника­ми хлебопекарни в Нью-Йорке, условия труда которых он изу­чал тридцать лет тому назад. Оказалось, что «рутинизация труда», по поводу которой булочники высказывали раньше жалобы и недовольство, тем не менее «создавала условия, да­вавшие работникам возможность отстаивать свои требования, порождавшие арену для расширения их возможностей». Ру­тина, заключает Сеннетт, «может унижать человека, но может и защищать его; она может расчленять труд, но делать жизнь единым целым» [18]. Но рутине едва ли найдется место в современной системе господства, которая (по Беку) создает условия для поисков биографических решений системных противоречий. Сегодня условия изменяются внезапно, попи­рая любые разумные представления и не следуя твердой логи­ке или внятным схемам. Возникает ощущение «разъединен­ного времени», идущего от неожиданного эпизода к непред­виденному и угрожающего способности человека составить из отдельных фрагментов целостное повествование. Предста­вители старшего поколения помнят, что в годы их юности люди строили жизненные планы с расчетом на длительную перспективу, долгосрочными были и их обязательства, и от­ношения с окружающими; сегодня, однако, даже они задумы­ваются о том, осталось ли какое-то реальное содержание в идее долгосрочное™. Они не могут доходчиво объяснить ее зна­чения молодежи, которая не вникает в их воспоминания, а

LV

Предисловие к русскому изданию

Предисловие к русскому изданию

черпает свои знания о мире из того, что видит вокруг. Один из собеседников Сеннетта признался: «Вы представить себе не можете, как глупо я себя чувствую, когда говорю со свои­ми детьми об обязательствах; для них это лишь абстрактная добродетель, которой они не видят в реальной жизни».

Разделяй и властвуй

При прежней системе общественного устройства обе сто­роны властных отношений хорошо знали, что им предстоит сосуществовать в течение долгого времени, так как каждая из них нуждается в другой. Обязательства были взаимными. На классической фордовской фабрике, в той идеальной мо­дели, которой стремились следовать все институты периода «прочной модернити», включая и гигантские промышленные предприятия Советского Союза, богатство и власть Форда зависели от его работников, а их благосостояние, в свою оче­редь, зависело от Форда и его помощников. Обе стороны зна­ли, что они будут встречаться [и взаимодействовать] снова и снова, как на следующий день, так и течение многих месяцев и даже лет. Этот долгосрочный временной контекст позво­лял им рассматривать свои взаимоотношения как «конфликт интересов» (а между случайными встречными не может быть конфликта) и искренне стремиться к его смягчению, сведе­нию к приемлемому уровню и даже к попыткам разрешить его ко взаимному удовлетворению. Каким бы антагонистичес­ким, неприятным и раздражающим ни было это сосущество­вание, стороны стремились выработать взаимоприемлемые подходы, четко сознавая, что их совместное существование будет носить долгосрочный характер. Вырабатывая же усло­вия сосуществования, стороны проникались уверенностью в том, что этот режим будет устойчивым. Таким образом, они получали надежные рамки своих ожиданий и планов на буду­щее. Именно ради этого и ведутся любые переговоры. Имен­но перспектива достижения этой цели обеспечивает заинте­ресованность сторон в продолжении обсуждений и споров, выработке компромиссов и договоренностей, заставляет их поддерживать взаимные отношения.

LVI

Сегодня, однако, предположение о «новых встречах» ка­жется многим людям все более сомнительным. Действующие лица «житейской игры» приходят и уходят, и по ходу дей­ствия, несомненно, будут исчезать и заменяться другими. Сцена, на которой разворачивается действие, постоянно трансформируется, причем столь стремительно, что уследить за всеми изменениями и удержать их в памяти порой очень трудно, а то и невозможно. Сюжеты, сценарии и действую­щие лица меняются внезапно, порой даже прежде, чем герои успевают до конца произнести свои реплики.

Неясно, по каким правилам идет сегдня игра. Порой иг­роки имеют основания сомневаться, существуют ли вообще какие-либо правила и все ли играют по одним и тем же пра­вилам. Ален Пейрефитт связывал резкий рост творческой ак­тивности в эпоху модернити с распространенной увереннос­тью человека в самом себе и в других, основывавшейся на вере в долговечность и непререкаемую власть общественных ин­ститутов. «Чтобы развиваться, - отмечал он, - надо верить. Но во что?» [19]. Пейрефитт обеспокоен тем, что вера осла­бевает по мере того, как почва, на которой она растет, стано­вится, как и общественные институты нашего времени, че­ресчур рыхлой и непрочной. В отсутствие твердой почвы, где могло бы укорениться доверие, исчезает и мужество, так не­обходимое для рискованных решений, для принятия на себя ответственности и долгосрочных обязательств.

В мои студенческие годы одним из любимых объектов наблюдения специалистов в области поведения животных была рыба колюшка. Самцы колюшки строят для самок гнез­да, где те откладывают икру. Затем самцы охраняют эти гнез­да, пока из икринок не вылупятся мальки. Невидимая грани­ца отделяет «свою территорию» (то есть пространство вок­руг гнезда, которое самец защищает от посторонних, напа­дая на других самцов колюшки, вторгающихся на его терри­торию) от «чужой» (то есть от остального пространства, ко­торое данный самец стремительно покидает, если случайно встретит там другого самца того же вида). В ходе лаборатор­ного эксперимента два самца колюшки в сезон нереста noMCt щались в резервуар недостаточно большого размера, чтобы

LVII

Предисловие к русскому изданию

Пре(Уисловие к русскому изданию

он мог вместить две отдельных друг от друга территории при­вычной для самцов площади. Запутавшиеся самцы, получая противоречивые и взаимоисключающие сигналы и потому неспособные предпочесть ни защиту своей территории, ни бегство с чужой, выбирали нечто среднее, приняв вертикаль­ную позу и зарывшись головой в песок: такая поза, однако, не имела никакого отношения к возникшему затруднитель­ному положению и тем более к выходу из него. С тех времен сравнительные исследования поведения животных шагнули далеко вперед. Колюшки почти забыты, однако их уникаль­ное поведение признано образчиком гораздо более широкой, возможно, даже всеобщей закономерности. Всякий раз, ког­да животные сталкиваются с противоречивыми, двойствен­ными, нечеткими, непостоянными или изменчивыми сиг­налами, в их поведении возникает торможение - некий пове­денческий паралич. Ранее усвоенные, привычные типы по­ведения временно уступают место либо поведенческой деп­рессии, проявляющейся в полном бездействии, либо «ирра­циональному поведению» - действиям, слабо связанным или вовсе не связанным с ситуацией, ставшей причиной стресса. В последнем случае возникшее напряжение выливается зача­стую в кратковременную ненаправленную агрессию, не зат­рагивающую причин стресса. Подобные варианты поведения наблюдаются также у животных в ответ на вполне определен­ные и недвусмысленные сигналы, являющиеся знаком опас­ности, если ее невозможно избежать, какие бы действия (бег­ство или попытку отбиться) ни предприняло подвергшееся угрозе животное.

Обе описанные ситуации весьма характерны для жизни людей на нынешнем «переменчивом этапе» эры модерни-ти [20]. Указатели и стрелки чаще всего стоят не там, где по­ложено, перемещаются с места на место быстрее, чем можно успеть добраться до пункта назначения, в сторону которого они указывают, и не находятся на одном месте достаточно долго для того, чтобы странники могли запомнить направле­ние движения. В большинстве случаев на перекрестках име­ется множество указателей, дающих самую разную информа­цию об искомых пунктах назначения или же предлагающих

LVIII

направиться в другие пункты, незнакомые, неизведанные и оттого соблазнительные. В любом случае возникает двой­ственность, порождающая беспокойство. Положение стано­вится еще более ненадежным и, значит, более досадным так­же и потому, что те немногие знаки, которые выглядят не­привычно четко, никем не оспариваются и поэтому считают­ся надежными, указывают на пути, по которым многие стран­ники по причине нехватки ресурсов не могут не то чтобы пройти до конца, но иногда даже ступить на них. Не иметь же возможности достичь целей, представляющихся многим достойными и привлекательными, чрезвычайно больно и обидно. Когда человек не в состоянии даже попытаться дос­тичь тех целей, к которым многие стремятся, или когда у него не хватает средств, чтобы дойти до конца пути, становятся неизбежными обида и разочарование, но человек ничего не может сделать, чтобы предотвратить подобную ситуацию или избежать ее. Именно такое затруднительное положение, как представляется, препятствует рациональным действиям, вы­зывая торможение или же бессмысленную, лишеннуюцели агрессию.

Бегство с агоры

Неудивительно, что симптомы этих двух характерных реакций на двусмысленность и неопределенность множатся, становятся все более явными и признаются все шире.

Прежде всего стремительно падает интерес к Политике с большой буквы (то есть к политическим движениям, поли­тическим партиям, к составу и программам правительств), размываются политические убеждения, снижается масштаб повседневного участия граждан в мероприятиях, традицион­но считающихся политическими. В соответствии с духом вре­мени предполагается, что «граждан» могут волновать лишь ближайшее снижение налогов или увеличение пенсий, а их интересы распространяются только на то, чтобы сокраща­лись очереди в больницах, уменьшалось количествонищих на улицах, в тюрьмах сидело бы все больше преступников, а вредные свойства продуктов выявлялись как можно скорее.

LIX

Предисловие к русскому изданию

Предисловие к русскому изданию

Едва ли хоть один опытный политический деятель наберется смелости предложить радужную перспективу «справедливо­го общества» избирателям, которые уже не раз «обжигались» на таких обещаниях и поэтому, как правило, предпочитают «несколько измененное» сегодня «лучшему» будущему. Видные поли­тические деятели, такие, например, как Лоран Фабиус, в те редкие моменты, когда они поднимаются до высказывания «идей» (в случае с Фабиусом речь идет о довольно банальной идее «эко-развития», то есть о развитии, учитывающем тре­бования экологии, - идее, порожденной скорее внутренними трениями среди разрозненных французских левых сил, чем любовью их лидеров к грандиозным картинам будущего), тут же ощущают необходимость извиниться перед публикой за то, что толкуют о чем-то, чего нельзя добиться за несколько дней: «Я уже слышу комментарии, - признал Фабиус, - с чего бы это, черт возьми, французский министр экономики и финан­сов разглагольствует о долгосрочной перспективе? Не лучше ли ему заняться решением насущных проблем?..» [21]

Похоже, долгосрочные планы относительно «справед­ливого общества» не пользуются особым спросом. Мало кто готов их предложить, да и потенциальных союзников не на­много больше. Соответственно, и интерес к правительству и его деятельности возникает, как правило (если и возника­ет вообще), лишь на то непродолжительное время, когда ру­ководство предпринимает экстренные меры по ликвидации кризисных ситуаций. Мало кого интересует отдаленная пер­спектива, так как связь между нынешними действиями (или бездействием) граждан и положением дел в будущем прак­тически незаметна. Люк Болтански и Эва Кьяпелло устано­вили, что в наши дни люди на своих рабочих местах «уже не делают карьеру, а просто переходят от одного проекта к дру­гому, причем успешное выполнение одного открывает им дорогу к следующему» [22]. Широко распространено мне­ние, что Тони Блэр считает целью победы на ближайших вы­борах обеспечение победы на предстоящих через пять лет новых.

Вторая распространенная реакция на бессилие - агрес­сия - является не столько альтернативой реакции торможе-

LX

ния, сколько дополнением к ней. В большинстве случаев обе эти реакции возникают одновременно. Уход [«рядовых граж­дан»] с агоры, где в политических битвах участвуют ныне небольшие хорошо оснащенные группы профессионалов, ибо их результат не зависит, по-видимому, от храбрости от­дельных солдатиков, сопровождается ожесточением боево­го духа, сосредоточением его на низовом уровне, где им лег­че манипулировать. «Пятиминутки ненависти», о которых писал Оруэлл, теперь не организуются по указке националь­ных правительств, но, как и многие другие вещи, подчинен­ные принципу «субсидиарности», дерегулируются, привати­зируются и передаются в сферу действия местной или, что даже лучше, личной инициативы.

Время от времени образовавшийся вакуум пытается за­полнить бульварная пресса, делая все от нее зависящее, что­бы выявить, сконденсировать и направить в определенное русло беспорядочные и разрозненные разочарования поли­тически заторможенных людей: таблоиды рады стараться и всегда готовы указать объекты, на которые можно направить энергию, не использованную ввиду отсутствия «общего дела». В объектах страха и ненависти не бывает недостатка: это и отбывшие срок педофилы, и домашние насекомые, и улич­ные грабители, и дебоширы, а также тунеядцы, лжебеженцы и вообще все «экономические» мигранты. Поскольку борьба против любого из этих зол не делает ощущение неопределен­ности менее подавляющим, чем оно было до начала схватки, и едва ли может облегчить досадное чувство беспомощности на период более длительный, чем очередной взрыв агрессии, существует постоянная потребность во все новых и новых объектах ненависти и агрессии. Желтая пресса услужливо отыскивает или придумывает их, преподнося нетерпеливым читателям в предварительно обработанном и «готовом для употребления» виде. Но все усилия бульварных средств мас­совой информации, даже самые изощренные, не дали бы эффекта, если бы глубокое и почти повсеместное чувство тревоги и обеспокоенности было направлено на искорене­ние его истинных причин, а не искало бы в отчаянии альтер­нативных выходов.

LXI

Предисловие к русскому изданию

Предисловие к русскому изданию

Агрессивность бессилия

Как правило, раздувание агрессии не может дать выхода всей агрессивной энергии, порождаемой непреходящей нео­пределенностью в условиях перманентного же бессилия. Зна­чительная ее часть остается нереализованной и наполняет собой частные, автономно развивающиеся сферы соци­альных отношений и связей - комплекс отношений с партне­рами, членами семьи, соседями или коллегами но работе. Каждая из этих сфер может стать в наше время ареной наси­лия, часто кажущегося беспричинным, ибо оно не имеет ни каких-либо видимых оснований, ни тем более какой-либо ра­зумной цели. Семьи становятся новым полем битв за самоут­верждение, покинувших сферу общественной жизни. То же самое относится и к локальным сообществам, в которых все­гда найдется кто-то, кто захочет стать победителем игры на выживание, а не ее злополучной жертвой. Не являются ис­ключением и трудовые коллективы, легко превращающиеся из оплота солидарности и взаимопомощи в арену беспощад­ной конкурентной борьбы, идущей безо всяких правил.

Псе эти средства борьбы с призраком бессилия иррацио­нальны и том смысле, что они не могут достичь намеченной цели. Они не имеют никакого отношения к истинным при­чинам человеческих страданий и совершенно не задевают их. Однако в сложившихся условиях, до тех пор, пока не удается докопаться до корня всех бед, кажущегося недосягаемым, эти средства могут считаться психологически «рациональными», поскольку позволяют реализовать потребность в самоутвер­ждении и самоуважении. В любом случае бесспорно, что аль­тернативные способы дать выход чувству тревоги и беспокой­ства, возникающему в результате испытываемых одновремен­но неопределенности и бессилия, лишь усугубляют и усили­вают, а вовсе не смягчают, не отгоняют и не развеивают это чувство тревоги. Как правило, такие [альтернативные] спо­собы ослабляют или разрывают взаимные обязательства, раз­рушают это непременное условие совместных действий, без которых нельзя ни понять, ни устранить истинных причин тревоги и беспокойства.

I.XII

Однако если учесть, что государство, как и прежде, гото­во выполнять одну из своих традиционных функций - функ­цию охраны законности и правопорядка, - то саморазвиваю­щаяся и самоуправляемая агрессия вряд ли может считаться терпимой. Государство не станет безучастно наблюдать, как бесчинствуют его подданные. Насилие в семье, по отноше­нию к соседям, уличная жестокость или вандализм спортив­ных болельщиков, как правило, пресекаются и подавляются органами правопорядка; нарушители невольно получают еще одно подтверждение собственного бессилия. Риск несколь­ко снижается, если человек обращает агрессию на самого себя, на собственный организм или психику. Поскольку аль­тернативные пути выхода агрессии заблокированы или чре­ваты излишним риском, можно предположить, что наблюда­емая в наше время одержимость людей проблемами собствен­ного здоровья и физического состояния (что проявляется в соблюдении различных диет, контроле за весом, беге трус­цой, посещении «клубов здоровья» и других изнурительных и даже мучительных тренировок, доходящих порой до само­истязания), помимо достижения декларируемых целей, слу­жит также и задачам переориентации этого избыточного бес­покойства. Еще более вероятно, что такое перераспределе­ние энергии объясняет, хотя бы отчасти, эпидемическое рас­пространение таких расстройств, как анорексия или булимия, не говоря уже о наркомании, аллергических и психосомати­ческих заболеваниях, а также многих формах как давно изве­стных, так и новых видов психических депрессий.

Все это представляется побочными эффектами не­определенности, [иногда] ошибочно принимаемыми за сред­ства избавления от нее. Главной жертвой этой ошибки стано­вится политическая активность, этот основополагающий при­знак гражданственности, а следовательно, и политика - в пер­воначальном, аристотелевом значении.

Нынешний кризис гражданственности и недооценка по­тенциала политических акций проистекают в конечном ито­ге из ощущения (для которого есть ряд оснований), что от­сутствуют не только механизмы обеспечения эффективных действий, тем более - коллективных эффективных действий,

LXIII

Предисловие к русскому изданию

и особенно - долгосрочных коллективных эффективных дей­ствий, но и пути возрождения таких механизмов или созда­ния новых. Как и следовало ожидать, в результате возникает диссонанс сознания, но он смягчается внушаемыми мысля­ми, что не стоит оплакивать кончину коллективных действий, поскольку такие действия всегда были и будут в лучшем слу­чае бесполезными, а в худшем - вредными с точки зрения бла­гополучия и счастья отдельной личности. Можно, конечно, сказать, что такое умонастроение не более обоснованно, чем кажущаяся спелость зеленого винограда. Однако, по всей видимости, в любом случае ключ к решению проблем, поразив­ших современную политическую жизнь и беспокоящих ее исследова­телей, нужно искать (и находить) в устранении причин, обуслов­ливающих беспомощность существующих институтов коллектив­ных политических действий.

Лидс, ноябрь 2001 года

Рассказанные жизни и прожитые истории:

введение

«Люди по определению настолько сумасбродны, - обро­нил Блез Паскаль, - что удержание их от сумасбродства вы­лилось бы лишь в новую форму безумия». Из безумия нет вы­хода, кроме иного безумия, утверждает Эрнест Беккер, ком­ментируя вынесенный Паскалем приговор, и поясняет: люди находятся «вне природы, но безнадежно остаются в ней»; ин­дивидуально и коллективно все мы поднялись над ограничен­ностью нашей телесной жизни, и все же мы знаем - не можем не знать, хотя и делаем все возможное (и даже больше), что­бы забыть это, - что жизненный полет неизбежно (и букваль­но) завершится в земле. У этой дилеммы нет удовлетворитель­ного решения, потому что сам факт возвышения над приро­дой открывает конечность [нашей жизни] и делает ее види­мой, незабываемой и мучительной. Мы предпринимаем все, что в наших силах, для сохранения в максимально возмож­ной тайне наших естественных пределов; но даже если бы нам удалось преуспеть в этих потугах, мы имели бы не слиш­ком много причин тянуться «за» и «выше» границ, которые нам хотелось перейти. Именно полная невозможность забыть о естественности своего положения побуждает нас к тому, что­бы подняться выше всего этого. И если нам не дозволено за­быть о своей природе, мы можем (и должны) отвечать на этот вызов.

«Все, что делает человек в своем символическом мире, есть попытка отрицания и преодоления его гротескной судьбы. Он буквально доводит себя до самозабвения социальными играми, психологическими уловками и личными увлечениями, настоль-

3 Индивидуализированное обще

Рассказанные жизни и прожитые истории

Ввсдение

ко далекими от реальности его положения, что все они явля­ются формами безумия - согласованного безумия, коллектив­ного безумия, замаскированного и благородного безумия, но все равно именно безумия» [ 1 ].

«Согласованное», «коллективное», «благородное» - оно возвеличивается своим всеохватным масштабом и артикули­рованным или молчаливым согласием уважать то, что при­знается [столь многими]. То, что мы называем «обществом», является изощренной уловкой, для этого и предназначенной; «общество» - лишь иное обозначение согласия и принятия [неких ценностей], но в то же время и сила, которая делает согласованное и принятое величественным. Общество ока­зывается такой силой потому, что, подобно самой природе, оно существовало задолго до любого из нас и сохранится пос­ле того, как каждый из нас покинет этот мир. «Жить в обще­стве» - соглашаться разделять и уважать принятые ценности -это единственный рецепт для того, чтобы жить счастливо (пусть и не вечно). Обычаи, привычки и рутина устраняют яд абсурдности из терзаний, [порождаемых] конечностью жиз­ни. Общество, - говорит Беккер, - «это живой миф о значи­мости человеческой жизни, дерзкое творение смысла» [2]. «Сумасшедшими» являются лишь неразделяемые смыслы. Безумие перестает быть безумием, если оно коллективно.

Все общества представляют собой фабрики смыслов. Бо­лее того, на деле они служат питомниками для жизни, испол­ненной смысла. Роль таких питомников незаменима. Аристо­тель заметил, что одинокое существо вне полиса может быть только либо ангелом, либо зверем; не удивительно, можем сказать мы, ибо первый - бессмертен, а второй не сознает своей смертности. Подчинение обществу, как подчеркивает Дюркгейм, есть «опыт освобождения», само условие освобож­дения «от слепых, бездумных физических сил». Разве нельзя сказать, спрашивает он риторически, что «только лишь бла­годаря тому счастливому обстоятельству, что общества жи­вут намного дольше отдельных людей, мы можем испытывать удовлетворения, которые не являются эфемерными?» [3] Первое из процитированных положений является, так ска­зать, избыточным: то, что дает подчинение обществу, пред-

ставляет собой не столько освобождение от «бездумных фи­зических сил», сколько свободу не думать об их существова­нии. Свобода приходит в облике изгнания духа смертности. И именно эта тавтология делает изгнание духов эффектив­ным, позволяет ощущать некоторыевиды удовлетворения как победу над безжалостными, слепыми «физическими силами». Когда одинаковое удовлетворение испытывают люди, родив­шиеся задолго до пас, и те, кто будет жить после нас, оно не может быть «эфемерным»; точнее сказать, оно эфемерно очищается от признаков эфемерности. В пределах смертной жизни можно испытать бессмертие, хотябы метафорически или метонимически, - устраивая свою жизнь по образу тех форм, которые общепризнанно наделены нетленной ценно­стью, или вступая в соприкосновение и общение с вещами, которым, по общему согласию, суждена вечность. Так или иначе, определенные проявления долговечности природы могут заслонить собой мимолетность отдельной жизни.

Так же, как осознание добра и зла порождает властную и устойчивую потребность в нравственном руководстве, осоз­нание конечности человеческого бытия провоцирует жела­ние трансцендентности, проявляющееся в одной из двух форм: либо жизнь, признаваемая преходящей, должна оста­вить после себя следы гораздо более долговечные, чем тот, кому она была дана, либо человек до смертного своего часа должен вкусить ощущений, лежащих по ту сторону опытов преходящей жизни, ощущений, которые «сильнее смерти». Общество подпитывает это желание в обеих его формах. В нем скрыта энергия, ожидающая, что ее направят в заданное русло. Общество «подзаряжается» этой энергией, оно в той мере извлекает из этого желания свои жизненные соки, в ка­кой ему удается обеспечить людям возможность испытывать удовлетворение, предоставить для этого достойные доверия ориентиры, достаточно соблазнительные и надежные, что­бы стимулировать «исполненные значимости» усилия, «при­дающие смысл» жизни; усилия, способные заполнить собой весь отпущенный жизненный срок, [вместе с тем ориентиры эти должны быть] и достаточно разнообразными, чтобылюди действительно жаждали и стремились кним независимо от